К этому Львов добавил, что последнее условие — так сказать, наш отъезд в штаб и остальное — будет мне передано приватно и не должно быть раскрыто на заседании Временного правительства.
Это сообщение было для меня совершенным сюрпризом, и особенно тот факт, что оно исходило из уст Львова, потому что его имя перед этим никогда не упоминалось ни в одном из рапортов или заявлений, касающихся заговора, которые я имел в своем распоряжении.
Вначале я рассмеялся. «Не шутите, В.Н.», — сказал я. «Сейчас не время для шуток; положение очень серьезное», — ответил Львов, и с крайним волнением и явно искренне он начал уговаривать меня спасать свою жизнь. Для этого, конечно, был «один путь — согласиться на требования Корнилова». Он был вне себя.
Я быстро зашагал взад-вперед по своему большому кабинету, пытаясь понять, прочувствовать, каково истинное значение прихода Львова и его слов. Я вспомнил, что он говорил во время своего первого визита насчет «реальной силы», и сравнивал это с настроем, который существовал против меня в штабе, со всеми рапортами о зреющем заговоре, который, несомненно, был связан со штабом. И как только я справился с первым удивлением, или, скорее, шоком, я решил еще раз проверить Львова, удостовериться в его заявлениях, а потом действовать — действовать немедленно и решительно. Моя голова заработала. Я скорее чувствовал, чем понимал, всю крайнюю серьезность положения, если… если только слова Львова, хотя бы отдаленно, соответствовали реальности!
Немного успокоившись, я намеренно сделал вид, что больше не сомневаюсь и не колеблюсь и что лично я решил согласиться. При этом я начал объяснять Львову, что не могу передать такое сообщение Временному правительству, не имея доказательств. Он убеждал меня, что каждое слово, произнесенное им, — правда. Наконец, я попросил его записать все пункты Корнилова. Готовность, уверенность и быстрота, с которой Львов согласился на это и записал предложения Корнилова, полностью уверили меня, что Львов не только вполне информирован, но и не сомневается в реализации этого плана.
Вот текст записки, составленный Львовым.
«Генерал Корнилов предлагает:
1. В Петрограде должно быть введено военное положение.
2. Все военные и гражданские власти должны быть переданы в руки Верховного главнокомандующего.
3. Все министры, не исключая премьера, должны уйти в отставку, а временная исполнительная власть должна быть передана помощникам министров до образования кабинета Верховного главнокомандующего.
В. Львов Петроград, 26 августа 1917 года».
Как только он начал писать, развеялись мои последние сомнения. У меня было лишь одно желание, один всепоглощающий импульс: сдержать безумие этого начального этапа, не дать ему времени разгореться и предотвратить возможное выступление его сторонников в самом Петрограде. Все, что случилось раньше, — деятельность разных организаций, волнения вокруг совещания в Москве, кампания в прессе, рапорты о заговорах, поведение отдельных политиков, серия ультиматумов, направленных мне из Генерального штаба, визит Аладина к князю Г. Е. Львову, недавняя телеграмма Корнилова в поддержку невероятных требований железнодорожников, настойчивость в вопросе передачи Петроградской армии Генеральному штабу, — все это мгновенно словно осветилось яркой вспышкой и составилось в четкую картину. Двойная игра была налицо.
Разумеется, я не мог быть уверен в каждом пункте, но я видел все с необыкновенной ясностью.
В те мгновения, пока Львов писал, мой мозг напряженно работал. Было необходимо немедленно вскрыть и доказать формальную связь между Львовым и Корниловым, чтобы Временное правительство могло принять решительные меры уже в тот же самый вечер. Было очень важно заставить Львова раскрыться, для этого нужно было, чтобы он повторил в присутствии третьего человека весь свой разговор со мной. Я чувствовал, что должен действовать таким, а не иным способом… Тем временем Львов закончил писать и, передавая мне документ, сказал: «Это очень хорошо; теперь все закончится мирно. Люди там думают, что очень важно, чтобы власть Временного правительства была бы передана легально. Ну а что до вас, — заключил он, — вы поедете в Генеральный штаб?»
Не знаю почему, но этот вопрос нанес мне удар, заставил насторожиться, и я почти невольно ответил: «Разумеется, нет. Неужели вы и в самом деле думаете, что я могу быть министром юстиции при Корнилове?»
И тут случилось нечто странное.
Львов вскочил. Лицо его прояснилось, и он воскликнул: «Вы правы! Вы правы! Не ездите туда. Там для вас расставлена ловушка; он вас арестует. Уезжайте куда-нибудь далеко. Но вы должны уехать из Петрограда. Они ненавидят вас».
Затем мы «решили», что Корнилов должен узнать из телеграммы о моей отставке и что мне не следует ехать в Генеральный штаб. «А что случится, В.Н., — сказал я, — если вы ошибаетесь или если они практически сыграли с вами шутку? В каком положении тогда вы окажетесь? Вы понимаете, то, что вы написали, весьма серьезно».
Львов начал энергично доказывать, что это не ошибка, что это в самом деле весьма серьезное дело и что «генерал Корнилов никогда не возьмет назад своих слов».
