Раупах. Значит ли это, что он получил инструкции насчет исключения Петрограда?
Керенский. Военные власти всегда были против исключения Петрограда, равно как и Якубович и князь Туманов на собрании в моем кабинете, о котором я уже упоминал. Однако по своим соображениям я желал разъяснить военный аспект этого вопроса Корнилову, и, поскольку все здесь были более или менее единодушны, Барановский был отправлен в Ставку, чтобы защищать мою точку зрения.
Параграф 16
Шабловский. Когда вы в первый раз обсуждали со Львовым вопрос реорганизации и укрепления правительства, кто инициировал дискуссию и каковы были конкретные предложения, сделанные В. Львовым?
Керенский. Я не проводил с ним такой дискуссии.
Шабловский. Какие конкретные предложения он сделал?
Керенский. Среди бесконечного потока людей, приходивших ко мне со всякого рода серьезными предложениями или «планами», полезными советами и праздными разговорами (при этом каждый был убежден, что истинная причина всех бедствий в том, что я не прислушался к нему), приходил и В. Львов. Он особенно не распространялся о своих «планах» или о переменах во Временном правительстве, однако пытался убедить меня, что «моя песенка спета», что у меня нигде нет поддержки, потому что сейчас «меня ненавидят правые» и что я «утратил влияние» у демократов из-за моих решительных репрессивных мер против большевиков и преследования их, что я и мое Временное правительство «потеряли почву под ногами», что необходимо найти поддержку, что он может помочь, что кабинет нуждается в переменах и что в него следует включить элементы еще более умеренные, чем кадеты. Поскольку все это произошло вскоре после Московского совещания, я решил, что это естественно — прийти и высказать свое мнение. Я отвечал ему общими фразами, что я — убежденный приверженец коалиционного правительства и т. д. Сейчас я не помню подробности нашего разговора, но суть его была в том, что В. Львов пытался показать, что у меня «нет поддержки», в то время как у него что-то или кто-то был за спиной. Он все время повторял: «Мы можем сделать это. Мы можем сделать то». Я спросил его, кто эти «мы», что он может сделать и от чьего имени говорит? На эти вопросы он ответил: «Я не имею права говорить вам. Я лишь уполномочен спросить вас, желаете ли вы вступать в дискуссию». Я понял из того, что он говорил, что он пришел по поручению какой-то определенной группы. В этом сомнений быть не могло. Он неоднократно намекал, что только что откуда-то приехал и что должен вернуться в этот же день, но «прежде чем я уеду, я должен получить от вас ответ». Он подчеркнул следующее: «Меня проинструктировали спросить вас, желаете ли вы или нет включать новые элементы во Временное правительство, и обсудить с вами этот вопрос». Я ответил: «Прежде чем я дам вам ответ, я должен знать, с кем я имею дело, кто те люди, которых вы представляете, и что они хотят». — «Это общественные люди». — «Общественные люди бывают разные», — заметил я. И наконец я сказал: «Что ж, предположим, у меня нет поддержки, что вы можете предложить, каковы на самом деле силы, на которые вы опираетесь? Я могу представить, из кого состоит ваша группа и кто эти публичные люди». И тогда он намекнул на то, что я ошибаюсь, что «их» поддерживают значительные силы, которые никто не может себе позволить игнорировать.
Такой разговор состоялся у меня со В. Львовым. Разумеется, я не дал ему ни инструкций, ни полномочий. Я считаю, что он, говоря (в Ставке) в мою пользу, «расширил» свои полномочия, потому что я ничего ему не обещал. Я прямо сказал ему: «Прежде чем я дам вам какой-либо ответ, вы должны мне сказать, с кем я имею дело».
Шабловский. А он сказал, что не уполномочен говорить вам?
Керенский. Да, и это больше всего меня озадачило. В дебрях информации, которую я получал относительно планируемых линий поведения различных групп, эта секретность привлекла мое внимание. Я давно знал Львова: я понимал, что он зашел ко мне не для того, чтобы просто поболтать. Он говорил, что желает мне добра, что моя личность интересует его, что он не хочет моего падения и т. д.
Шабловский. Поскольку он не сказал, откуда пришел, потому что не был уполномочен сделать это, не предположили ли вы, что именно он наделен такой властью?
Керенский. Я не говорил «власть». Я сказал: «Прежде чем я выскажу свое мнение, я должен знать, с кем я имею дело и от чьего имени вы говорите».
Шабловский. Как он закончил разговор?
Керенский. Он этого не сделал. Он спросил: «Вы будете вести переговоры, если я скажу вам?» Я ответил: «Скажите мне более определенно, что вы хотите узнать от меня и почему». Он сказал: «До свидания» — и удалился. Так все закончилось. Ставка даже не упоминалась.
Шабловский. Вы ожидали, что он придет снова после этого разговора с более ясными и определенными предложениями, или вы решили, что дело закончено?
Керенский. Я подумал, что дело именно так и закончится. Вообще-то говоря, я не придавал никакого значения этому, но некоторые детали, и особенно поведение В. Львова, привлекли мое внимание. Я подозревал, что он ссылался на группу Родзянко, группу «людей, которые были» и у которых тогда был свой штаб в Москве. Не следует забывать, что это было время всякого рода праздных разговоров и происков. Даже в июне — июле иногда ко мне приходили люди с разными предложениями относительно «правильной организации» правительства. Мне даже делали прямые предложения о введении диктатуры. Такие предложения позволяли мне легче следить за людьми из окружения Корнилова, потому что они были из тех, кто раньше пытался добиться моего благосклонного внимания.
