Хорошо так сказал, прочувствованно. Ещё находясь под впечатлением собственных слов, подхожу к месту исповеди и приглашаю людей:
— Пожалуйста, подходите. Смотрю, из толпы исповедников навстречу мне выдвигается незнакомая бабушка в цветастом деревенском платке и душегрейке из чёрного искусственного меха. Несмотря на внушительные габариты она юрко, опережая других, оказывается рядом со мной.
Подойдя ко мне, она со знанием дела положила передо мной на аналой свечу, так поступают почему-то те, кто приезжает к нам из одной нашей бывшей братской республики. Я их по этому признаку сразу и отличаю. Слышал, будто тамошние отцы таким образом учат свою паству жертвовать, прежде чем идти на исповедь. Положила и молчит, спрашиваю:
— Матушка, вы хотите покаяться?
В ответ она кивнула, и снова молчит.
— Много грехов-то, а, мать? — пытаюсь настроить бабушку на нужный лад.
— А до фига! — кричит старушка, и словно заядлый картёжник, азартно, широким замахом, швыряет мне на Евангелие десятку. Швырнула, и, наклонив голову, расчувствовавшись, со слезою в голосе произнесла:
— Давай, уже, накрывай.
Тогда я и вспомнил моего отца Нифонта, как он предъявил нам ту маленькую благообразную старушку и, похлопав ладошкой ей по голове, произнёс: «Вот, пожалуйста, полюбуйтесь, друзья мои. Перед вами живой труп».
Пытаюсь сообразить, мне-то что делать, может, последовав примеру отца игумена, развернуть её к народу, и так же, похлопав ей по голове, задумчиво произнести: «Вот вам, пожалуйста»!
Но не стал, его-то бабушка была маленькой и кроткой, а у меня вон какая боевая, такая и в ответ нахлопать может. Да и какие к ней претензии: свеча на месте, десятка уплачена, всё чин по чину. От греха подальше, прочитаю-ка лучше разрешительную молитву.
Накинул ей на голову епитрахиль, и вдруг, всё это вышло как-то само собою, вместо того, чтобы читать молитву, закачал головой: и, словно тот батюшка индонезиец выдохнул горестно и протяжно:
— О-ё-ё-ё-ёй!
Миражи
Мальчика семи лет приводят на первую исповедь. Малыш волнуется, ещё бы, представьте себя на его месте и вспомните, кто из нас не дрожал перед первым разговором с батюшкой? Понятное дело, что маленький человечек ещё не в состоянии по-настоящему испытывать чувство покаяния, но он уже понимает, что в своей ещё совсем коротенькой жизни он что-то мог сделать не так, как этого ожидаем от него мы, люди взрослые. Готовясь к разговору с батюшкой, мальчик мог бы предположить, что тот обязательно спросит его о молитве. — Молишься ли, дружочек? Но вопрос застигает его врасплох. Он растерянно смотрит на меня, и, разводя в стороны ручонками, отвечает: — Нет. — А почему же ты не молишься, дорогой мой? — А, действительно, — недоумевает малыш, — почему? Но ответ находится быстро: — А мне некогда. — Чем же ты постоянно занят в свои семь лет? И мальчик, как существо простодушное, ничего придумывать не стал, и сказал правду: — Я играю, батюшка. — А чем же ты играешь? Исповедник укоризненно смотрит на священника-тугодума: — Своими игрушками, конечно же.
Вот точно так же, как и этот ребёнок, каждый из нас тоже играет, но только в свои игрушки. Всё, что угодно оправдывает наше духовное нерадение, и дачи, и машины, и работа, и дорога, всё, всё нам мешает. А бывает, что и взрослые тоже начинают играть в игрушки, и это так затягивает, что люди забывают и о возрасте, и о положении.
Один мой знакомый, уже совсем взрослый дядька, лет под сорок, глава большого семейства, вдруг увлёкся компьютерными играми. Высокопоставленный менеджер по продажам в одной из солидных московских фирм, он, заканчивая работу в офисе, каждый вечер спешит занять место за рулём своего мощного «туарега». И мчит по переполненным улицам столицы, обгоняя и перестраиваясь из ряда в ряд, чтобы выгадав несколько лишних минут, приехать домой пораньше и засесть за монитор домашнего компьютера.
И у него начинается совсем другая жизнь. В ней, этой второй своей жизни, он уже не торгует опостылевшими ему китайскими пылесосами, и не просиживает днями напролёт в душном кабинете, в закоулках какого-нибудь Китай-города. В ней он рыцарь, один из тех, кто вместе ещё с такими же двадцатью отчаянными сорвиголовами, бесстрашно спускается в подземелье, чтобы сразиться в честном бою со свирепым людоедом, и, отрубив его отвратительную голову, заработать дополнительные очки. Эти очки очень даже пригодятся им в завтрашней битве с ещё более свирепым и не знающим пощады противником.
Разумеется, что собраться всему отряду вместе задача не из лёгких, ведь в реале воины проживают в самых разных частях света. Но когда они вместе, то от слаженности действий каждого из них зависит успех всего дела и даже чья-то жизнь. Пускай это жизнь виртуальная, но всё же, когда побеждаешь, радость-то при этом испытываешь по-настоящему. И хочется жить дальше, идти вперёд и не сдаваться. Конечно, реальная суета с пылесосами, обязанности отца и мужа отвлекают от подвигов, но, слава Богу, ненадолго. Вот и мчит верный Туарег силами всех своих 300 лошадей по вечерним улицам Москвы, спеша доставить хозяина к новым битвам и приключениям в его второй, но уже не менее реальной жизни.