В этот момент мне в голову пришла мысль, что я могу получить подтверждение непосредственно от Корнилова по прямой телеграфной линии. Львов подпрыгнул от такого предложения, и мы договорились, что встретимся в восемь часов в доме военного министра, чтобы поговорить с Корниловым по прямому телеграфу.
Львов пришел ко мне в начале шестого, а когда ушел, было, насколько я помню, начало восьмого. Почти час оставался до нашей встречи в доме военного министра. Выходя от меня, Львов столкнулся в дверях кабинета с В. В. Вырубовым, который шел ко мне. После того как я ознакомил его со всем случившимся и попросил его остаться со мной, я послал своего адъютанта организовать прямую линию и вызвать ко мне во дворец к девяти часам вечера главного помощника командира военного округа, капитана Козьмина.
В восемь вечера я отправился с Вырубовым на телеграф. Все было готово. Корнилов ждал на другом конце линии. Львова еще не было. Мы пытались дозвониться ему домой, но никто не отвечал. Корнилов ждал у телеграфа двадцать — двадцать пять минут. Я решил говорить один, поскольку характер разговора предполагал, что безразлично, один я или мы оба находились у провода; тема была согласована заранее. Я должен признаться, что, очевидно, и Вырубов, и я все еще надеялись, что генерал Корнилов спросит в полном удивлении: «Ас кем я должен сотрудничать? С каким Львовым?» Однако надежды не оправдались. Вот полный разговор, записанный печатной машиной Хьюгса.
РАЗГОВОР НА ПЕЧАТНОЙ МАШИНЕ ХЬЮГСА ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА (КЕРЕНСКОГО) С ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ (ГЕНЕРАЛОМ КОРНИЛОВЫМ) Курсив и цифры частично мои
«Добрый день, генерал. В. Н. Львов и Керенский у аппарата. Мы просим вас подтвердить заявление, что Керенский должен действовать в соответствии с сообщением, сделанным ему В. Н. Львовым».
«Добрый день, Александр Федорович, добрый день, В.Н. Снова подтверждая предписание, которое я дал В.Н. о нынешней ситуации в стране и в армии, как это кажется мне, я вновь заявляю, что события прошедших дней и те, которые, как я вижу, приближаются, настоятельно требуют принятия определенного решения в наиболее кратчайшее возможное время».
«Я, В.Н., спрашиваю: нужно ли действовать согласно определенному решению, о котором вы просили меня передать в личной беседе с Керенским, поскольку он колеблется относительно полного доверия ко мне без вашего личного подтверждения».
«Да, я подтверждаю, что я просил вас передать Александру Федоровичу мое настоятельное требование, чтобы он прибыл в Могилев».
«Я, Александр Федорович, понимаю ваш ответ как подтверждение слов, переданных мне В.Н. Сделать это сегодня и начать отсюда невозможно. Я надеюсь начать завтра. Савинкову нужно ехать?»
«Я настоятельно требую, чтобы Борис Викторович приехал с вами. Все, что я сказал В.Н., относится в равной степени к Савинкову. Я прошу вас честно не откладывать свой отъезд позже, чем на завтра. Поверьте, лишь то, что я признаю ответственность момента, побуждает меня настаивать на моей просьбе».
«Должны ли мы приехать только в случае мятежа, о котором ходят слухи, или в любом случае?»
«В любом случае».
«Всего хорошего. Скоро увидимся».
«Всего хорошего».
Приведенный выше разговор — классический образец «кодированного» разговора, в котором тот, кто отвечает, с полуслова понимает того, кто спрашивает, потому что предмет разговора известен им обоим. Например, возьмите первый и второй ответы, «Подтверждаю снова» и так далее, где все, что озадачивает постороннего, понятно посвященным, которые знают настоящий смысл диалога. Здесь нет ни одного наводящего вопроса, тем не менее ответы были именно ожидаемыми. Они находились в точном соответствии с сообщением, переданным мне В. Н. Львовым, особенно второй и третий вопросы.
Этот разговор принес больше, чем от него ожидалось; он не только подтвердил, что В. Львов был наделен полномочиями говорить непосредственно от имени Корнилова, но и подтвердил точность, с которой Львов передал мне слова Корнилова…
А теперь необходимо было подкрепить это свидетельство повторением его в присутствии третьего лица моего «частного» разговора со Львовым.
Мы вернулись назад, в Зимний дворец. По пути произошла сцена, которая упоминается в показаниях позднее. По моем возвращении в кабинет разговор со Львовым был повторен. С. А. Балавинский, который в то время присутствовал в моем кабинете, написал о нем на следующий день, 27 августа, и представил его во время допроса среди прочих свидетельств.
«Я был в кабинете Керенского и хотел уходить в свете его приближающегося разговора со Львовым, однако Керенский попросил меня остаться, и я находился в комнате на всем протяжении беседы. Керенский привез два документа. В самом начале Керенский прочитал Львову телеграфную ленту из Генерального штаба, на которой был зафиксирован разговор Корнилова и Керенского, эта та самая лента, которую вы выложили передо мной (была показана лента, представленная на допросе Керенским),