Шабловский. Не вносил ли Львов предложение включить в правительство только те элементы справа, на чью поддержку он мог бы опереться, или он предлагал укрепить правительство, заручившись поддержкой более широких масс? Или он предлагал какую-то реальную силу, имея целью укрепление правительства?
Керенский. Когда он пришел ко мне в первый раз, мы говорили о включении новых элементов, чтобы расширить границы влияния Временного правительства, а когда я спросил его: «Кто может повысить авторитет правительства, какой смысл назначать двух или более министров?» — он ответил с улыбкой: «О да, быть может, вы ошибаетесь; за нами есть силы». — «Какие силы?» — «Вы их не знаете, но они есть». Это особенно произвело на меня впечатление. Казалось, что Львов что-то знает: он говорил не от себя.
Шабловский. Вы говорили со своими коллегами, Зарудным или Некрасовым, или еще с кем-нибудь о предложениях Львова как о привлекательных, и проинструктировали ли вы кого-нибудь выяснить, кто стоит за его спиной и кто ответственен за эти предложения?
Керенский. Не помню… Нет, на самом деле таких инструкция я не давал.
Шабловский. А вы вообще упоминали об этом деле?
Параграф 17
Керенский. Не могу сказать вам. По-моему, я просто невзначай упомянул в беседе с одним из моих коллег, что Львов разговаривал со мной, но я не могу сейчас об этом с уверенностью говорить, потому что я не придал слишком большого значения его визиту. Я должен сказать, что во время своего второго визита, 26 августа, он совершенно изменил поведение. Он усиленно пытался устроить со мной интервью. Я помню, что у меня не было ни времени, ни желания его видеть, особенно потому, что он был ожесточен, когда покинул Временное правительство. Полагаю, он тогда сказал Терещенко: «Керенский — c’est mon ennemi mortel»[19]. Когда он пришел во второй раз, я встретил его следующими словами: «Вы снова пришли поговорить о включении новых элементов во Временное правительство?» (Я не уверен, в каких именно выражениях это было сказано, но смысл таков.) Он ответил: «Нет, я пришел обсудить совершенно другой вопрос; ситуация полностью изменилась». На этот раз он никоим образом не упоминал о необходимости включения новых элементов во Временное правительство или о расширении границ поддержки его. Он без обиняков сказал мне, что пришел предупредить меня, что мое положение весьма опасно, что я под колпаком', что в ближайшем будущем произойдет восстание большевиков, и тогда правительство не получит никакой поддержки; что никто не возьмется гарантировать мою жизнь и т. д. Когда он увидел, что все это не произвело на меня впечатления и что я воспринял это как шутку — «Ничего не сделаешь, такова судьба», — он резко оборвал разговор. А потом, очевидно весьма разволновавшись, добавил: «Я должен сделать вам формальное предложение». — «От кого?» — «От Корнилова». Когда я выслушал весь этот бред, мне показалось, что либо он сошел с ума, либо случилось нечто весьма серьезное. Те, кто был рядом со мной, могут подтвердить, как сильно я был расстроен. Когда Львов покинул мой кабинет, ко мне зашел В. В. Вырубов. Я показал ему только что составленный документ и сказал: «Вот к чему мы пришли, таково состояние дел».
[Должен принести извинения за неизбежные повторения, но я считаю необходимым воспроизвести события вечера 26 августа как можно точнее. На самом деле меня подвергли перекрестному допросу по определенным частным эпизодам этого дела, природа которого в достаточной мере была знакома следственной комиссии, но которую, возможно, трудно уловить читателю.
Вечер 26 августа имеет исключительное значение. Благодаря приходу Львова стало возможным, если использовать образное выражение Некрасова — «взорвать уже подготовленную мину за два дня до того, как это было назначено» (то есть 28 августа), и именно из-за событий того вечера генерал Корнилов говорил о «великой провокации» и обо всех его последователях, которые проводили против меня и определенной части Временного правительства в высшей степени ожесточенную кампанию.
Итак, примерно в шесть часов 26 августа В. Н. Львов прибыл в мой официальный кабинет и после долгого разговора насчет «колпака» надо мной и его тревоге о «спасении» меня, многословно заявил, что генерал Корнилов объявил мне (Керенскому) через него (Львова), что никакой помощи Временному правительству в его борьбе с большевиками оказано не будет и что, в частности, Корнилов не отвечает за мою жизнь в любом месте, кроме штаба; что Временному правительству не позволено будет дольше оставаться у власти; что генерал Корнилов настаивает на том, чтобы я подстрекал Временное правительство передать власть в этот самый день ему, Корнилову, и, при условии образования им нового кабинета, передать управление текущими делами помощникам министров, а также обнародовать закон о смертной казни по всей России. Что касается меня и Савинкова, нам настойчиво советовали в ту же ночь отправиться в штаб, где нас ждут министерские портфели: для Савинкова должность военного министра, а для меня — министра юстиции.