Глаза у Сибиллы сузились в щелочку, и она застыла на своем стуле. Он говорил по меньшей мере об одиннадцати миллионах долларов в год.
– Насколько можно верить этим вычислениям?
– Можно верить, раз я закупил все это у Дурхэмса.
Она поигрывала своим бокалом.
– А что ты имел в виду, говоря: если дело пойдет так же хорошо, как в Нью-Йорке?
– Ты отлично знаешь, что я имел в виду. Ты станешь руководителем, или президентом, директором, шефом – как тебе больше нравится. Я буду наблюдать, стоя за твоим плечом, и говорить с теми с кем нужно говорить, но в мои годы уже не сидят в окопах.
Она глядела мимо него на полыхающие в камине языки пламени. Деньги… громадная аудитория по всей стране… муж предоставляет ей заниматься всем этим одной – как все чаще в последние дни оставляет ее одну в постели. Почему бы ей не чувствовать себя счастливой?
Потому что пережитое в Нью-Йорке унижение висело над ней, как черное облако, все закрывая собой, и в последние месяцы стало только хуже, как будто далекое прошлое, бывшее только в ее памяти, было живее, чем действительность.
– Сиб? Где ты витаешь? Вернись.
Она выпрямилась.
– Разумеется, тебе незачем сидеть в окопах. Я все возьму в свои руки. Так в чем же дело? Только в том, чтобы сделать нормальную программу?
– Это самое сложное. Потом нужно найти каналы вещания. Эти владельцы кабельного телевидения – узколобые ноющие наполеоны-недоноски – решают, что должно идти на каком канале, и вечно норовят запихнуть тебя на тридцатый канал, а то и повыше. На жаргоне это называется Сибирью – никому не хочется туда попасть. Зрители сидят себе в уютных креслах и нажимают кнопки дистанционного управления, и можно держать пари, что с девяносто девятой они не начинают никогда, они начинают откуда-то снизу и двигаются наверх, и почти всегда они останавливаются на чем-то, не добираясь и до пятнадцатого канала. Так что, если мы окажемся выше, кто станет нас смотреть?
– Значит, надо купить канал пониже.
Он хмыкнул.
– Малышка Сиб, ты всегда попадаешь не в бровь, а в глаз. Официально считается, что эти каналы не продаются, но я попробую, может быть, мы и сможем заполучить что-то стоящее. Какое число тебе больше нравится?
– Двенадцать.
– Почему?
– Потому что телезритель редко быстро прекращает свои поиски – думает, что может пропустить что-нибудь интересное. Но если он просмотрит каналы от второго до двенадцатого и ему что-то понравится, он на этом остановится.
– Звучит убедительно. Давай же закажем, наконец, что-нибудь, черт побери, я проголодался.
С этого вечера Сибилла взялась за дело. Теперь ее блокноты снова были наполнены записями того, что она узнала и выучила на работе, ее впечатлениями и мыслями. Она работала с раннего утра до самой полночи, а то и дольше, планируя время вместе с Эндербаем, у него или у нее в офисе. Они вместе ужинали в ресторане, и потом он шел домой, а она возвращалась на работу. Частенько он уже спал, когда она возвращалась домой. Если, приходя, она видела свет и знала, что это он ее дожидается, она заходила к нему, слишком уставшая для чего-то, кроме легкого прикосновения губами к его лбу, и затем исчезала у себя в спальне.
Но на работе их сотрудничество было даже лучше, чем прежде. Эндербай никогда не видел вспышек ее гнева, ставшего частью ее характера; она умело прятала его под холодной официальностью и надменностью, и чем больше им удавалось достичь, тем довольнее ее гибкостью был Эндербай.
– Нужно как-то назвать то, что мы делаем, – предложила Сибилла, когда они стали покупать кассеты с записями готовых программ у независимых режиссеров.
Они сидели в ее кабинете в том здании, где размещались все офисы и студии ТСЭ, – в Фейрфаксе, на вирджинском берегу Потомака.
– Какой-то девиз, чтобы было отличие от других телесетей.
Он сердито взглянул на нее:
– Девизы – это для рекламы.
– Правильно. А мы рекламируем сами себя. А у других как? «Нью-Йорк Таймс» анонсирует «все новости, которые стоит печатать». «Чикаго Трибьюн» уверяет, что она «самая замечательная газета в мире». Одна из телепрограмм бесстыдно называет себя «Жилищем звезд». А нам что сказать про себя? Только это должно звучать просто, чтобы легко запоминалось.
Его взгляд стал еще более колючим:
– «Телевидение для всех». Ну, как?
– Нет. Это как-то неэнергично. «Телевидение для тебя». Лучше, да?
– Это что, энергично? Мне не нравится. А вот как насчет «Телевидение для собак, кретинов и их слабоумных папаш»?
– Квентин, я же серьезно.
– Ну, а как насчет того, что заставит их переключиться с этих мрачных каналов? «Счастливое телевидение».
Сибилла казалась задетой.
– Слушай, а это неплохая идея.
– Что? Я же пошутил.
