Не стану пересказывать суть тех выступлений, которые прямо-таки обрушились с трибуны сессии после моего «камикадзевского» доклада. Скажу лишь, что я еще больше укрепился в мысли о том, что не в реформах дело, а в возглавляемой мной «команде», мешавшей прорваться к власти будущим разрушителям страны.
К рынку ведут различные дороги. Каждая страна шла, в принципе, по собственной, с учетом, по возможности, чужих ошибок. У нас тоже было несколько путей, я говорил здесь о них. Но мы выбрали единственно, как нам представлялось, подходящий и для нашей неповоротливости, и для политической раздробленности, и для неподготовленности к рыночным действиям в техническом и в организационном отношении. Ведь тогда еще не было ни реформированных государственных структур, ни развернутой сети банков, ни, наконец, нужных законов. Мне и нам всем казалось, что мы правы в своем осторожном, но реалистичном плане движения к рынку.
Да, в те дни в Кремле шли непрерывные дискуссии, споры, схватки. Много раз нам пришлось высказывать позицию Правительства и на пресс-конференциях. Приведу выдержку из стенограммы одной такой встречи с журналистами.
«Николай Рыжков:
— Страна во многом не подготовлена к форсированному переходу к рынку, не готово и общественное сознание. Поэтому мы за взвешенный вариант. Твердость, с которой Правительство отстаивает свою позицию, имеет объяснение. К подготовке новых предложений привлекались серьезные научные силы, в них учли предложения парламента, а также альтернативные проекты реформы. Затем было проведено моделирование предстоящих нововведений, математический анализ всех плюсов и минусов. При этом расчет шел по двум вариантам перехода к рынку — радикальному, который проповедуют немало известных советских экономистов, и умеренному, который предлагает Правительство.
Модель первого варианта (почти немедленный перевод цен на свободные, практически полное исключение госзаказа и т. п.) показала резкий спад в первые два года объемов производства, занятости, жизненного уровня…
Анализ второго варианта также показывает спад, но более пологий, медленный. Снижение уровня жизни населения в целом по стране произойдет, но меньше, чем по первой модели. Соответственно, и оздоровление экономики будет идти дольше. К 1995 году рост национального дохода не превысит 15 процентов.
Почему же Правительство выбрало умеренный вариант, когда по первому страну ожидает небывалый расцвет уже через пять лет?
Леонид Абалкин:
— А как прожить ближайшие два года? Посильна ли цена? Ясно, что вывести экономику из кризиса без потерь и жертв уже невозможно — время упущено. Но умеренный вариант не ведет к серьезным социальным потрясениям. Снижение жизненного уровня для значительной части населения можно будет компенсировать социальными программами.
Как правило, население связывает свой жизненный уровень с ценами. Может быть, именно поэтому в программе Правительства вопросам ценообразования отведено одно из центральных мест».
Думаю, что многие из тех, кто считал необходимым убрать с командной вышки слишком самостоятельно мыслящее Правительство, тоже внутренне понимали нашу правоту. Но, когда речь заходит о политике, здравый смысл слишком часто отсутствует. Об этом я уже не раз говорил и, похоже, еще скажу…
Верховный Совет не отверг концепцию, обязал Правительство подготовить программу перехода к рынку до 1 сентября. Но, отодвинув решение до этого времени, он сделал бессмысленными многие меры, нами предлагаемые. Ну, скажем, опережающий подъем цен на хлеб. Мы его осенью уже и не предлагали — зачем?
Не решить ничего — это всего лишь ничего не решить или даже погубить все. Все же я хотел закончить концепцию, доработать ее, подготовить программу. Отменил отпуска членам Правительства. Не привык, никогда не умел бросать дело на полпути. Времени до 1 сентября оставалось два с половиной месяца…
Глава 16. Порочный круг
Итак, мы осели в «Соснах» и трудились с утра до поздней ночи, стараясь сделать правительственную программу не только теоретически точной, но, главное, оптимально работающей.
Но и другие, как говорится, не дремали…
Впрочем, здесь надо вернуться на три месяца назад — в дни Первого съезда народных депутатов РСФСР, на котором шла активная борьба за кресла Председателя Верховного Совета России и его заместителей. Российская структура Советской власти практически повторяла союзную, в том числе и все ее просчеты. Я уже говорил о своем отношении к Съезду как институту этой власти, не стану повторяться. Скажу лишь, что российский Съезд, подобно союзному, должен был утвердить кандидатуру Председателя Совета Министров республики.
Кандидатур было несколько, причем две — из моей «команды». Я имею в виду моих заместителей Л.А. Воронина и И.С. Силаева. По-прежнему котировался бывший Предсовмина России А.В. Власов. Резко выдвинулся вперед директор подмосковного Бутовского кирпичного завода М.А. Бочаров, очень много сделавший для поддержки Ельцина на выборах в депутатский корпус. Но, похоже, тот понимал, что уровень республиканского премьера должен быть, мягко говоря, несколько выше уровня директора небольшого производства, и не торопился платить ему той же монетой. И Бочаров приготовил себе весомый козырь — заявил, что у него есть своя программа перехода к рынку за 500 дней.
