Раупах. Позвольте мне возвратиться к вопросу о меморандуме. Был ли тот проект Корнилова представлен на рассмотрение Временному правительству с вашей подачи и вашей властью как военного министра или он был передан главнокомандующему от его имени?
Керенский. Меморандум был передан Корниловым от его имени.
Раупах. Новый проект, который обсуждался 10 августа?
Керенский. Мы (Некрасов, Терещенко и я) спросили Корнилова об этом вечером 10 августа, и он оставил меморандум правительству в своем первом варианте, от 3 августа.
Раупах. Он решил, что необходимо принести…
Председатель. Премьер-министр объяснил нам, что этот проект был новым и уже подписан.
Керенский. Подпись заместителя военного министра была поставлена на втором проекте, но последний не был зачитан перед Временным правительством.
Председатель. Этот второй проект не был прочитан?
Керенский. Этот второй проект не был принесен вовремя. А позже он исчез.
[Я помню, как был удивлен, когда на Московском совещании услышал, как Корнилов говорил, что представил свой рапорт Временному правительству, который был без колебаний подписан и Савинковым, и Филоненко. Я в недоумении услышал объявление, что этот проект, подкрепленный тремя подписями, был «представлен» Временному правительству, хотя то, что я читал с согласия генерала Корнилова на собрании Временного правительства 11 августа, было его первым меморандумом. Итак, лишь прочитав разговор на телетайпе Хьюгса между Филоненко и Гобечия, помощника комиссара Юго-Западного фронта, я узнал, что «генерал Корнилов после обсуждения общей ситуации (10 августа) уехал на вокзал и увез с собой рапорт; однако там Б. В. Савинков и я, решив, что такие важные вопросы нельзя решать в частной беседе между людьми, пусть даже занимающими ответственные посты, убедили генерала Корнилова отправить рапорт в конверте Временному правительству, что он и сделал». Однако этот «конверт» так до меня и не дошел. Этот случай представляет пример того, что у генерала Корнилова не хватало независимости в политических действиях.]
Возвращаясь в Московскому совещанию, я должен сказать, что единственное нарушение, — выходящее за пределы, коими он был ограничен, — допущенное Корниловым в его речи, касалось некой общей дискуссии о мерах, которые следовало принять в тылу. Он заметил, что в настоящее время не станет вдаваться в изучение мер, необходимых для реорганизации железнодорожного движения и промышленности.
Раупах. Он уклонился от этого вопроса?
Керенский. Мы оговорили в качестве особого условия, что он не будет упоминать железные дороги, поэтому он о них ничего не сказал.
Глава 2Подготовка к восстанию и его начало
Параграф 11
Председатель. Стала ли информация относительно заговора доходить до вас непосредственно перед Московским совещанием или еще раньше? Разве доказательства не становились с каждым днем все больше и весомее?
Керенский. Да, все время.
Председатель. А было ли имя Корнилова упомянуто в связи с заговором?
Керенский. Имя Корнилова всплыло позже, незадолго до того, как события фактически произошли. В то время обычно появлялся офицер, которого я позднее перевел в департамент разведки. Он был немного шантажистом, однако часто посещал казачий совет (круг) и, очевидно, был хорошо информирован. Этот офицер должен был приехать и предупредить, так же как это сделал Львов, о том, что мне «грозит неминуемый крах» в связи с грядущими событиями, которые вот-вот должны были разразиться, а именно: захват власти конспираторами.
Раупах. Из партий правых или…
Керенский. Да, от правых. Несомненно, этот офицер был хорошо осведомлен, но я так и не смог разобраться, приходил ли он ко мне как разведчик или просто хотел предать других и заработать кое-что для себя. Для меня очевидно лишь одно — он был вполне au courant[13].
Председатель. А он в то время не упоминал имени Корнилова или кого-нибудь другого?
Керенский. Он не упоминал Корнилова, но назвал других, тесно связанных с последним, — Завойко и других, чьи имена я забыл, эти люди были приближенными Корнилова. Потом, как вы знаете, казачий полк был вызван в Москву на время Московского совещания…
Председатель. Это был 7-й Оренбургский казачий полк?
Керенский. Без ведома командующего Московским военным округом. В то время полк князя Долгорукого продвигался на Петроград из Финляндии, но был остановлен командующим полками, генералом Васильковским. В офицерских учебных заведениях распространялись различные слухи. Например, мы получили сообщение от московских кадетов о том, что офицер предупредил их, что во время Московского совещания будет объявлена диктатура. Я не знаю, каковы были результаты расследования по этому делу. Я не знаю, почему пришли в движение казачьи полки.
