Себастьян обыкновенно говорил, что в лице его кузена театр лишился великого актера. Прав он был или нет, неизвестно, но Уочмен действительно обладал глубоким, хорошо поставленным голосом и отличной мимикой, и с его подачи герои рассказов превращались в реальных живых людей, а не становились плоскими картонными персонажами из комиксов. Под конец Люк рассказал, как один раз после вынесения вердикта, гласившего, что дом его подзащитного должен уйти с молотка, он на собственные средства выкупил хранившиеся в погребе три дюжины бутылок старого бренди, чтобы хоть немного «подсластить пилюлю» клиенту.
– Кстати, к вопросу о бренди «Курвуазье», – сказал Уочмен, как бы подводя итог. – Восемьдесят седьмой – самый удачный год для этого сорта.
– У моего кузена Брайони, – заметила сидевшая в отдалении у камина мисс Дарра, – был лучший винный погреб в графстве Клер. Разумеется, до того как на беднягу обрушились неприятности.
Уочмен в смущении на нее посмотрел.
– Что с вами, мистер Уочмен? – спокойным голосом осведомилась мисс Дарра. – Неужели вы меня не заметили?
– Тысячу извинений, леди, но боюсь, что не заметил.
– О каком бренди вы говорили, сэр? – спросил старый Абель.
Уочмен механически повторил: «Курвуазье восемьдесят седьмого», – после чего Абель сообщил, что у него самого в погребе стоят две или три бутылочки «Курвуазье» урожая этого года.
– Приобрел на распродаже выморочного имущества, когда стряпчий Пейн из Дидлстока приказал долго жить, – объяснил Абель. – Их оказалось в погребе с полдюжины, и мы с тамошним сквайром поделили добычу. Уже год, наверное, к ним не притрагивался…
К этому времени Уочмен выпил уже три «Требл Экстра», но казался совершенно трезвым, хотя, похоже, был совсем не прочь опьянеть. Неожиданно Пэриш впал в боевой раж и предложил Абелю держать пари на гинею относительно того, что бренди у него в погребе никак не может быть «Курвуазье’87».
Абель, решив доказать, что это именно «Курвуазье’87», взял свечу и отправился в погреб.
За время его отсутствия в помещении произошли некоторые перемены. Уилл Помрой перешел из общественного бара в частный, хотя и не проявлял большого интереса к рассказам Уочмена. Что касается мистера Леджа, то последний перебрался поближе к камину и, усевшись на стул с высокой спинкой, стал читать книгу о действиях Красной Армии в Северном Китае. Уочмен же подсел к Кьюбитту и затеял с ним спор относительно высшей меры наказания. В скором времени к дискуссии на эту тему присоединились Децима, Пэриш и мистер Нарк. Что интересно, Кьюбитт, Децима и Пэриш образовали одну сторону в споре, а Уочмен и мистер Нарк – другую.
– Это научная необходимость, – заявил мистер Нарк. – Страну необходимо основательно вычистить. Избавимся же от балласта и ненужного человеческого материала, говорю я. Кстати, Сталин тоже так думает.
– И Гитлер, если уж на то пошло, – усмехнувшись, сказал Кьюбитт. – Вы ведь имеете в виду массовые казни, не так ли?
– Даже массовые казни могут быть справедливыми и несправедливыми, – заявил мистер Нарк. – Справедливые – это когда казнит революционное правительство. Потому что остаться в живых должны только те, кто годен для революционного дела.
– Боже! О чем только он говорит! – воскликнул Кьюбитт. – Определенно это не по теме.
– Вот именно. Разговор, кажется, шел о применении высшей меры наказания в нашей стране, – напомнила Децима.
Во время спора девушка неоднократно апеллировала к Уочмену, но не напрямую, а как бы опосредованно. Он же сразу подхватывал разговор и вел его так, будто в баре никого, кроме него и Децимы, не было.
– Совершенно верно, – согласился с ней Уочмен. – Или вас, мой ученый друг, здесь что-то смущает?
