Не стал я становиться другом ни Петрову, ни Иванову. К капитану не ходил, а наоборот, стал его избегать. Идёшь по дорожке, а он тебе навстречу. А ты, вроде, как бы по делу спешишь и переходишь на другую сторону. Он всё прекрасно понимал, и однажды устроил мне разговор тет-а-тет. Меня неожиданно вне очереди, поставили в наряд в такое место, где я должен был находиться неотлучно. Вот здесь он ко мне и подошёл.
— Ну, что ты всё бегаешь от меня, Дьяченко? Не хочешь, значит, в отпуск ехать? Ладно, пускай другие едут. И мне хватило наивности ответить этому человеку: — А я выпускные на пятёрки сдам, и по закону поеду. У нас в учебке была такая договорённость, сдаёшь выпускные экзамены на отлично, едешь в отпуск. Особист мне даже ничего и отвечать не стал, просто повёл плечами, что наверно означало: «идиот», и пошёл.
Выпускные я действительно сдал блестяще, но перед объявление оценки за последний экзамен, в учебный класс зашёл мой «злой гений». Потом нам зачитали результаты. И я услышал: курсант Дьяченко — «удовлетворительно». Так было обидно. Когда мы выходили из класса я увидел его. Лобков стоял и ждал. Потом подошёл ко мне и улыбнулся: что, мол, съездил в отпуск?
Служить было тяжело, и в первую очередь, потому, что почти не было возможности пообщаться с кем-то, именно, что называется, по душам, а в армии это так важно. Любой собеседник мог оказаться потенциальным доносчиком. Точно так же, по этой же причине, мои товарищи опасались и меня. Мы не доверяли друг другу.
Всякий раз, когда кто-нибудь из ребят ехал в отпуск, мы, как правило, пользовались возможностью передать с отпускником письмо домой. Он доезжал до Москвы и опускал там корреспонденцию в цивильный ящик и таким образом наши послания миновали перлюстрацию. Обычно с такой оказией мы старались переслать фотографии. Их делали здесь тайком, поэтому фотки и изымали. Один раз вот так передали письма с очередным отпускником, а он взял и отнёс их «куда надо». Многих потом наказали. Я тогда думал про того парня, что ребят заложил, зачем? Ведь всё равно второго отпуска не дадут, по привычке, наверно.
Однажды в этой самой первой роте, уже перед их выпуском произошёл случай, над которым можно и смеяться, а можно и заплакать. В роте было пять учебных взводов, и соответственно пять замкомвзводов. Во время службы, понятное дело, между ними случались какие-то трения, недоразумения, а уже скоро разъезжаться. Не хотелось им увозить обиду друг на друга. Вот и пришли они все вместе к старшине и предлагают: — Старшина, всем нам скоро расставаться, надо как-то по-человечески проститься. Давай купим водочки и у тебя в каптёрке ночью посидим. Старшина поддержал и организовал стол. Посидели ребята, попросили друг у друга прощения, обнялись, расцеловались и довольные собой пошли отдыхать.
А наутро ротный строит подразделение и говорит: — Ну, что вы за люди такие?! И рассказывает всей роте историю о том, как пятеро замкомвзводов решили перед отъездом помириться и хотя бы один раз за службу почувствовать себя боевыми товарищами. После того, как они уже разошлись по койкам и легли спать, то стала им каждому приходить в голову одна и та же мысль, что я-то вот, конечно, ничего ротному об этом ночном распитии не доложу, а ведь Иванов-то доложит, а уж Петров, так тот точно застучит. Пожалуй, нужно их опередить. — И что вы думаете? Продолжает ротный,— все пятеро ваши командиров пришли ко мне ещё до подъёма, и каждый настучал на остальных. Ну, вот что вы за люди такие? Как же вы на гражданке жизнь продолжите?
Уже на стажировке в войсках, я служил в штабе одного из военных округов. Там и познакомился с одним солдатом взвода охраны. Этот взвод занимался охраной главных помещений штаба и непосредственно самого командования. Командиром взвода был прапорщик, который подчинялся непосредственно начальнику особого отдела, а тот парень, с которым я познакомился, был у него водителем. Смотрю, а он в пакет осторожно укладывает пустые бутылки из под водки. — Ты чего это, — спрашиваю его, — бутылки сдавать собираешься? — Нет, — отвечает. — На этой таре отпечатки пальчиков моего командира, вот я и рапорт по этому поводу уже подготовил.
И протягивает мне листок из тетрадки в клеточку, на котором было написано приблизительно следующее: такого-то числа прапорщик Иванов в рабочее время в служебном автомобиле совершил распитие двух бутылок водки, а потом проспал до вечера в этом же самом автомобиле. Порожние бутылки с отпечатками пальцев прапорщика Иванова к рапорту прилагаются.
Читаю и не понимаю: — Это что такое? Зачем? — А в увольнение хочу сходить, — отвечает. — Начнёт артачиться, я ему рапорт и предъявлю, и бутылочки пустые, тоже предъявлю. Он никуда и не денется.
Мы с ним разговорились, и оказалось, что у них во взводе все солдаты имели такие «хитрые» блокнотики. В них они заносили компромат на всех остальных сослуживцев. Прямо по фамилиям, он мне показывал, и на прапорщика тоже. И вот, когда кому-нибудь нужно было о чём-нибудь попросить другого товарища, то он доставал свою книжечку, и сперва зачитывал ему весь собранный на него компромат. Если тому, как в карточной игре, не хватало козырей выдвинуть взаимные обвинения, то приходилось идти навстречу. Информация друг на друга могла и перепродаваться. Короче, жили они весело. Неудивительно, что и дедовщина у них во взводе была зверская, так они искренне друг друга ненавидели. Вот как можно людей оскотинить.
