сте с другими собственного сына туда, куда бы сам сотню раз предпочёл бы пойти вместо него. Но это удел сильных.
Нам, всем остальным, сложно принять, что если в твоей жизни сегодня всё спокойно, то, возможно, это потому, что кто-то вместо тебя взял на себя предназначаемые тебе боль и страх. Тебя прикрыли, а ты ничего и не заметил или сделал вид, что не заметил. И теперь наш удел — жить за себя и за них. И не просто жить, но и строить храм своей души. А что и как построим, в конце пути испытает Господь.
Года три тому назад заехал ко мне посоветоваться один бывший морской офицер, капитан 1 ранга. Сам он москвич, а участок земли купил в деревне недалеко от нас. Вот её жители и обратились к нему, наверное, как к самому дееспособному, с просьбой помочь построить часовенку.
Олег, так звали офицера, в растерянности:
— Мне же надо свой дом достроить, батюшка, — жалуется он хриплым, прокуренным голосом, — а народ просит, давай часовню. Не знаю, что и делать?
Предлагаю ему помочь:
— Ты собирай деньги, что соберёшь, а я подскажу тебе хороших людей, которые выручат стройматериалами. А как построишь, так и за свой дом примешься, Бог поможет, не сомневайся.
Так вот общими усилиями и строили. Часто приезжал он к нам со своими друзьями. Олег, бывший подводник, как-то сказал мне, что во время одного из походов побывал в такой аварии, что до сих пор удивляется, как жив остался. И почему именно он остался?
— Вот только сейчас понимание пришло. Честно сказать, батюшка, мне всегда хотелось в жизни что-то стоящее после себя людям оставить, в память о нас, нашем поколении, о моих ребятах-подводниках. Спасибо деревенским, если бы не они, разве бы я решился часовню строить.
Дело спорилось, и года через два аккуратненькая, словно игрушечка, часовенка в честь святых первоверховных апостолов Петра и Павла была освящена. А на сороковой день по её освящению Олег умер. Внезапно остановилось сердце. Мне рано утром звонит его сын и просит помолиться:
— Олег — мой отец — умер.
А я со сна всё никак понять не мог, что это он говорит о моём добром друге. Ведь его отец был таким крепким и сильным, мне казалось, будто он вечен.
Я не знаю, как жил этот человек, но ушёл он красиво, успев построить храм в честь и память своих боевых друзей. Может, именно для этого Господь его и хранил? Построил и поднялся, встав вместе с ними в единый строй крещеных кровью.
Значок
Маленький квадратик три на три сантиметра, из металла цветом под бронзу. В квадратике лицо мужественного человека, рядом с лицом звезда Героя, и имя — Карбышев Д.М.
Когда-то этот значок был пределом моих детских мечтаний. Наша школа в Гродно носит имя генерала Карбышева. Не знаю как сегодня, но сорок лет тому назад, нас, учеников этой школы, за хорошую учёбу и соответствующее поведение награждали такими значками. Детская мечта, ведь на нём была выбита Геройская звезда, а мне мальчику из того времени тоже очень хотелось быть героем. Учился вроде бы и неплохо, но из-за моего вредного характера эта замечательная награда так и не нашла своего героя, то есть меня. Пишу сейчас и вспоминаю, что те, кто получал этот значок, носили его, и даже в старших классах не стеснялись прикалывать к одежде.
У нас при школе работал музей, в котором были собраны экспонаты о жизни легендарного генерала. Правда, мы, тогдашние пацаны, интересовались подвигом Дмитрия Михайловича совсем немного. Мы знали, что он, попав в плен, не поддался немцам и не стал предателем, и за это враги морозной февральской ночью обливали его водой до тех пор, пока тело генерала не превратилось в одну большую ледяную глыбу.
Конечно, в наших глазах это тоже подвиг, но нам хотелось, чтобы наш герой был лётчиком, или танкистом, чтобы он взорвал какой-нибудь штаб, или на худой конец, закрыл грудью амбразуру дота, а так, казалось, что в его подвиге чего-то не хватает, как сказали бы сегодня, «экшена маловато», со взрывами и автоматными очередями.
В школьном музее, как и положено, были свои экскурсоводы, мальчик и девочка. В моё время экскурсоводом был пятиклассник Саша. Маленький упитанный мальчик неизменно с красным галстуком на шее. Зрение у него уже тогда страдало, и Саша носил большие очки в роговой оправе. Очки постоянно сползали с его маленького крючковатого носика, похожего на клювик хищной птицы. Мальчику приходилось часто поправлять очки, и при этом потешно морщить носик. Про себя я звал его «совёнком».
«Совёнок» хорошо учился и занимал активную жизненную позицию, поэтому его грудь, одним из первых в классе, украсил замечательный значок. Но я часто замечал, что Сашина активность проявлялась ещё и в том, чтобы семеня маленькими ножками, вслед за высоченным завучем Сергеем Степановичем, нести его папку или портфель.
За время моей учёбы у нас в школе, как минимум, дважды, проходил слёт карбышевцев со всей страны. Приезжали ребята из Москвы и откуда-то там ещё. Было много флагов и пионерских галстуков. И неизменно, на всех митингах Саша — «совёнок» представлял нашу школу, начиная свои выступления словами: — Дорогие карбышевцы…, и заканчивая: — Мы, карбышевцы, клянёмся… Саша картавил, и поэтому у него выходило «кагбышевцы».
