Есть такая «штука» у каждого из нас в душе, совесть называется. На войне о ней кажется можно, и забыть, но потом, через время, она начинает заявлять о себе, даже у самых, казалось бы, конченых «отморозков». Нельзя, даже на войне, когда вроде бы, всё дозволено, переходить границу. Нельзя убивать детей, женщин, стариков, «догоняет» всё это потом».
Я вспомнил одного своего товарища, мы работали вместе. Однажды, он в разговоре о достоинствах автомата Калашникова, рассказал мне, как они с другом пристреливали свои автоматы по головам афганских женщин, что в это время шли за водой. Причём рассказал это так, между прочим, именно восхищаясь качествами самого автомата. «Короткими очередями за 500 метров голову напрочь отрывает»!
Я его потом с женой и с сыном видел, хорошая семья. Идут не спеша, гуляют, он жену за плечи обнимает, впереди дитя бежит. Может у тех, на чьих головах автоматы проверяли, тоже дети были? Не знаю, как там у него дальше по жизни сложилось. Хотя, я наверно слишком впечатлительный.
Как-то Владыка, а он сам из Троицких монахов, рассказал нам о том, как до сих пор в Лавре рассказывают о том самом известном приезде Димитрия, будущего Донского, к преподобному Сергию. Ведь великий князь взял монастырь, чуть ли, не в осаду, требуя от святого, во-первых, благословить его на битву с Мамаем, а, во-вторых, откомандировать в мир схимников Александра и Андрея, бывших Пересвета и Ослябю. Дело в том, что эти монахи в миру были боярами и опытными воинами. И их помощь понадобилась князю в такой ответственный момент именно в боевом строю. По всей видимости, Пересвет и Ослябя овдовев и вырастив детей, не стали искать утех с девицами, хотя наверно могли себе это позволить, а ушли в монастырь. Благочестие было в народе, вспомнить хотя бы родителей преподобного Сергия, или преподобного Александра Свирского. Под старость было в обычае уходить в монастыри. Молился народ, каялся. Готовились к встрече с Богом. Кто тогда слышал о каких-то там «синдромах».
Кстати, у святителя Василия Великого есть рекомендация воинам христианам после войны три года не подходить к причастию. И это всё притом, что убивать врагов считалось делом богоугодным. Человек должен был очиститься от ненависти, страха, да и самое главное — от греха убийства человека. Ничто, как пролитая нами кровь и ненависть, не привлекают лукавого.
В наше время так не принято. Сейчас с воинами всё больше психологи работают. А что может сделать психолог там, где стоит вопрос именно о душе, а не о коже. Кому она, эта душа, в конце концов, достанется? Помню, дочь приходит из университета и объявляет: «Наш преподаватель психологии заявила, что души у человека нет». Тогда что тогда преподаёт этот «психолог», если души нет?
Мне отец Виктор рассказал такую историю. В одно из подразделений частей специального назначения прислали на должность психолога молодую женщину 28-и лет. Женщин в войсках мало, а в таких, и подавно. Разумеется, что мужики стали проявлять к ней повышенное внимание, кто цветочек подарит, кто шоколадку занесёт. Но вся эта идиллия продолжалась до тех пор, пока её ухажеры не стали приходить к ней со своими проблемами, именно как к специалисту психологу. Они рассказывали ей о войне, о её ужасах, и о своём непосредственном участии в ней. И в «мягких и пушистых» молодых парнях она увидела то, что в романах называют «оскалом смерти». Женщина стала бояться своих клиентов. Что-то с ней случилось, и она почувствовала тягу к открытым окнам на высотных этажах. И ещё, теперь, когда она шла по тротуару вдоль дороги, стала замечать за собой, что нередко её вдруг охватывало непреодолимое желание броситься под колёса, движущегося ей навстречу автомобиля. «Тогда ей посоветовали обратиться к священнику, и она пришла ко мне. Вообще-то, такое состояние души в церкви называется «беснованием» и лечится оно через участие в церковных таинствах. Ты видишь, — продолжил мой друг, — человек сунулся в область духовного противостояния, и сам чуть было не погиб. Разве с ними психолог должен работать, тем более девочка, этим всегда занимался священник».
Великим постом, у нас в этом году, как обычно, проводилось соборование. Отец Виктор приехал помочь мне и одновременно привёз с собой нескольких своих друзей. Один из них мне как-то сразу приглянулся. Молодой коротко стриженый парень, ростом под два метра. Он с неподдельным интересом рассматривал меня своими голубыми доверчивыми глазами. И мне немедленно захотелось с ним познакомиться: «Вова», — смущённо представился гигант.
Вовин командир в первую Чеченскую кампанию совсем молодым лейтенантом вместе с несколькими своими солдатами попал в плен к бандитам. Те, на глазах лейтенанта, смеясь и куражась, поотрезали головы несчастным солдатикам, а ему сказали: «А ты иди, лейтенант, и сходи с ума». И он сошёл, и целых пять лет не выходил из Чечни. Из своих рейдов по тылам боевиков его отряд никогда не приводил пленных.