– Знаю. Но я обдумываю саму идею. Надо сосредоточиться на выпуске программ определенного рода и прославиться ими. Как Эм-ти-ви и Канал погоды. Люди сразу будут знать, что за передачу они увидят. Никаких трагедий и беспокойств, никаких предсказаний об озоновом слое или атомных станциях; это они могут узнать где угодно, и они, наверное, уже устали и обалдели от всего того, что заставляет их волноваться. Мы будем жизнерадостными оптимистами, мы будем сильны в развлекательных передачах – даже новости у нас будут увеселением. Да у нас даже не будет заметной разницы между новостями и другими передачами – все они будут только о радостном, только о светлом и добром. Куча всяких «моментов» – сюжеты о незаметных людях, совершающих хорошие поступки, отмечающих семьдесят пятую годовщину, спасающих тонущих детей, помогающих пожилым обрести новый очаг, организующих обед в День благодарения для двухсот бездомных…
Они взглянули друг на друга.
– Малышка Сиб, – произнес наконец Эндербай. – Я всегда знал, что на тебя можно положиться.
– Мы назовем это «Телевидением радости». Или «надежды». Или «Телевидение с солнечной стороны». Что-нибудь вроде этого. И нужно найти такого ведущего новостей, на которого можно было бы положиться в этом смысле, в старых проку немного. Думаю, мне надо позвонить Мартону Кейзу.
– А кто это?
– Он участвовал в моей самой первой передаче в Сент-Луисе. Да ты же видел запись, когда нанимал меня.
– Не помню. Что за передача?
– «Кресло, которое хотят занять многие».
– Та передача? Тот парень? Черт побери, да это же гремучая змея! Хорош, нечего сказать! Какого черта будет он делать с радостью, с надеждой или чем там еще?
– Тебе и нужна змея, чтобы самые плохие новости прозвучали, как счастье. Он такой обаятельный, Квентин, поверь мне.
Он кивнул, вдруг почувствовав, как он вымотался.
– У меня масса работы, лучше вернусь в свой офис. Увидимся.
– Тебе помочь дойти туда?
– Нет! Дойти куда?
– В твой офис. Ты сказал, что у тебя масса работы.
– Я знаю, черт возьми, что я сказал! – он двинулся к двери, слегка клонясь на сторону. – Увидимся за… за…
– …ужином, – холодно подсказала Сибилла. Она не привстала со стула.
Он никогда ничего не забывал и не подыскивал слов, когда ему удавалось отдохнуть; это случалось, только когда он сильно уставал. «Ему просто необходима работа, – спокойно думала она. – Он руководитель, он будет держаться до самого конца». Она знала, что к себе в офис он отправился, чтобы пару часов подремать на кушетке в кабинете.
Она позвонила секретарше:
– Позовите мистера Эндербая через полчаса и напомните ему о встрече в половине пятого. А после этого передайте ему, пожалуйста, письма, которые я продиктовала сегодня утром. Я хочу, чтобы он просмотрел их, прежде чем их отправят.
И так – каждый божий день: все утро они работали, потом наскоро обедали у Сибиллы или у Эндербая в кабинете или с остальными в конференц-зале, а потом Эндербай отправлялся соснуть. И каждый день Сибилла будила его на полчаса позже. Чтобы избежать этого, он стал уходить домой после ланча, забирая работу. А Сибилла оставалась у себя в кабинете.
И все эти серые весенние месяцы – в марте, когда был день рождения Чеда и звонила с Гаваев Валери, в апреле и мае, когда в Вашингтон понаехали туристы на автобусах и на четыре дня Ник привозил Чеда, – она работала. В эти месяцы она создала то, что они уже представляли на страницах газет и журналов как «Телевидение радости» ТСЭ. И когда новая программа была готова – это было целиком ее детище. И все это знали.
В тот день она сидела в студии, просматривая готовый материал – новости, идущие в живом эфире, спортивные десятиминутки, сообщения о погоде в стране. Между выходами в прямой эфир шли записанные на пленку фильмы и самые разные передачи: о кулинарии, детские, танцевальные, рассказы об обычаях людей и о животных всего мира. Вся программа, идущая в прямом эфире и в записи, передавалась по спутниковому телевидению владельцам кабельного телевидения, которые охотно покупали пакет аннотаций на передачи благодаря массированной рекламе, организованной Сибиллой и Эндербаем. Пока лишь немногие прислали согласие, их общая аудитория едва охватывала полтора миллиона зрителей, но Эндербай был уверен, что их число увеличится. И совсем небольшой процент времени был продан под рекламу, но и тут была уверенность в переменах.
Этот первый день, сидя в кабинете, Сибилла не могла пошевелиться – уже одиннадцать часов они были в прямом эфире. С семи часов утра до шести вечера она глядела, как созданное ею проходило на экране перед ее взором. Позже были поздравления в аппаратной, телеграммы и телефонные звонки со всей страны. Критиковали за то, что программа поверхностна, что общее впечатление какого-то отрыва от реального. Но ее больше интересовали похвалы.
Этой ночью Эндербай давал званый ужин в «Павильоне» для двадцати служащих администрации ТСЭ.
Затянутый в черное, чувствуя себя отдохнувшим после дневного сна, он вел Сибиллу от Уотергейта к их лимузину.
– Ты заслужила праздник, – сказал он величественно, как император. – Лучшая малышка-продюсер в…