Никто из пацанов нашего класса не стал бы носить за Сергеем Степановичем его портфель, хотя нам бы он его и не доверил. Наверняка учинили бы какую-нибудь шалость. Сергей Степанович отвечал нам взаимной неприязнью, и считал своей обязанностью воспитывать нас при любой возможности. Он почему-то терпеть не мог, когда мы на его уроки приходили с часами на руках. Может это от того, что владельцы часов постоянно показывали на пальцах всему классу, сколько ещё у Сергея Степановича остаётся минут до конца его воспитательного процесса.
— Дьяченко, что гэта у тебя на руке? — Часы, Сергей Степанович. — А хто тебе, дурню, позволил носить часы? Цеглу (кирпич) тябе на руку, Дьяченко, а не часы. Снимай, и иди кидай их у помойное ведро. Под общий смех Дьяченко, или кто другой, шёл через весь класс, демонстративно снимал с руки часы и бросал их в ведро. Это было так смешно, что некоторые из наших сорванцов специально приносили на урок к милейшему Сергею Степановичу папины часы, чтобы потом под общий восторг швырнуть их в помойку.
Однажды, когда я в очередной раз увидел, как «Совёнок» несёт портфель завуча, у меня возникало острое желание подойти к «кагбышевцу» и дать ему хорошую затрещину. Вполне возможно, что во мне говорила зависть, ведь у Сашки был значок, а у меня его не было.
Наш директор, Василия Петрович, мечтал установить во дворе школы памятник генералу Карбышеву, и об этом, как об идее фикс, он говорил нам в течение многих лет. Мы постоянно всей школой зарабатывали на этот памятник. Собирали макулатуру, металлолом, выезжали на поля и убирали картошку, убирали мусор с окружающих школу улиц. Удивительно, но от этой работы не отлынивали даже Мишка Гемельсон, лодырь и фантазёр, со своим неизменным приятелем Ежиком Сауком. Да, и вообще, нам нравилось собирать металлолом, даже соревновались класс с классом, кто больше притащит. У нас в «Г» классе учились ребята с приводами в милицию, и вообще, такие, хулиганистые. Их заводила, здоровенный второгодник, Вовка Степанов, вдохновлял своих орлов: — Пускай каждый день, с утра до вечера, мы будем собирать металлолом, но обойдём всех. Так оно и получилось, эти целеустремлённые ребята из «Г» класса завалили школу всякой металлической дрянью, и потом ещё многие из того района, где стоит наша школа, приходили искать в этих кучах своё пропавшее имущество. Народ рвался к победе всеми возможными способами.
И, вот, наконец, был отлит большой бронзовый бюст, который и водрузили на постамент во дворе нашей школы к тридцатилетию победы над фашизмом. Генерала изобразили по грудь, волевое лицо, и глаза, смотрящие прямо перед собой. Он был весь устремлён вперёд, несмотря на то, что руки у него были связаны. Правда, рук автор не отлил, видимо не хватило нашего металлолома, но в общем замысле это угадывалось.
Размышляю сегодня о той эпопее с памятником и поражаюсь мудрости нашего директора, ведь он от нас не требовал клянчить деньги у родителей, он нас самих заставлял работать. Они все воевали, и наш директор, и Сергей Степанович, а на пиджаке у физика, в день открытия памятника я насчитал четыре ордена Отечественной войны. Директор мудро и ненавязчиво, закладывал в наше сознание образ генерала Карбышева, человека мужества и чести.
А мы тогда ещё были глупыми, нам хотелось похулиганить, посмеяться. Уже, как-то в мае, когда окна в классах весело распахнулись в предчувствии летних каникул, у нас во дворе возле памятника проходило какое-то мероприятие. То ли это был урок для малышни, то ли гостей принимали, точно не помню. Но помню, как Игорь Кирко, прицелившись, ловко метнул в памятник кусок мела. Мел угодил точно в голову генералу, и полый бюст отозвался на удар звуком, похожим на гудение набатного колокола. Кто-то из наших испугался такой дерзости, кто-то стоял и молчал, Игорька никто не осудил, правда, никто и не поддержал.
Мы тогда ещё много чего не понимали, и не представляли себе, как сложится наша жизнь. Мы были молоды и веселы, нам хотелось смеяться и радоваться жизни. А взрослая жизнь обещала быть интересной и манила нас к себе распахнутыми объятиями.
После окончания школы мы разбежались в разные стороны, кто-то пошёл учиться, кто-то работать. Со временем связи потерялись, и я долго ни о ком ничего не знал. Только однажды, уже после развала Союза, приехав к родителям, и включив телевизор, увидел Сашку «совёнка». Он шёл вслед за очень большим начальником и нёс его папку. — Вот это здорово, — обрадовался я, — значит, всё-таки Сашка чего-то стоит, раз такой человек обратил на него внимание.
Прошло много лет, как мы окончили школу, я к тому времени уже стал священником, и однажды меня пригласили к умирающему старику. Вернее пригласили моего духовника, отца Павла, а он взял меня с собой. Старика звали Василий Иванович. — Слышь, Сашка, чисто как Чапая, — говорил батюшка. — Я тебя специально с собой взял, «Чапая»-то я давно знаю, но хочу, чтобы он тебе свою историю рассказал, полезно будет послушать.