трелять в армян. — Тогда бы ты стрелял в русских? — Нет, я никогда не буду стрелять в русских. — Ну, так не бывает, Гамлет, на войне нужно обязательно в кого-то стрелять. Это был трудный вопрос, действительно достойный Гамлета, и он ответил:— Тогда бы я выстрелил в себя, батюшка Александр.
Гургеныч не случайно казался стариком, его сердце работало совсем некудышно, а вдобавок ещё сахарный диабет, видать сказалась жизнь в сухомятку. Он было надумал лечиться, но врачи, осмотрев его, посоветовали просто жить, пока сердечко ещё стучит.
Но вскоре Гамлет стал сдавать на глазах, сперва его пытались поддерживать лекарствами, но когда поняли, что без операции уже не обойтись, он приехал ко мне: — Батюшка Александр, моя мама мне однажды сказала: «сынок, ты будешь жить долго и счастливо». Я верю маме, но не могу не верить врачам. Я тогда подумал: — Если ты хочешь, чтобы твой сын был счастливым, то стоило ли давать ему такое имя. Но вслух сказал: — Гамлет, я тоже хочу, чтобы ты жил долго и счастливо, но перед операцией давай сделаем то, что уже давно должны были бы сделать. Готовься, на этой неделе ты будешь исповедоваться и причащаться. — Батюшка Александр, у меня совсем нет сил. — Тогда я тебя пособорую.
После соборования, проспав двое суток, вечером в субботу Гамлет приехал в храм. Уже после всех мы просидели с ним несколько часов. Удивительное дело, рядом с тобой не один год живёт человек, ты думаешь, что изучил его досконально, а на самом деле, ничего о нём не знаешь. Причащаясь на следующий день, Гамлет был сосредоточен, и даже торжественен, на нём был парадный костюм и белая рубашка с галстуком. — Сегодня, батюшка Александр у меня особый день, я чувствую, во мне что-то изменилось, и мне очень хорошо. Спасибо тебе за всё, завтра ложусь на операцию. Мы обнялись. — Я собираюсь жить ещё долго, — он смеётся, — и мне нужно обязательно стать счастливым, так мама сказала, не могу же я её ослушаться.
Операция прошла успешно, Гургеныч постепенно поправлялся, но из больницы его пока не выписывали. А я в те дни улетел в Болгарию. Мне понравились эти люди, болгары. Узнавая, что я из России, чаще всего мне улыбались и пожимали руку. Не забуду, как в одном магазине молодой продавец по имени Иван, познакомившись со мной, и узнав, что мой предок освобождал Болгарию от турок, делал всё, что бы мне угодить и сделать что-нибудь приятное. Мы сфотографировались с ним на память, и, провожая меня, он вышел на улицу и ещё долго махал в след рукой. Никто не укорил меня в незнании болгарского языка, наоборот, люди сами пытались переходить на русский, а если чего-то не могли объяснить на словах, то при помощи жестов и улыбок мы отлично понимали друг друга. И меня осенило: — Саша, ты посмотри, как к тебе здесь относятся, и это вовсе не потому, что у тебя в кармане несколько смятых евробумажек. Они ещё помнят наших солдат той далёкой войны, и благодарны тебе, их потомку. Никто и ни разу не упрекнул меня за газ, который этой холодной зимой, не поступал в их дома. И главное, ведь если моя прабабушка болгарка, значит и Болгария для меня точно такая же законная родина, что и Россия, и Беларусь, и Украина.
Всё моё внутреннее ликовало и пело, есть, есть место на земле, куда при желании я могу запросто приехать, и обнять его насколько хватит рук. Стоит приземлится на летище Варна, выбраться за пределы городской черты, и ложись где хочешь. — Здесь отчизна моя, и скажу не тая: Здравствуй Болгарское поле, я твой тонкий колосок.
Возвращаясь домой, представлял, как встретимся мы с моим армянским другом, и я расскажу ему, что нашёл таки свою родину. Уверен, он, как никто другой, поймёт и порадуется за меня.
По возвращении, в первый же день, я узнал, что Гамлет умер. Его уже отпели в соседнем храме,а потом тело отправили самолётом в Армению. После смерти оказалось, что кроме носильных вещей, у него ничего не было. Всю жизнь тяжело работая, он так и ездил на старой девятке. Деньги не задерживались у него в руках, а тут же отправлялись к его многочисленной родне, а ещё он помогал детскому дому, постоянно выручал кого-то из своих рабочих, а однажды взял и поставил во дворе своего дома лавочки возле всех подъездов. Я же говорю, он был оригинал, смотрел на мир своими печальными армянскими глазами и всю жизнь тосковал по той стране, где бы его любили, и не только за деньги. Он искал свою родину, а Родина сама его нашла.
Знаешь, Гамлет, всё-таки твоя мама была права. Ты действительно будешь жить в радости долго-долго, целую вечность. А когда придёт мой час, и в след тебе я пойду дорогой отцов, мы с тобой обязательно встретимся, там, на нашей Родине, и сядем вместе за стол. Я не знаю, чем ты станешь меня угощать, и ещё плохо представляю, о чём мы будем спорить, но то, что в твоих глазах больше не будет печали, в этом я не сомневаюсь.
Послание к Филимону
Однажды, уже под вечер, звонит мне отец Виктор:
— Бать, беда, из Ингушетии сообщили, Вова тяжело ранен. Говорят, напали на их блок пост, ранение несовместимое с жизнью. Врачи сделали что могли, просят молиться.