А во вторую кампанию бывший лейтенант взял Вову к себе в разведвзвод, и мальчик, выросший без отца в глухой сибирской деревне, всей душой полюбил бесстрашного командира. Два года войны сделали из мальчика отчаянного бойца. Вова не знал что такое страх, но и не знал что такое жалость. Не раз, хватая пулемёт, он с криком: «Слава России!», спасал разведчиков из самых, казалось бы, безнадёжных ситуаций.
После войны парень приехал к себе в деревню. Солдат хорошо помнил, как обижали его в бытность подростком парни и молодые мужики, оно и понятно, безотцовщина. Тогда он объявил, что вызывает на мужскую забаву всех мужиков деревни одновременно. Те посмеялись и решили проучить гордеца, да не тут-то было, Вова в одиночку побил их всех. А потом поехал к соседям, в их селе Вове тоже иногда доставалось. Короче говоря, Вова побил и мужиков соседнего села. Но дрались честно, и жаловаться на парня было бы смешно, тем более, что побил-то он их в одиночку. На следующий день Вова выставил по ящику водки, и, помирившись с мужиками обоих сёл, уехал в столицу.
Рассказывают, как Вова отдыхал на юге, в одном из приморских городов. Всё ему было там необычно. Да и что он видел в своей жизни, кроме беспрерывных рейдов в тыл противника, практически ничего. Вот он в первый раз приехал на юг. И однажды видит, как какой-то мужик грубо обзывает женщину, причём прилюдно. Тогда Вова подошёл к нему и спросил: «Ты чего на женщину орёшь, мужик»? Тот в сердцах отмахнулся: «Какое тебе дело?! Это моя жена». «А это неважно», — ответил Вова, и уложил мужика лёгким ударом своего огромного кулака.
Поверженный грубиян оказался местным жителем, да ещё, как это говорится, человеком, в определённых кругах авторитетным. На следующий день Вову уже встречали человек пять, которые, правда, так и остались лежать на асфальте после встречи с нашим героем. Таких встреч и попыток поговорить с Вовой местные бандюки предпринимали ещё несколько раз, но Вова, не любивший долгих разговоров, тем более на юге, где нужно ловить всякий час ласкового утреннего и вечернего солнышка, неизменно громил их, как досадную помеху его отдыху. Между прочим, он думал, что на юге так принято, каждый день с кем-нибудь драться. А его противники и не подозревали, что Вова, по большей части, зарабатывает свой хлеб, натаскивая вот в таких драках молодых омоновцев. Устав от мордобоя, местные бандиты решили оставить Вову в покое, ну не пистолетом же его пугать, да и ради чего? И правильно сделали. Они же не знали, что в отличие от всего остального, разумного, человечества, которое при виде направленного на него пистолета, обычно убегает, Вова, напротив, имеет привычку бежать на ствол. Так что этим парням, можно сказать, крупно повезло.
Володя приехал к отцу Виктору на неделю и несколько раз бывал на службах у нас в храме. Интересно было наблюдать за ним, человеком, совершенно неискушённом в службах, не знающим церковного языка. Он тихонько сидел и просто слушал пение, и то, что рассказывал священник. В конце недели Вова исповедовался и причастился. Мы поздравили его, и чувствовалось, как парню это было приятно. Потом, уже возвращаясь в расположение части, Вова сказал отцу Виктору: «Ты знаешь, мне кажется, что я жестокий человек, нельзя быть таким. Мне нужно меняться». Здесь на днях, он заезжал к нам в храм, обнимал всех наших, и старушек, и молодых. «Как же я вас всех полюбил», — растрогался человек. «Батюшка, наш замкомандира по воспитательной работе спрашивает, можно ли к вам ещё наших ребят на службу прислать»?
Перед самым праздником Крещения Господня звонит отец Виктор: «Батя, благослови, я на праздник хочу у вас в крестильной часовне одного моего друга окрестить, я его шесть лет готовлю, всё никак убедить покреститься не мог. Говорю ему, мол, как же ты воюешь некрещёным, мы за тебя даже помолиться не можем. А он мне отвечает, а как же я, покрестившись людей убивать стану? Об этом ты подумал? Вот уж как перестану воевать, покрещусь».
В тот день мы вновь встречали молодого человека, немногим старше тридцати, такого же, уже привычного для меня, огромного роста, с застенчивой улыбкой на лице, но когда я, здороваясь, смотрел на него, задрав голову вверх, то в глазах его увидел бездну, окунулся в неё, и мне стало страшно. Он это понял и сразу же отвернулся.
После крещения молодой человек снова вошёл в храм. Я заранее предупредил старосту, что у нас сегодня крестится необычный человек, немножко рассказал о его судьбе, а уж она расстаралась и где-то моментально раздобыла небольшой букетик цветов, который и подарила парню. Тот с удивлением взял цветы из женских рук, поднёс их к лицу и посмотрел на меня.
Мне не забыть этого взгляда. Взгляда радостных детских глаз, в уголках которых предательски набухали счастливые слёзинки.
На войне как на войне
Звонит телефон, беру трубку и слышу голос отца Виктора, моего друга и настоятеля соседнего с нами прихода.
— Батя, ты бы знал, я сегодня самый счастливый человек на свете!
Думаю, — кто бы спорил, — отец Виктор действительно счастливчик. Пройти сквозь такую молодость и уцелеть, — уже счастье. Когда ему исполнилось сорок, он сам всё никак не мог поверить: