Паисий замолчал и вопросительно посмотрел на Алексея. Тот, очнувшись от своих раздумий, решил задать еще один вопрос:
– Крестоносцы, когда в свои походы ходили, тоже добро вроде делали… Насилием…
– Любящих меня – и я люблю, – снова не совсем ясной фразой ответил Паисий.
Это были слова пароля. Те самые, что сказал Астахов. Алексей тогда удивился их религиозному оттенку.
– …И ищущие меня – найдут меня, – неуверенно ответил он, еще подозревая, что здесь простое совпадение.
– Ключик проверять будем? – улыбнувшись, спросил Паисий.
Алексей стянул через голову веревочку с ключом, отдал Паисию. Тот вставил его в замок, который висел у него на сундучке, и повернул. Дужка, слабо щелкнув, отошла.
– Ну что же, прекрасно… – учитель вернул ключ. Алексей был поражен. Паисий, старый чудак Паисий – чекист? Это у Алексея не укладывалось в голове…
Он был недалек от истины. Паисий не был профессиональным чекистом. Он хотел добра для людей, потому не мог не помогать тем, кто хочет того же. Родители его были местными грамотеями. Они мечтали увидеть сына образованным и умным – кто из родителей не хочет успеха для собственных детей?! Только мечты – не деньги. А без них – как стать ученым? Помогли дальние богатые родственники, жившие во Вроцлаве. Они взяли на себя расходы и заботы по обучению Паисия в учительской семинарии, проще говоря – среднем педагогическом училище буржуазной Польши.
Училище было скромным, учащиеся – из среднезажиточных семей. Паисий быстро сошелся со своими соучениками. Они вели долгие разговоры о смысле жизни, о богатстве, истинном и мнимом. В общем, обо всем том, о чем говорят в семнадцать-восемнадцать лет. В их дружеском кругу были и поляки, и белорусы. Национальность никого не смущала. Истину искали в богословии, в Толстом, Мицкевиче, Бакунине, в обществе «Просвит».
Лучше всех его понимала Ванда, девушка из их кружка, с которой он часто бродил по старым улочкам в вечерней полутьме, споря о смысле жизни. И им было хорошо друг с другом.
Но однажды встретились они. Нескольких парней Паисий знал в лицо. Молодые шляхтичи, их сверстники, дети богатых родителей, отцов города. Их пьяные головы требовали развлечений. Они начали оскорблять его – ведь он не просто грязь для них, а грязь инородная. Паисий был гордым человеком. Но оскорбления стерпел ради Ванды. Просто попросил, чтобы они отстали. Тогда шляхтичи начали унижать девушку – ведь она, полька, смеет ходить с инородцем. Тогда он крикнул им, чтобы заткнулись. Это их только раззадорило. Они заорали:
– Схизма пшеклента! Тшимай его! На плаю![14] – Паисий решил драться. Но те драться не стали. Нет. Двое держали Ванду за руки. У нее началась истерика от страха. Она умоляла отпустить ее домой, обещая, что больше никогда, никогда не будет с ним встречаться. Четверо подмяли Паисия, скрутили ему руки, раздели донага, разобрали прутья, которые принес пятый, и начали его пороть, приговаривая, что с холопами не дерутся, их учат по-другому. Когда же он, уже обессилевший, с окровавленной спиной валялся на дороге, каждый подходил, брал за волосы и вытирал его лицом грязные носки своих щегольских сапожек… Все у Паисия было как в тумане, но он отчетливо помнит, как Ванда с растрепанными волосами и уродливым от слез и страха лицом осторожно, подошла к нему. Медленно протянула было руку. Но взвизгнула и бросилась прочь.
Он потерял сознание. Под утро его подобрал угольщик, отвел к себе домой, выходил. Паисий больше не мог оставаться там. За одну ту ночь он постарел. Что-то в душе оборвалось навсегда. Он должен отомстить! Но не силой против силы. Паисий решил возвратиться домой и вырвать своих соотечественников из темноты, в которую их толкают вот эти лощеные ублюдки. Так в деревне появился чудак учитель.
В ноябре 1921 года он узнал, что полиция, руководимая известным в панской Польше мастером полицейского сыска Казимиром Иваховым, арестовала группу видных коммунистов, собравшихся на конференцию. Следствие и пытки продолжались целый год. «Это что же? Значит, и церковь заодно с ними, с полицией», – подумал Паисий, услышав ядовитую проповедь ксендза, призывавшего к казни заключенных. Но когда начался суд, стало ясно, что коммунисты, не страшась ни угроз судей, ни провокаций Ивахова и его агентов, не сломлены и готовы к новой борьбе. Это потрясло многих, в том числе и Паисия. Особое впечатление произвела на него речь на процессе поляка-коммуниста Стефана Круликовского (Циприяна), призвавшего к единению братских народов в борьбе за «вашу и нашу свободу!».
Как-то выезжая в соседние деревни, он встретился со своим старым приятелем, который работал почтальоном. Проговорили почти всю ночь. И вместе пришли к выводу, что белорусы должны воссоединиться, что там, на востоке, их народу живется лучше, что при социализме они действительно будут свободны.