Володя уже полгода как на Кавказе. Посылали на три месяца, а он ещё на три остался. И всё из-за того, чтобы не сдавать ЕГЭ. В своё время он так и не окончил 11-й класс, и отец Виктор договорился у нас в вечерней школе, что в связи с командировкой Вова пройдёт курс обучения экстерном, а потом вместе со всеми летом сдаст выпускные экзамены.
Провожая Вову на аэродром, батюшка, словно заботливая мать, благословил духовного сына и сунул в руку ему узелок, но не с плюшками, а со школьными учебниками.
— Там в горах гулять будет негде, так что в свободное время не бездельничай, открывай и читай. И помни, у тебя на носу ЕГЭ. Сдашь экзамены, будем думать, где тебе дальше учиться. Молодость проходит быстро, а без образования сейчас никуда.
— Конечно, — делился уже со мной отец Виктор, — высокого бала на экзаменах ему не набрать, но два креста за мужество позволят поступить вне конкурса, лишь бы сдал. Учиться, паразит, не хочет, ему бы только в спортзал. Потом немного замялся, и словно виновато сказал:
— Ты знаешь, Вова на физподготовке сломал штангу.
Я опешил: — Как такое может быть, бать?
— Не пойму, но оправдывается, говорит, мол, не хотел, так получилось.
Батюшка как в воду глядел. Наш ученик «прогулял» по горам все три месяца, и понимая, что от экзаменов ему всё равно никуда не деться, и здесь в Москве его ждут бессонные ночи, упросил командование оставить его ещё на один срок.
И вот теперь наш Вова, добрый ласковый гигант, лежит в коме где-то там, в далёком госпитале с ранением несовместимым с жизнью. Как же так, ведь наши общинники постоянно о нём молятся. Зная, что Вова фактически сирота, бабушки, несмотря на его внушительные габариты, жалеют «мальчонку». В дни, когда батюшка привозил Вову к нам в гости и в трапезной вкуснее готовили, и пироги с утра пекли, чтобы мягонькими угостить, «а как же, чай сиротка». Вова, чувствуя к себе любовь, отвечал тем же. Приедет, обнимется со всеми, ну чисто «сын прихода».
Немедля оповестил всех молитвенников. А у нас есть и такие, что за день всю Псалтирь прочитывают.
— Володя ранен, вставайте на молитву.
Весь свой «духовный спецназ» мобилизовал. Служили молебны в храме, молились по домам. И каждый день созванивались с отцом Виктором:
— Что слышно? Пока вдруг, дней через десять обескураженный батюшкин голос не сообщил:
— Бать, ничего не понимаю, Вова отзвонился, завтра прилетает в столицу.
— Как прилетает, может ему наконец полегчало, и его смогли перевезти в центральный госпиталь?
— В том-то и дело, — Вова абсолютно здоров и не ранен.
— Тогда за кого мы молимся?
— Мне же серьёзные люди сообщили о его ранении.
Я не знал, что и сказать своим, конечно, все очень обрадовались неожиданному Вовиному воскресению, и подобно отцу Виктору пытались узнать, за кого мы все эти дни молились?
Не стану рассказывать, как обрадовались наши приезду «сына прихода», как сидели потом за большим столом в трапезной и слушали его сбивчивый рассказ.
— Да, и рассказывать-то мне особо не о чем. В горах красиво, но скучно, — так иногда постреляем. Мы — в них, они — в нас. Почувствуешь немного адреналин и снова любуешься. Нет, горы — это всё-таки непередаваемо.
А недавно мне вдруг ни с того — ни с сего, пришла замена. Зачем-то рокировку провели. Меня перебросили на другой блок пост, а на моё место прислали моего тёзку, то же Володю. Я уехал, а на моих ребят в ту же ночь напали, и Володю того ранило, и очень даже серьёзно. Боялись что не выживет, но, — и солдат перекрестился, — всё, слава Богу, обошлось, — на днях он наконец пришёл в себя.
Я слушал нехитрый Володин рассказ и только укреплялся в мысли, что не случайно нам в крещении даются имена святых. Каждое имя, что в святцах, — это не просто некое созвучие звуков, это ещё и конкретная личность.
Святой князь Владимир, а наш Володя и был крещён в его честь, — не сомневаюсь, прикрыл нашего друга, не зря же столько людей ежедневно молится о нём, а на его место прислал другого Владимира, о котором при других обстоятельствах никто бы не вспомнил, будь бы он хоть трижды ранен. Вот так премудро обоих и защитил.
Чем дольше живу на свете, тем всё более убеждаюсь: нет, без молитвы мы не народ. Именно мы, кто определяет себя русскими. Русский, в моём понимании, — это не столько кровь, сколько наша земля и вера. Не будь бы у нас нашей веры, и нас бы не было. Не стану сравнивать Древний Израиль с Россией, у нас разные предназначения, у Древнего Израиля — мессианское, а Россия — это врата в Царство Небесное. Мы и начало своё полагаем с Владимирской иконы Пресвятой Богородицы. Русская кровь — необычная кровь, в ней смешалось такое множество племён и народностей! Начни разбираться — и концов не сыщешь. Многие наши князья вышли из Золотой Орды. Приходили к великому князю Московскому, принимали православие, присягали на верность новой родине, и служили ей верой и правдой. Даже в государи наши предки готовы были принять кого угодно, но всегда ставили одно условие — креститься в нашу веру. В смутное время и Лжедмитрия приняли, и на польского королевича Владислава соглашались, да те надежд не оправдали и остались католики со своими интересами.