– Лично я, – сказала Децима, вновь поворачиваясь к Кьюбитту, – считаю смертную казнь демонстрацией слабости.
– А я – ужасом и варварством, – бросил Кьюбитт.
– Действительно, – проворковала мисс Дарра со своего уютного места перед камином. – Вы правильно сказали, что это варварство. И до тех пор, пока мы будем отвечать на убийство убийством, душегубство будет продолжаться до скончания веков!
– Ваша правда, мисс Дарра, – произнес Кьюбитт, подавляя смешок. – Смертная казнь суть уступка дикарю, живущему в каждом из нас.
– Ерунда, – быстро проговорил Уочмен. – Это обыкновенная экономическая целесообразность.
– Ага! – воскликнул мистер Нарк с лицом человека, хватающегося за соломинку. – Наконец-то вы высказали свое мнение.
Распахнулась дверь, и в бар вошел Абель с бутылкой в руке.
– А вот и я, джентльмены, – возгласил он. – Это тот самый бренди, о котором говорил мистер Уочмен, и в этом не может быть никаких сомнений. Извольте сами взглянуть.
Уочмен осмотрел бутылку.
– А ведь вы правы, Абель.
– Просто великолепно, если так, – вскричал Абель. – Давайте продолжим священнодействие и откроем ее. У вас есть бокалы для бренди? Нет? Ну и наплевать. Небольшие стаканы подойдут как нельзя лучше… Бутылка, кажется, слишком холодная, но мы согреем ее содержимое теплом наших рук и сердец.
Абель откупорил бутылку.
– Я оплачу ее распитие, – объявил Уочмен. – И не надо мне возражать, Себ. Полагаю, Абель и Уилл должны к нам присоединиться.
– Благодарю за столь любезное предложение, сэр, – сказал Абель.
– Боюсь, – вставила Децима, – я не слишком люблю бренди. Не стоит тратить его на меня.
– Что в таком случае будете пить вы?
– Прошу извинить за то, что не смогу поддержать компанию, но я, пожалуй, воздержусь пока от выпивки.
– Бедняжка, – пробормотал Уочмен.
– Десси выпьет со мной безалкогольного имбирного эля, – неожиданно сообщил Уилл Помрой.
– Со мной, – произнес Уочмен. – Итак, восемь порций бренди, Абель, и две бутылочки имбирного эля.
– При таком количестве воздержавшихся я рискую напиться, Люк, – заявил Кьюбитт.
– Пожалуй, я тоже откажусь от бренди, мистер Уочмен, – проговорила мисс Дарра. – Уж извините. Побуду какое-то время ханжой.
– Но что-нибудь другое вы выпьете?
– Присоединюсь к марафону по распитию безалкогольных напитков, – с улыбкой ответила мисс Дарра.
– В таком случае шесть порций бренди, Абель, – сказал Уочмен. – Первые три налейте сразу, а следующие три – чуть позже.
Абель начал разливать бренди. Все присутствующие внимательно следили за этим процессом.
Дождь продолжал лить как из ведра, но раскаты грома стали удаляться.
Уочмен взял первую порцию бренди, подошел к Леджу и поставил стаканчик на стол рядом с его локтем.
– Надеюсь, вы присоединитесь к нам, мистер Ледж?
Ледж посмотрел на стаканчик с бренди, после чего перевел взгляд на Уочмена.
– Большое спасибо за заботу, – откликнулся он. – Но дело в том, что мне необходимо еще кое-что сделать и…
– Давайте забудем о работе хотя бы сегодня, – произнес Уочмен. – И, черт возьми, напьемся! Ведь вам нравится хороший бренди, не так ли, мистер Ледж?
– Это мой любимый сорт. – Ледж сжал стаканчик своими мозолистыми ладонями, поднес к лицу и понюхал. – Чудесный букет.
– Я знал, что вы оцените этот сорт по достоинству.
– Ваше здоровье, – сказал Ледж и пригубил бренди.