Встречались еще несколько раз. И однажды его приятель сказал, что и он, Паисий, может помочь своему народу в борьбе. Как? Почтальон объяснил. Потом вроде как по случаю познакомил в одном из маленьких брестских кафе с собранным светловолосым молодым человеком, назвавшимся Вацеком.
Так началось сотрудничество Паисия с советскими органами безопасности.
Частые встречи могли привлечь внимание дефензивы или молодчиков из корпуса пограничной охраны. По совету Вацека был найден и оборудован «почтовый ящик» в складках тоги богоматери, стоявшей у проселочной дороги…
Паисий и сам понимал, что сделать нечто очень серьезное и большое в этом деле он вряд ли сможет. Но задания, пусть и небольшие, он выполнял старательно и скрупулезно.
Паисий собирал информацию о местном помещике «двуйкаже» Барковском. Вацека интересовало все: режим дня полковника, когда бывает в имении, сколько времени проводит там и с кем, кто у него служит, план имения и многие другие малозначительные, с точки зрения Паисия, подробности.
Он узнал немного – он ведь был далек от приближенных пана, – но то, что узнал, добросовестно сообщил. Правда, страх был и остался. Но благородная цель помогала побеждать слабость. Сообщал и о настроениях крестьян. После ввода советских войск связь эта не прекращалась. Хотя задания были все так же не очень сложные. Кроме, пожалуй, последнего…
Паисий подробно рассказал Алексею все, что узнал о Барковском, о банде.
– Но как найти их пособников, – Паисий кивнул за потемневшее окно, в сторону болот, – не знаю.
– Хоть какой он, этот Барковский? Я ведь его ни разу и не видел, когда жил здесь. Внешность вы можете описать?
– Описывать словами? Бог мой! Как я мог забыть?! Вы же можете сами увидеть… Надо бы об этом в городе вспомнить, да что уж теперь…
– Увидеть?
Алексей заинтересовался. Астахов просил, по возможности, узнать приметы бандитов. Правда, из-за сложности он считал это маловероятным. А тут…
– Да. Два года назад церковь нашу расписывали. Пан потребовал, чтоб его с детьми в лике святых изобразили. С тех пор тот угол во время служб пустует.
– Взглянуть бы на этого святого бандита… Церковь-то закрыта?
– Церковь закрыта. Ключ у священника, а он пропал. Думаю, не без участия банды.
– Может, взломать?
– Не стоит. Вдруг церковь заперта не случайно? Впрочем, можно посмотреть ночью.
– Ночью?.. Почему ночью?
– Днем несподручно. Привлечет внимание. На окнах там решетка, сами окна узкие. А вот на крыше листы железа отошли. Можно оттянуть и пролезть. Вы человек молодой, тренированный. Залезете – поможете мне…
– Зачем вам-то?
– Я покажу, где это.
– Вдвоем плохо. Вы, Паисий Петрович, лучше объясните да подстрахуете на улице. Темнеет рано…
– Ладно, подумаем. А вы, поговаривают, зачастили в лес. Надеетесь, что там встретите кого-нибудь? Напрасно. Вряд ли они так открыто гулять станут. Я лично пока никого не видел. – Паисий внимательно посмотрел на Алексея. – Уж не дочка ли Филиппа тому причина?
Алексей не ответил.
– Любовь, молодой человек, прекрасна. Но в прошлом году ее назвал своей невестой Чеслав Лех. Она отвергла его. И все же…
– Чеслав? Кто это? – удивленно спросил Алексей.
– Правая рука Барковского. Его цепной пес. Любому готов перегрызть горло за хозяина. Да и за себя… А раз пан здесь, не исключено, что и он при своем хозяине.
«ГОНЧАР» – «ДОНУ»
…Абвер готовит массовую засылку на советскую территорию специально подготовленных агентов. Руководителям приграничных абверкоманд дано предписание о срочном создании перевалочных баз для заброски агентуры на нашу территорию. На первом этапе планируется осуществление переброски специальных эмиссаров, уполномоченных подготовить условия для приема засылаемых агентов – операция «Фауст».
Второй этап операции – «Вылет фазанов» – представляет собой массовую заброску агентуры абвера на территорию СССР. Забрасываемая агентура ориентирована на разжигание национальной розни в приграничной полосе и создание пятой колонны, сбор политической и военной развединформации, а также организацию и осуществление террористических актов…
…В конце следовало сообщение о приметах эмиссара абвера, направленного Ланге под псевдонимом «Фауст» на территорию Советской Белоруссии.
16 октября 1939 года
Минск
Сводка писалась легко. Астахов даже и не останавливался, формулируя фразы.
«…в лесах по линии Сувалки – Августов – Ломжа ликвидированы банды численностью до 100 белопольских офицеров и кулаков. Вооруженные бандиты обстреливали двигавшиеся по дорогам советские войска, нападали на обозы воинских частей, разрушали железнодорожное полотно, взрывали дорожные мосты, грабили и терроризировали мирных жителей.
В конце первой декады в лесу, северо-западней города Стрый, захвачена группа сотрудников белопольской военной разведки в тот момент, когда те закапывали три ящика с документацией 2-го (разведывательного) отдела белопольского генштаба. В числе этих документов нами получены сведения о белопольской агентуре на территории освобожденных западнобелорусских и западноукраинских областей, что позволит значительно облегчить ее розыск и ликвидацию.