Помню, батюшка один рассказывал, — продолжает отец Антоний. — Он всё пытался одного сектанта привести в нашу веру, и так его убеждал, и этак. Ничего не получается, так допоздна они с ним и засиделись, пришлось этому сектанту у батюшки в доме ночевать оставаться. Тот ему на диване постелил, и уже было ушёл, а потом вернулся и говорит:
— У меня там, в холодильнике курица лежит, если хочешь — поешь.
В конце концов, пришёл этот сектант в церковь, а батюшка его спрашивает: — А что брат, какой мой аргумент в наших спорах стал для тебя решающим?
— Решающей для меня стала курица, — ответил сектант, — которую ты для меня не пожалел.
Так что, не расстраивайся, что не услышал тех докладов, никакими докладами Христа не подменить.
— «Бог-то Он, — не в брёвнах, а в рёбрах», — слыхал такую поговорку?
Если у тебя с людьми что не ладится, ищи причину в самом себе. Ты виноват, а не другие.
Отец Антоний говорит, а я вдруг вспомнил, как однажды спускаюсь по лестнице епархиального управления а мне навстречу поднимается наш владыка. Подхожу под благословение, а он меня спрашивает:
— На кого жалуешься, отец Александр?
— Ни на кого, владыка, не жалуюсь, всё слава Богу.
— И правильно, батюшка, ты на себя жалуйся, — благословил меня и дальше пошёл.
— Кстати о курице. Какой сегодня был знатный обед! — А, отче, тебе понравилось? И пирожное давали, думал, язык проглочу. Это правильно, чтобы братия не роптала, покушать для мужика первое дело…
Благослови, батюшка, на дорожку, пойду я. Хорошо как, что мы познакомились, молиться теперь друг за друга станем, — улыбнулся, пожал мою руку, и снова повторил — очень хорошо!
Затем взгромоздил свой неподъёмный рюкзак на гардеробную стойку, присев немного, надел лямки на плечи, потом встал и направился к двери на выход. Так он у меня в памяти и остался: такой маленький человек с такой огромной ношей на плечах.
Трудный вопрос
Есть у меня приятель, грузин, живёт у нас здесь же, в посёлке. Он из числа тех беженцев, что во время войны в начале девяностых вынужден был уехать из Абхазии. Человек по натуре своей порядочный и необыкновенно трудолюбивый. Любит он поговорить со мной на разные исторические темы. Чувствуется, болит его душа о родине. Оно и понятно.
Так вот однажды из его уст я услышал такие слова: — Батюшка, ты знаешь, что я интересуюсь историей Кавказа, историей Грузии, читаю много. И вот никак не могу понять, почему так происходит, я сейчас говорю о моём народе. Вот, сколько веков, грузины существуют как государство, и всегда такая тяжёлая борьба за независимость. Всё время стоим на грани выживания. Читаешь в хрониках, в таком-то году, наконец, грузины побеждают врага, порой даже многочисленного, ну, кажется, ещё немного и Грузия свободна. Но, в самый ответственный момент, из числа самих же грузин находится человек, который указывает врагу тайную тропинку в горах, ведущую в тыл к своим же, или открывает ворота в осаждённом городе, или что-то ещё, но всё в том же духе. Всякий раз предательство, и не могу понять, почему с нами так происходит, в чём корни этого явления, откуда они берутся, предатели?
Да, вопрос непростой. Однажды сидим с моим другом Сергеем у него на даче, кофе пьём, а было это, наверное, в самом начале нового века. Сергей только — только вышел на пенсию. Человек всю свою жизнь отдал внешней разведке, его послушаешь, где он только не был, полмира объездил. Многое видел, не раз работал на грани, порой бывало по-настоящему страшно. Но самым тяжёлым временем считает начало девяностых. Время развала Союза. Сколько бывших разведчиков перешло на сторону вчерашнего противника. Чтобы заслужить иудину копейку сдавали своих же сослуживцев, таких же сотрудников, с кем ещё вчера за одним столом хлеб ели. Страшнее всего было узнавать, что кто-то ещё из твоих товарищей становился на путь измены.
И ладно бы, если предателей там, на западе, уважали, осыпали бы благами, или хотя бы теми же деньгами. Так ведь нет же. Из них выуживали информацию, а потом селили в каком-нибудь провинциальном городке, давали копеечную пенсию и обрекали на забвение и одиночество. Один на один с твоей совестью и твоей подлостью. Предателей никто не уважает.
Как-то я спросил его: — Серёжа, тебя в твоей работе нравственный момент не смущал? Ведь, это мы про своих говорим: «разведчик», а для чужих, ты «шпион». — Я всегда считал, что служил своему отечеству, и служил честно, мне нечего стыдиться. Но в моей работе, действительно, был один, как ты говоришь, узкий момент. Это вербовка агентов. Моя задача — найти и обеспечить источник информации. Были случаи, когда люди сами, из идейных соображений начинали нам помогать. Они отказывались от денег, и ты знаешь, к таким людям я даже испытывал уважение. Но таких было мало. Чаще всего приходилось людей покупать, причём порой за удивительно маленькие деньги. Везде есть такая порода людей, предателей по натуре. А кто-то, бывает, попадает в долги, кому-то нужны деньги на учёбу, на лечение. У третьих, просто, необъяснимая жадность к деньгам, эти самые беспринципные. Приходилось общаться вот с такими людьми, и для меня это всегда было неприятным делом.