Председатель. Корнилов не знал. Наверное, это было сделано для поддержки какого-нибудь приказа.
Керенский. Возможно.
Председатель. Известно ли определенно, кто именно вызвал полк?
Керенский. Было подтверждено, что полк поспешно вызвали без ведома командующего Московским военным округом, Временного правительства и даже военного министра. Мы ничего не знали; у нас хватило времени лишь на то, чтобы остановить полк под Можайском.
Председатель. Во время Московского совещания разве не возбудил подозрения в его лояльности отказ Корнилова следовать указаниям Временного правительства? Разве правительство не заподозрило его в связи со слухами о заговоре?
Керенский. Видите ли, я должен признать, что часть Временного правительства была совершенно загипнотизирована личностью Корнилова. Разумеется, я не имею в виду, что эти члены правительства, в частности, были в контакте с ним или одобряли его поведение. Просто некоторые министры считали, что вот он — человек вне политики, честный, отважный солдат, который может организовать армию и должен сделать это [но для которого трудно найти верный тон в сложных «гражданских» делах]. Следовательно, они считали это движение безнадежной затеей беспомощного человека: конечно (говорили они), этот человек совершенно не искушен в политике, не способен сотрудничать с нами, но, как и всякий другой, он наделен чувствами гражданина! Но я и некоторые другие министры принимали во внимание поведение Корнилова. Я помню, как говорил своим близким друзьям, а также Временному правительству по своему возвращению, что я совершенно удовлетворен Московским совещанием, поскольку я смог узнать и понять все, что хотел, и узнал обо всем, «откуда, что и почему». Позднее, когда произошел Корниловский мятеж, один из конституционных демократов сказал мне: «Только сейчас мы понимаем ваше поведение на Московском совещании и ваш тон; тогда ваши угрозы, адресованные правому крылу, казались нам непонятными».
[Вот соответствующие отрывки из моей речи на Московском совещании: «…Пусть те, кто полагает, что пришло время свергнуть революционную власть штыками, еще больше поостерегутся. (Громкие аплодисменты левых.) Другие на своих митингах осмелились выступать против высшей власти Российского государства и произнесли такие слова, за которые во времена старого режима они очутились бы весьма далеко, как оскорбившие его Величество… А теперь, с помощью всего Временного правительства, я приложу такую же энергию (какая была проявлена 3, 4 и 5 июля) для того, чтобы ограничить все стремления, которые имеют тенденцию воспользоваться несчастьями России, нанести вред общественным национальным интересам; <…> и тот, кто осмелится выставить мне ультиматум в какой бы то ни было форме, будет передан мною на волю верховной власти. Еще раз я повторяю: любая попытка „большевиков наизнанку“[14] найдет в моем лице отпор».
В целом Московское совещание представляет собой весьма важный этап в установлении военной диктатуры в России. Это пролог к 27 августа. Здесь реакция русских республиканцев определенно проявила себя. И здесь особенный русский «буланжизм»[15] определенно избирает своего вождя, оцениваются силы, здесь находится отправная точка социальных кругов, которые поддерживают движение как идейно, так и материально. Кружок активных заговорщиков сильно расширяется; на Московском совещании в первый раз Россия знакомится с ее будущим диктатором — Корниловым. Круги, сочувствующие идее военной диктатуры, были настолько тщательно подготовлены и организованны, что даже 30 августа Корнилов мог еще серьезно думать о получении «поддержки», когда он объявил правительству, что лишь при условии, что последнее согласится с определенными требованиями, он предпримет немедленные шаги для усмирения тех, кто «следует за ним»; организация была настолько реальна, что после его ареста генерал Корнилов горько пожаловался на то, что его все покинули в решающий момент. Генерал Алексеев в своем письме от 12 сентября Милюкову писал, что «генералу Корнилову придется подробно описать перед судом все свои приготовления, все переговоры с разными людьми и группами, рассказать об их участии в этом деле, чтобы показать русским людям, кем были его приверженцы и почему он оказался брошенным всеми в тяжкие времена, один с несколькими офицерами» и т. д.
Даже не заглядывая «за кулисы» всех этих приготовлений и переговоров, мобилизацию и концентрацию сил можно было наблюдать на открытой сцене. Как раз перед Московским совещанием проходило множество митингов различных организаций (которые некоторыми силами рассматривались как влиятельные), и один за другим, будто подчиняясь единой команде, эти митинги принимали резолюции против устранения Корнилова. 6 августа Совет Союза казачьих войск решил «проинформировать» Временное правительство и военного министра и опубликовать во всех ежедневных газетах: