Керенский. Могу сказать, что если внутри правительства о большевиках говорили, то о Советах разговоров не было, ибо в то время они были далеки от большевиков. Не говорили и о Центральном исполнительном комитете Советов.
Либер. Я должен сказать определенно, что в соответствии со свидетельствами Савинкова это соображение сыграло огромную роль. Он положительно утверждает, что ожидали оппозиции именно со стороны Советов, и если такое предположение можно принять во внимание, тогда присутствие полка также могло быть целесообразным в такой опасной обстановке. Нам очень важно установить, обсуждало ли Временное правительство такую возможность или нет.
[Для того чтобы прояснить, что это была за оппозиция со стороны Советов, на которую ссылается Савинков, я процитирую соответствующий отрывок из показаний, составленных генералом Корниловым, Лукомским и Романовским, «О пребывании заместителя военного министра в Могилеве в течение 23 и 24 августа». Эти показания были набросаны после 27 августа и, следовательно, в условиях, когда слова Савинкова могли быть особенно близки к намерениям Ставки. В соответствии с этими показаниями Савинков сказал Корнилову: «Вы, конечно, знаете, что приблизительно 28 или 29 августа в Петрограде ожидается выступление большевиков. Публикация ваших приказов, переданных через Временное правительство, разумеется, послужит импульсом для большевиков начать восстание, если по той или иной причине им придется отложить его. Несмотря на то что мы имеем в своем распоряжении достаточно войск, мы все равно не можем рассчитывать на них, тем более что мы на самом деле не знаем, каково будет отношение Советов рабочих и солдатских депутатов к новому закону. Советы могут также оказаться против правительства, и в таком случае мы не сможем рассчитывать на наши войска. Если, помимо большевиков, члены Советов рабочих и солдатских депутатов также поднимутся, то нам придется действовать и против них тоже».
Даже из приведенного выше expose[33] слов Савинкова ясно, что он говорил о Советах лишь предположительно, с учетом их отношения к будущему закону, который в то время обсуждался Временным правительством. Однако, понимая, что внутри Временного правительства были представители Центрального исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов, можно увидеть, что даже такая гипотетическая вероятность была невозможна, поскольку либо военный закон должен был быть принят в форме, приемлемой для всей коалиции и, следовательно, для Советов, либо коалиционное правительство прекратило бы существование до принятия закона.
Когда Савинкову довелось узнать об этих показаниях, которые были составлены post factum и в его отсутствие, он сделал следующие заметки на тексте оных: «Я никогда не употреблял таких слов, как „требования генерала Корнилова“; никогда мне не приходило в голову, что Советы рабочих и солдатских депутатов наверняка будут выступать против Временного правительства, если возникнут беспорядки. Я настаивал на аргументах, что 3-й кавалерийский корпус, который я просил у главнокомандующего по просьбе премьера, должен быть передан в распоряжение Временного правительства, чтобы защищать правительство от любых враждебных действий, не важно, с какой стороны. Если бы в период восстания большевиков Советы рабочих и солдатских депутатов оказались бы большевистскими, тогда 3-й кавалерийский корпус использовали бы также и против Советов».]
Керенский. Вы поймете по составу правительства, что не могли проходить какие-либо переговоры ни о Центральном исполнительном комитете Советов рабочих и солдатских депутатов, ни о самих Советах как таковых. Я даже не собирался вводить закон о введении военного положения в таких формах, которые могли быть одиозными для общественного мнения в целом. И наконец, если бы какие-либо переговоры о большевиках на самом деле происходили (как вы знаете, циркулировали слухи о возможности повторения событий 3–5 июля), то предполагалось бы, что большевики стояли бы на одной стороне, в то время как вся страна стояла бы на другой (против них).
Параграф 31
Колоколов. Позвольте мне задать вопрос. Вы говорили, господин Керенский, что нет никаких свидетельств такого характера, которые могли бы установить с полнейшей точностью существование заговора; и все же, есть ли у вас какие-нибудь основания, проверка которых могла быть необходимой для следственной комиссии?
Керенский. Я могу лишь предложить вам, чтобы вы спросили М. Е. Терещенко, министра иностранных дел, помнит ли он разговор, который повторил мне. В нем Завойко говорил о средствах, которые были «у них» в распоряжении для свержения правительства.
[Во время моих скитаний после 25 октября я встретил человека, который сказал мне, что он наверняка знал о подобных переговорах, которые в начале прошлого года вел Завойко.]
Между тем я должен сказать, что в настоящее время вообще очень трудно передавать информацию. С самого момента революции люди почти перестали отличать правительство в нашем лице от отдельных индивидуумов: любая информация, которой мы обладали как компетентные члены правительства, очень быстро становилась достоянием человека с улицы и превращалась в средство сведения личных счетов или в требования доказательств со стороны заинтересованных людей и т. д. Учитывая, что заговор был организован группой военных, офицеров, мы располагали весьма точной информацией и следили за его участниками, насколько нам было доступно. События Корниловского мятежа показали, что кое-что мы знали. Более того, часть Совета союза казачьих войск также обладала большой долей «информации». Я тоже не сомневаюсь на этот счет; но опять же, есть вещи, доказать которые невозможно. Однако по многим соображениям в настоящее время нежелательно проводить расследование в этом направлении (среди военных); и все это по той простой причине, что его результаты окажутся плохой компенсацией неизбежных последствий, судя по нынешнему настроению масс. Мы не желаем, и я лично открещиваюсь от того, чтобы предоставить новые поводы для вражды между разными группами населения, поскольку группа, как таковая, не отвечает за поступки отдельных людей.
Колоколов. На каком основании вы арестовали Львова?
Керенский. Для меня было вполне ясно из всего разговора, что он знает намного больше, чем говорит. Я принял это за предупреждение меня в последний момент о том, что мне грозит опасность, либо потому, что он просто испугался, либо потому, что в нем заговорила совесть. В конце концов он от меня не получал ничего, кроме хорошего отношения. Однако настроение, с которым он вышел из Временного правительства, указывало на возможность того, что он пойдет против меня. И опять же, как насчет Аладина? Я не уверен, что вы знаете о визите Аладина к князю Г. Е. Львову в Москве. Как раз перед тем, как мне позвонил В. Н. Львов, Вырубов сообщил мне по поручению князя Г. Е. Львова, что Аладин звонил князю, которому вполне серьезно заявил: «Пусть Керенский не забывает, что отныне не должно быть никаких изменений во Временном правительстве без согласия Ставки». На князя это произвело впечатление. Теперь в отношении аграрной реформы. Я знал, что они заняты подготовкой аграрного манифеста или закона; я забыл имя этого профессора из Москвы.
Председатель. Я-в.
Керенский. Все это подтверждает, что приготовления про должались.
Украинцев. Возвращаюсь к вашему утверждению, что по вопросу о конспирации у вас был «целый рулон» информации из двух источников, один из которых достоверный, в то время как другой ненадежный. Не могли бы вы предоставить их нам? Это помогло бы нам разобраться в заговоре.
Керенский. Нет. Я могу повторить, что одна часть информации пришла от агентов, а другая — из контрразведки. Есть еще и третий источник, и, следовательно, четвертый. Я все передал офицеру из отдела разведки. Хотя, как его фамилия? Ах да — В-ин. Он также пришел предупредить меня, что мне угрожает неминуемая…
Украинцев. Это не был ли тот же офицер, который проникал в казацкие круги, а затем разоблачил Завойко?
Керенский. Да. Неблагоприятные слухи о Завойко дошли до нас задолго до событий. Вообще он был человеком с весьма странным прошлым. Его роль, которую он играл в Ставке, была довольно невразумительной. И все же это был человек, который оказывал огромное влияние на генерала Корнилова. Савинкову как-то раз удалось убрать его с Юго-Западного фронта, поскольку уже в то время влияние Завойко было губительным. Однако он позже вернулся и, более того, присоединился к Аладину.
[О своих отношениях с Завойко генерал Корнилов приводит следующие свидетельства:
«Я познакомился с В. С. Завойко в апреле прошлого года в Петрограде. В соответствии с информацией, которой я располагал, он несколько лет назад был предводителем дворянства в Хайзинском округе, в правительстве Подолии. Он работал на нефтяных скважинах около Баку и, как он говорил мне, занимался разведкой минеральных ресурсов в Туркестане и Западной Сибири. В мае он прибыл в Черновцы и, примкнув добровольцем к Дагестанскому кавалерийскому полку, остался в штабе армии моим личным ординарцем. Он в совершенстве владеет пером. Следовательно, я доверил ему разработку тех приказов и документов, которые требовали особой энергичности и художественного стиля».
Мне приходилось не единожды обращаться к «Обращению к народу», которое является великолепным образцом не только художественного стиля, но также и делом лукавых рук Завойко. Из всех обстоятельств видно, что позиция Завойко в кругах, близких к Корнилову, не имела никакого отношения к его скромным функциям ординарца. Его прошлое финансиста, очевидно, создавало Завойко положение, благодаря которому он содействовал привлечению тех средств в Ставку, о которых могли получать информацию В. и П. Последние упоминаются в письме генерала Алексеева. Кроме того, он имел дело с редакторами нескольких газет и листовок, которые так усиленно травили меня на всем протяжении лета и славили генерала Корнилова. Завойко — одна из самых одиозных и отвратительных фигур среди конспираторов; трудно понять, в чем заключалась тайна его влияния на Корнилова.]