Все прочие, за исключением мистера Нарка, тоже сделали по маленькому глоточку и одобрительно крякнули. В этот момент мистер Нарк поднял свой стаканчик.
– Желаю вам доброго здоровья, долгой жизни и счастья, сэр, – возгласил он и опустошил стаканчик одним глотком. Потом с шумом втянул в легкие воздух и выпучил глаза, словно увидел нечто удивительное.
– Этот бренди нельзя пить залпом, Джордж, – заметил Абель.
Мистер Нарк помахал рукой и снова с шумом втянул в легкие воздух.
– До чего же крепкий, – хрипло прошептал он секундой позже. – Если не возражаете, мистер Уочмен, я запью его водой.
Но до воды мистер Нарк так и не добрался, поскольку сразу же расплылся в улыбке и начал хихикать. Вслед за ним начали хихикать Кьюбитт, Пэриш и Уочмен. Когда первые шесть порций «Курвуазье’87» отправились по назначению и были усвоены организмом, в баре сразу сделалось шумно, разговоры стали вестись на повышенных тонах, но смысла в них поубавилось. Уочмен предложил перед следующей выпивкой сыграть в игру «Вокруг циферблата».
Пэриш напомнил ему о трюках, которые практикует Ледж при игре в дартс.
– Если ты согласишься изображать из себя мишень, – сказал Пэриш, – то и я соглашусь. И если он в меня попадет, то пусть тебе будет стыдно.
Между тем мистер Ледж пробормотал нечто вроде того, что он вовсе не против игры в дартс.
Тогда Уочмен снял с каминной полки горшок со стрелками.
– Послушайте, – он повернулся к собравшимся. – Я играю в дартс ничуть не хуже всех вас. И даже, возможно, не хуже мистера Леджа. Если он побьет меня в игре «Вокруг циферблата», то я обещаю, что приложу руку к мишени и позволю ему обвести ее контур стрелками. Договорились, мистер Ледж?
– Ну, если вы не боитесь, – с усмешкой произнес Ледж, – то я тем более. Только я хотел бы получить новый набор стрелок.
– Боюсь ли я? – воскликнул Уочмен. – Да после этого бренди я готов хоть с самим чертом сразиться.
– Бесстрашный Люк! – вскричал Пэриш.
Абель сунул руку под полку с посудой, достал маленькую коробочку и швырнул ее на стойку бара.
– Совсем новые стрелки, ребятки, – объявил он. – И самые лучшие. Привезли из Лондона незадолго до начала бури. Даже распечатать еще не успел. Пока вы будете играть старыми в «Циферблат», я расправлю на них перышки, а уж обновит их лично Боб Ледж – лучший мастер игры в дартс, какого я только знаю.
С этими словами он сорвал нитку с коробочки и распечатал ее.
– Начнем, мистер Ледж? – предложил Уочмен. – Надеюсь, вы помните о нашем уговоре?
– Еще бы, – ответил Ледж. – Уговор есть уговор.
Глава 5Ошибка мистера Леджа
Констебль Оутс не спеша добрел до тоннеля, заглянул в его чрево, повернулся и зашагал по тянувшейся справа от «Плюмажа» мощенной каменными плитками дорожке, которая вела к гавани. Двигаясь по улочке, именовавшейся Рыбной аллеей, констебль время от времени освещал полицейским фонарем поливаемые дождем окна и дверные проемы. Тяжелые дождевые капли барабанили по капюшону его макинтоша, козырьку шлема, по каменным плитам мостовой и падали в море, находившееся от него на расстоянии каких-нибудь десяти-двадцати футов. Но в темноте он узнавал о его присутствии лишь благодаря белым шапкам волн, перехлестывавшим через прибрежные скалы Кумби-рока, и неумолкаемому звуку прибоя. Шум дождя казался полицейскому не менее сильным, чем басовитый раскат грома. Сквозь зашторенные окна домов кое-где пробивался тусклый свет, отчего чувство одиночества, уныния и оторванности от домашнего очага только усиливалось.