Когда в 90-е эта эпоха уходила, я радовался, что вместе с ней уходит и то, что я всегда считал низким, недостойным свободного человека. Мы отрекались от тоталитарного прошлого, и наши дети будут расти совершенно другими людьми. Но только потом стал понимать, что для того, чтобы стать свободным, нужно стать личностью. А личность формируется в отношениях с Богом. Личность — это, прежде всего, понятие религиозное.
На днях подходит ко мне одна наша прихожанка, у неё сын сейчас отбывает срок в одной из исправительных колоний. Одно время пацан воевал в горячей точке. Видимо там его психика и повредилась. Сначала наркотики стал принимать, а, в конце концов, и человека убил. Сидит уже лет восемь. Мать его периодически навещает.
Рассказывает: — Меня мой Валерка спрашивает. Мать, что у вас там, на воле с людьми происходит? Кого вы к нам в зону присылаете? Откуда они такие берутся? Через одного не пойми, чем занимаются, всё друг дружку пасами лечат, мол, они экстрасенсы. Сектанты, что ли, какие? Фашисты появились. Один родную мать убил на «почве национальной нетерпимости». Она ему, видишь ли, сказала, что люди других национальностей тоже люди. Нет плохих национальностей, есть плохие люди. Не смог он этого вынести. Дочь стала за мать заступаться, так тот и сестру убил.
И самое главное, мать, я с таким ещё не сталкивался. Эти новопришедшие, вот смотришь на них, руки тебе готовы целовать, угодничают, шестерят, но как только, что за тобой заметят или услышат, так и бегут тебя закладывать. Раньше, и это ни для кого и не было секретом, в каждом отряде были свои осведомители. Их знали, и при них старались ничего лишнего не говорить, да и вообще, поменьше с ними общаться. А эти, никого не таятся. Они прямо таки ждут, когда ты в чём-нибудь проколешься, и наперегонки спешат донести. Уж и администрация не знает, что сними делать. Слух идёт, хотят, мол, старосидящих от новопришедших отделить, настолько мы с ними разные.
Мать, а мне ведь через несколько лет на волю выходить. И ты знаешь, как подумаю, в кого вы за эти годы успеете превратиться, страшно становится. Как же мне тогда жить среди вас?
За себя и за того парня
Я люблю мой Гродно, город, который считаю своей малой родиной, и куда я переехал вместе с родителями ещё восьмилетним мальчиком. Здесь прошло моё детство, моя юность. Не всё вышло так, как хотелось бы и как я тогда планировал. Не получилось стать офицером: в последний момент, наперекор всей логике событий, я взял тайм аут и поступил на время в сельхоз.
Неожиданно для себя я так увлёкся прикладной биологией, что перестал помышлять о карьере военного. Учёба в институте, новые взрослые товарищи — всё это было совсем по-другому, чем в школе. Мы работали в студенческих стройотрядах, занимались в научных кружках и ставили опыты на животных, ездили в Минск на профильные олимпиады. Всё это было здорово. Каждое утро я спешил на автобус, ехал на лекции. Потом, вместе с другими студентами, в перерывах между занятиями мы мчались из одного учебного корпуса в другой. И везде успевали, даже про буфет не забывали. Мы были молоды, и нам было весело.
Так незаметно пролетели пять лет, а потом мы готовились к защите дипломов. И снова сновали по библиотекам, просиживали часами в читалках. И вот, наконец, защита. Почему-то я защищался 8 марта, в праздничный, нерабочий день. А после защиты, уставший и немного грустный, шёл не спеша привычным маршрутом по дороге, где мне был знаком каждый камешек. И в этот момент я подумал:
— Всё, Саша, твоя беззаботная юность закончилась, и ты вступаешь во взрослую жизнь. Через месяц-полтора тебя призовут в армию, и ты уже не скоро вновь увидишь эти здания, пройдёшь этими улицами и почувствуешь под ногами привычную неровность камней этой старой булыжной мостовой.
Через две недели нам вручали дипломы, а ещё дней через десять мне доставили повестку в военкомат. До призыва оставалось ещё больше месяца. Не хотелось сидеть дома без дела, и тогда я решил поехать по месту своего распределения, пожить в колхозе хотя бы пару недель.
В деревню отправился 1 апреля — в день смеха и день рождения моей мамы. Деревня как деревня, колхоз, правда, не миллионер, но так всё чистенько, дома деревянные и аккуратно покрашенные. Вот только людей почему-то нигде не было видно. Подхожу к центру, смотрю, а на площади, возле колхозной управы, толпа народу. И стоят они молча, никто не улыбается. Вокруг тишина, даже привычного шума моторов не слыхать.
Стал подходить к людям, и они почему-то расступились. Прямо передо мной на возвышении стоял большой закрытый гроб, а слева и справа от него — солдатики в парадной форме одежды с автоматами в руках. В то время я даже и перекреститься-то не умел, понимал, что нужно как-то отреагировать, но не знал как. И потом, всё это случилось так неожиданно, что невольно отпрянул назад. Тогда я ещё боялся мёртвых.