— Серёжа, а многие готовы подличать ради денег? Он улыбается: — К счастью, единицы, а то бы я перестал верить в людей. Про своих бывших товарищей думаю, что стали они на путь предательства из-за того, что рухнул Союз, а они привыкли служить сильному хозяину, не отечеству, а именно хозяину. А вообще, я думаю, предательство начинается с доносительства. А этот навык можно легко воспитать не только в отдельном человеке, но и в целом народе. Возьми тех же самых немцев во времена Гитлера. И никого это не будет смущать.
Мне самому вспоминается время службы в армии. Попал служить в специальную часть, где мы не столько бегали и маршировали, сколько учились осваивать новейшую военную технику. Понятное дело, что нас и до этого по десять раз проверяли и перепроверяли, но эти проверки продолжались и в течение всей службы. За нами следили соответствующие органы, ротные, взводные командиры, политработники. Короче, только ленивый не следил. С одной стороны это было оправдано, военный секрет, попавший в руки врага, может наделать много беды, особенно в военное время. Но методы, которыми действовали наши командиры, были порой отвратительными. Среди курсантов насаждалось наушничество и доносительство. Я, вообще, заметил, что человек легко принимает навязанные ему условия игры. Если в нём развивать и поощрять низменные чувства, да ещё обставлять их высокими словами, то доносчик увлекается и даже гордиться этим начинает. А если пресечь подлость в самом её начале, то ей и не прорасти.
Помню, служил у нас командир учебной роты подполковник Мишин. Человек необычный на фоне остальных офицеров. В моё время он преподавал общевойсковые дисциплины, и учил нас облачаться в костюм химзащиты. Но, вообще, он был совершеннейшим прагматиком. Как-то, после очередной демонстрации костюма, он выдал нам приблизительно следующее: — Костюм этот для рыбалки хорош, особенно сапоги, но если случится рядом какой-нибудь ядерный взрыв, то ты, хоть десять таких костюмов на себя натяни, всё равно не поможет. Так что вот вам, бойцы, более насущная задача, — и достаёт пустую трехлитровую банку. — У вас два часа времени. Далеко не расходиться, и к концу сдадите мне банку с ягодами.
Любили мы его занятия. Часть наша располагалась в лесу, на месте бывшей ракетной точки. Грибов, ягод там было усыпно. Эту банку взвод собирал за пятнадцать минут, а потом гуляли по лесу, ели ягоды, по привычке собирали грибы и тоже отдавали подполковнику. Мы его уважали. О Мишине ходил такой рассказ: как однажды, ещё, будучи командиром роты, он на утреннем построении вызывает из строя двух курсантов и объявляет: — Сегодня утром, эти двое ваших товарищей пришли ко мне в кабинет и донесли на вас. Сегодня они совершили акт предательства, вроде и небольшой, но имеющий далеко идущие возможные последствия. Завтра эти двое уже предадут меня, а послезавтра они предадут Родину. Во избежание дальнейшего усугубления порока курсантам Иванову и Петрову объявляю по пять суток ареста. И в роте Мишина стукачей не было.
Зато в первой роте их было полно. Уже после того, как они ушли от нас, я был в наряде помощником дежурного по части, а дежурил взводный из той же роты. Вот он мне и говорит: — Какая рота была: не рота, а чудо. 150 человек и из них 150 стукачей. А я как раз из этой роты накануне земляка выручил, у него шинель пропала, а им нужно было уже на стажировку ехать, как раз в осень, так он у меня её попросил на время, потом, мол, заедешь, заберёшь. Я как услышал откровения взводного, так сразу и понял, не видеть мне больше моей шинели, раз он уже здесь подличал. Значит и там обманет. Так оно всё и вышло.
Однажды смотрю, идёт наш особист, капитан Лобков. Проходит мимо меня и чуть слышно произносит: — В четыре жду тебя в кабинете. Визит к Лобкову ничего хорошего не предвещал. Когда я к нему пришёл, тот достаёт моё личное дело: — Дьяченко, я смотрю, у тебя отец достойный человек, надеюсь, что и его сын нас не подведёт. Я пообещал, что не подведу. Тогда он стал называть мне фамилии моих товарищей. Просил дать им характеристики. Я старался быть объективным, но характеристики дал на всех положительные, включая тех, кто мне и не был особенно симпатичен. Капитан поморщился: — Мне здесь не нужны твои панегирики, ты мне лучше конкретно расскажи: о чём шепчутся между собой курсант Иванов с курсантом Петровым? — Так откуда же я знаю, о чём? Они же шепчутся. — Плохо Дьяченко, нужно исправлять ситуацию. С сегодняшнего дня ты должен стать их другом, шептаться с ними, воздухом с ними одним дышать. А потом, об их разговорах мне докладывать.
И всё это офицер предлагал тогда ещё почти мальчику, выросшему на романтике «Трёх мушкетёров», которому сама мысль о предательстве была нестерпима.
— Дьяченко, а домой, наверно хочется съездить? Вот, будешь исправно выполнять мои поручения, съездишь, а нет, так до конца учёбы здесь в лесу и прокукуешь.