Переодеваясь, она глянула в зеркало и ужаснулась: лицо зареванное, распухшее, под глазами — темные круги. «Теперь и тени не понадобятся, вон как вымоталась. И всего за неделю».
Последняя неделя была изнурительной и суматошной. Из театра ушла великолепная актриса Клавдия Фирсова, и Антонина Владимировна должна была заменить ее на роли Нилы Снижко в «Барабанщице». Еще два года назад, когда театр решил ставить эту пьесу Афанасия Салынского, при распределении ролей Заворонский настаивал, чтобы Грибанова была дублером у Фирсовой. Но Антонина Владимировна категорически отказалась.
— Поймите, — убеждала она Заворонского, — я не от роли отказываюсь, я просто в принципе против дублерства.
— Почему?
— Потому что два актера не могут одинаково хорошо сыграть одну и ту же роль, и мы заведомо соглашаемся с тем, что один будет играть лучше, другой хуже. Я считаю это принципиально неверным и отказываюсь не потому, что не хочу. А Клава сыграет Нилу прекрасно, я убеждена, это ее роль.
И Фирсова блестяще играла эту роль два года; это была вершина, на которой особенно ярко видны были творческие возможности актрисы, ни в одной другой роли не раскрывшиеся с такой потрясающей силой.
И вот теперь Антонина Владимировна должна была ее заменить. Она понимала, что равноценной замены все равно не получится, но старалась хотя бы приблизиться к уровню исполнения Фирсовой и работала до изнеможения. Партнеры тоже старались изо всех сил. Особенно благодарна она была Олегу Пальчикову, игравшему роль Федора. Эта роль и для Олега оказалась сложной, ибо передать на сцене чувство любви всегда непросто, а тут еще надо убедить зрителя в возможности любви с первого взгляда. Особенно сложным для обоих был эпизод, когда Федор застает Нилу танцующей на столе. В этом эпизоде Фирсова была просто великолепна, с ней Олег легко нашел свою линию поведения. Но и с Антониной Владимировной он сумел найти точный контакт, передать необычайно сложную гамму чувств: и гнев, и любовь, и боль, и желание разобраться, понять, кто же такая на самом деле эта Нила.
А Заворонский был недоволен:
— Не копируйте Фирсову, — говорил он, — Фирсова из вас все равно не выйдет. Но актриса Грибанова ничуть не хуже актрисы Фирсовой. И пусть Грибанова будет Грибановой. Не ломайте себя, а оставайтесь собой…
А ей трудно было уйти от манеры Фирсовой, она считала, что Клава нашла единственное решение образа, единственную интонацию, пластику. Заворонский все дальше уводил ее от этой манеры, настаивая на ином решении, но так и не убедил ее в том, что оно лучшее. И Антонина Владимировна еще никогда так не волновалась, как в этот раз, никогда так не боялась, даже впервые выходя на сцену.
Это была не премьера, а просто очередной спектакль всего с одним вводом, но в зрительном зале было немало завзятых театралов, наверняка видевших спектакль с Фирсовой и специально пришедших «на Грибанову». Их-то она и боялась больше всего. Но и они, и партнеры, и все руководство театра приняли ее хорошо, не было недостатка ни в аплодисментах, ни в цветах, ни в комплиментах. Даже скупой на похвалу Заворонский искренне торжествовал:
— Успех, безусловный успех! Поздравляю! А вы еще сомневались.
— А я и сейчас сомневаюсь. Не все у меня получилось так, как хотелось.
— Господи, да это же первый спектакль! Вы же знаете, что он должен обкататься и обкатается!
Она знала, что спектакли обкатываются иногда долго, до десятка раз, пока все станет на свои места, притрется. Собственно, поэтому она и не пригласила Половникова. И не ожидала, что так быстро появится рецензия на спектакль, ибо искушенные театральные критики никогда не пишут рецензий сразу после премьеры, а тоже ждут, пока спектакль обкатается. А тут рецензент поспешил, скорее всего, хотел опередить другие газеты, тема спектакля военная, и «Красной звезде» надо было отозваться на него раньше других. Статья была большая, занимала почти половину четвертой полосы и называлась «Грибанова — «барабанщица».
Выскочив из дому, Александр Васильевич поймал на перекрестке такси и попросил шофера:
— Увидите газетный киоск — остановитесь.
— Вам «Красную звезду»? Так она у меня есть, — шофер достал из кармана в обивке дверцы газету и протянул ее Половникову.
— Как вы догадались?
— Так ведь там сегодня про вашу жену пишут. Хвалят!
Приглядевшись, Александр Васильевич узнал шофера: это он вез их с Антониной Владимировной в театр после той памятной ночи. Половников удивился: он часто пользовался такси, но ни разу ему не доводилось ездить с одним шофером дважды. Однако, взглянув на номер и убедившись, что машина из шестнадцатого парка, удивляться перестал. Этот парк был единственным на весь громадный район Старого и Нового Измайлова, Гольянова, Преображении, Сокольников и Открытого шоссе. Раньше Половников жил в Черемушках, там вокруг было четыре таксомоторных парка, легко можно было вызвать машину из любого.
Шофер был по-прежнему словоохотлив:
— А я «Звездочку» каждый день покупаю. По привычке. Когда служил в армии, мы ее выписывали, а теперь вот тоже читаю. Интересно вспомнить, А вы служили?