У каждого из кандидатов была если и не отработанная программа, то более или менее внятная позиция по поводу предстоящей деятельности республиканского Правительства.
Скорее менее, чем более, ибо никто из них не оказался полностью готовым к предвыборной борьбе. Но программа Бочарова отличалась поистине фантастической (в прямом смысле этого слова) точностью. Там было расписано все чуть ли не по часам, а уж по дням — это точно. На 20-й день — начало разгосударствления. На 30-й — немедленная реализация заводами неустановленного оборудования. На 20—40-й — продажа основных фондов, земли колхозов, совхозов, промышленных предприятий. На 20—50-й отмена предприятиям государственных субсидий и дотаций. И так далее, грустно перечислять.
Грустно не только потому, что вроде бы серьезным по их должностям политикам, да и всей стране долго этим «цифровым анекдотом» головы морочили, но и потому, что все эти сверхреволюционные экономические откровения, вынесенные на депугатский суд Бочаровым, я уже читал раньше. Еще в начале весны 1990 года в «Соснах» группа Л.И. Абалкина готовила правительственную концепцию к сессии Верховного Совета СССР и в связи с этим знакомилась с огромнейшим числом проектов перехода к рынку, инициативно сочиненных как целыми организациями, так и отдельными учеными. Два молодых экономиста — Задорнов и Михайлов — подготовили к обсуждению в группе программу под названием «400 дней». Ее целью было предложить план радикальных действий для избираемого в марте Президента страны. Однажды после ежедневного вечернего обсуждения принципиальных вопросов экономической реформы мне доложили о существовании такого документа. Я всерьез этого не воспринял и посоветовал не отвлекаться на второстепенные дела.
Однако эта программа каким-то образом вышла из-за забора дома отдыха «Сосны» и через небезызвестного Фильшина попала в руки Бочарову. Тот внес в нее свой «творческий вклад»: заменил цифру «400» на «500», добавил по нескольку дней на каждый этап и, не изменив ни слова, выдал за свой собственный оригинальный проект. Более того, в каком-то сибирском издательстве он выпустил ее в свет под своим именем. И чуть ли не одновременно эта программа, только с цифрой «400», вышла в Москве под фамилиями Явлинского и упомянутых двух экономистов.
В общем, плагиат был налицо, и Явлинский заявил в «Московских новостях»: «Программа «500 дней», с которой Бочаров выступил перед Верховным Советом России, с самого начала задумывалась как союзная…» Явлинский это хорошо знал: он в те дни у Абалкина работал, но, видимо, уже исподволь готовился встать во главе экономической оппозиции союзному Правительству и созревал для перебежки в лагерь Ельцина, а тут — такой досадный казус с Бочаровым, выскочившим первым.
Впрочем, литературное воровство и мелкотравчатая суета вокруг него Бочарову не помогли: в премьеры он не прошел. А Явлинский, напротив, сумел потом при поддержке академика Шаталина, Горбачева и Ельцина сделать себе громкое имя на нереалистичной, экономически иллюзорной теории своих молодых коллег. При поддержке, неожиданной для него самого, ибо в том же интервью он зачисляет академика в свои откровенные противники: «Ну а то, что у сторонников программы «500 дней» будут оппоненты в лице таких видных экономистов, как Абалкин, Шаталин, Ясин, думаю, пойдет на пользу делу». Приятно для себя ошибся в двух последних: они предпочли перейти на сторону экстремистских «500 дней», а Шаталин еще и авторство с Явлинским поделил: стала программа Шаталина — Явлинского!
Но оставим их, в средствах не стесняющихся и гибких до неузнаваемости. Правда, еще несколько слов придется сказать и о Силаеве, ставшем российским премьером, а до того бывшем моим заместителем по Совмину СССР. На новом посту он сразу стал ярым противником всего общесоюзного, общегосударственного, потом вдруг вновь обрел невесть откуда взявшийся союзный патриотизм, когда после августовских событий 91-го Ельцин продвинул его на малопонятную должность председателя так называемого Межреспубликанского экономического комитета. Зубастый журнал «Столица» так подвел итоги молниеносным метаморфозам Силаева: «За полтора года человек сменил три должности, а в сущности трижды поменял политическое кредо». Тут уж, как говорится, ни убавить, ни прибавить…
А пресса, между тем, словно по заказу, трубила славу программе «500 дней», напрочь забыв о том, что Верховный Совет СССР принял концепцию Правительства и поручил ему лишь дополнить и поправить ее. Хорошо зная отечественную «четвертую власть», я ничуть не сомневался, что когда-нибудь понадобится ей «стрелочник» или, если грубее, «козел отпущения», на которого можно свалить все грехи экономической политики. Они и у нас имелись, и я о них говорю в этой книге. А вернее, не прессе этот стрелочник понадобился, думал я, но Горбачеву, который, конечно же, не мог принять на себя какие-либо грехи. Даже свои со