— Пришлось
— А в каких войсках?
— В матушке-пехоте.
— Я тоже. И там шоферил. Правда, на бронетранспортере.
Въехали в центр, шофер, сосредоточившись на светофорах и дорожных знаках, наконец примолк, и Александр Васильевич начал читать статью. В ней в основном пересказывалось содержание пьесы, назывались исполнители, а Грибановой отводилось целых два абзаца. Упомянув о том, что после Фирсовой ей трудно было играть, автор признавал, что тем не менее Грибанова с ролью справилась успешно.
«Что же ее обидело в этой статье?» — недоумевал Александр Васильевич и начал было перечитывать статью, но тут машина выскочила на Ленинский проспект, и шофер опять заговорил:
— Мне артистов часто приходится возить. Раньше я думал, что они какие-то особенные люди, а они обыкновенные. Даже бутерброды в машине жуют, им, бедолагам, как и нашему брату шоферне, и поесть-то по-человечески некогда. И одеваются так себе.
— Не на что им хорошо-то одеваться. Вот вы сколько в месяц зарабатываете?
— Когда как. В среднем сотни три заколачиваю.
— Актеры получают в два раза меньше.
— Ишь ты, выходит, столько же, сколько инженеры. А на актера небось еще и долго учиться.
— Главное — талант надо иметь.
— Это конечно, — согласился шофер. — Только выводит, что талант-то не оплачивается, вроде как бы бесплатный. Может, потому, что он и дается-то бесплатно, от родителей.
— Необязательно. Родители могут и тележного скрипа бояться, а сын или дочь рождаются певцами или музыкантами.
— Выходит, откуда же он берется?
— Говорят, от бога.
— А может, от соседа? — усмехнулся шофер. — Говорят, артисты большие спецы по этой части. Оно и понятно. На них бабы липнут, что мухи на мед…
Развить эту тему дальше шоферу не удалось: они уже приехали.
Александр Васильевич, взбежав на четвертый этаж, остановился, чтобы перевести дыхание. «Старею, — с горечью отметил он. — Вот и одышка появилась». Он постоял минуты две, но сердце по-прежнему колотилось гулко и часто, опять томительно и сладко заныло в груди. Он понял, что это вовсе не от одышки, и решительно вдавил пальцем кнопку звонка.
Хотя Антонина Владимировна и ждала его, видела, как он вылез из машины, слышала, как хлопнула дверь подъезда, прогрохотали на лестнице его шаги, тем не менее звонок прозвучал неожиданно, как выстрел. Она профессионально умела владеть собой, своими эмоциями на сцене, но сейчас никак не могла справиться с волнением и, прежде чем открыть дверь, с минуту постояла, стараясь дышать глубоко и равномерно, прислушиваясь к себе, ожидая, когда уляжется волнение.
Но Половников позвонил второй раз, теперь уже настойчивее, и Антонина Владимировна тотчас открыла дверь.
— Здравствуйте, — сказал он, глядя поверх нее, должно быть пытаясь угадать, есть ли в квартире еще кто-нибудь. В прихожей было темно, Антонина Владимировна специально не включила свет, чтобы он не сразу мог ее разглядеть и, упаси бог, догадаться о ее волнении.
— Проходите, раздевайтесь, — сказала она. — Кофе пить будете?
— Можно, — согласился он, раздеваясь.
— Проходите вот сюда, — она указала на свою комнату, еще раз бегло оглядывая ее, и, убедившись, что все в порядке, предложила: — Там на столике газета, пока почитайте. Я быстро.
— Я уже прочитал, — сказал Половников и в комнату не пошел, а отправился вслед за Антониной Владимировной в кухню. — Прочитал и не вижу никаких оснований для огорчений, а тем более для паники. Правда, для восторгов — тоже.
— Да ведь эта статья просто оскорбительна! — воскликнула Антонина Владимировна и сбегала в комнату за газетой. — Начнем с названия: «Грибанова — «барабанщица». Пересказывается содержание пьесы Салынского, а о Грибановой — ничего.
— Как это ничего? Целых два абзаца. А другие исполнители только перечислены.
— А что сказано в этих двух абзацах? То, что после Фирсовой играть трудно, это верно. Но дальше-то что? Дальше и надо было честно сказать, что мне удалось, а что не удалось. Я ведь знаю, что мне не все удалось. Но я сама не могу все оценить, наверное, и я что-то в своей игре недооцениваю или переоцениваю, чего-то не замечаю, чему-то не придаю значения. Вот об этом и надо было писать.
Антонина Владимировна нервно металась по кухне, и Половников машинально отметил, что, бегая по этой маленькой кухне, она как-то умудрялась ни за что не задеть, хотя кухонька была заставлена тесно. «Вот что значит уметь владеть пространством сцены, — подумал он и улыбнулся: — Кажется, я уже начинаю осваивать театральную терминологию».
— А чему это вы улыбаетесь? — обиженно спросила Антонина Владимировна.
— Это я просто так… Не обращайте внимания… — И, вспомнив таксиста, неожиданно оправдался им: — Знаете, сюда меня вез тот же таксист, который отвозил нас тогда на репетицию. Просто невероятное совпад