Одно смущает, в этих играх нет места Богу. Если Бог и играет, так только с малыми детьми, я это, вижу, когда вношу их в алтарь. Но Он не участвует в забавах взрослых. В мире иллюзий нет Бога, Он слишком реален.
Сегодня в нашей прагматичной жизни свидетельством успеха и реализации человека становится размер его банковского счёта и наличие неизменного джентльменского набора: квартиры, дачи и внедорожника, только душе этого мало, она умирает, если не питать её чем-то возвышенным и настоящим, хотя при его отсутствии, она временно и соглашается на суррогаты.
На днях в храме ко мне подходит представительный хорошо одетый москвич и просит покрестить его знакомую. Отвечаю: — Обязательно покрестим, только сперва, нам нужно будет с ней встретиться и пообщаться. А чтобы лишний раз не гонять человека в такую даль, пускай она заранее прочитает одно из Евангелий, ну хотя бы, самое коротенькое, от Марка.
Вижу смущение на его лице: — А без предварительной встречи, никак не обойтись? Может достаточно будет общения по телефону?
Как ему объяснить, что прежде чем крестить, необходимо донести до человека всю важность этого шага? Что после таинства она должна будет жить уже иначе, много ответственнее и внимательнее к самой себе и окружающему миру. А кроме всего прочего, ещё и мне самому, подобно любому человеку, что трудится за станком, или на стройке, больно видеть «брак» в своей работе, а крещение «в пустоту», это и есть такой брак. — Вот, вы, например, — спрашиваю его, — кем работаете? Он, было, открыл рот, чтобы ответить, а потом задумался. — Трудный вопрос, батюшка, с ходу и не ответишь. Действительно, кто я такой, чем занимаюсь, как бы это правильно назвать? А, — махнул он рукой, — проще всего сказать — менеджер, хотя по образованию я технарь.
Как много у нас появилось «менеджеров», раньше, в годы моей юности, их называли «снабженцами» или «торгашами», или ещё как-то. Но никто из нас, заканчивавших школу, не мечтал о такой карьере. Мы шли учиться на инженеров, строителей, врачей, педагогов, военных. Мы хотели строить и создавать, учить и защищать. Торговать шли единицы, и в нашей среде этого, почему-то, стыдились. У нас презирали спекулянтов и барыг, хотя охотно пользовались их услугами. Помню, как моя подружка, желая меня позлить, говорила приблизительно так: — Ну, а потом, ты, скорее всего, женишься на какой-нибудь торгашке.
Понятно, что без торговли не обойтись, но когда в стране только и делают, что торгуют, душа начинает тосковать. Нет нужды в армейских офицерах, инженерах, знающих строителях и рабочих. Не требуются, и народ идёт торговать. Но мы-то народ христианский жертвенный, нам идею подавай, нам без подвига скучно, не приучены мы с мандаринами на рынках стоять, это занятие для духовных плебеев, а мы дети своих родителей.
Вот и забываемся, кто пообразованнее — в виртуальных игрушках, кто попроще, тот в водке, а кто-то, органично совмещая одно с другим. Только чем глубже человек погружается в мир иллюзий, тем всё дальше и дальше уходит от Креста. Мы рубим сук, на котором сидим.
Конечно, пили и раньше, но если человек слишком уж этим увлекался, его отправляли в ЛТП. Сегодня, когда пьянство уже стало неизменным фоном нашего бытия, о бывших «профилакториях» остаётся только мечтать. До смешного доходит, мать приходит в милицейский участок и умоляет участкового посадить сыночка годика на три. Иначе погибнет.
Однажды пригласили меня в больницу причастить умирающего. Я хорошо его знал, он попивал понемногу, но не так, чтобы очень, и вдруг ему такое испытание. Они с сестрой после смерти матери продали её квартиру. А деньги, как и положено, поделили пополам. И такая сумма попала в руки пьющему человеку. Он пил полгода, не выходя из дома. Через три месяца, упав, сломал бедро и, не заметив этого, продолжал пить. А сейчас он лежал и умирал на больничной койке.
— Ты посмотри, батюшка, что от человека осталось, — и сестра откинула одеяло. Так выглядят узники концентрационных лагерей. Это, на самом деле, страшно. Но, что удивительно, человек, лёжа в палате, продолжал пить. Нет, уже никто не носил ему водку, он пил виртуально. Пил и курил. — Смотри, смотри, — показывает мне его сестра. Умирающий протягивает руку к несуществующей рюмке и подносит её к губам. — Ну, за всё хорошее, — произносит он тост, и опрокидывает содержимое в рот. Крякнет, крепкая, мол, и зажигает сигарету. Выкуривает в три затяжки несуществующую сигаретину и откидывается головой на подушку. Через пару минут процесс повторяется вновь, и так сутками. Время от времени он приходит в себя, узнаёт окружающих и начинает плакать: — Простите меня, Христа ради. В один из таких моментов мне и удалось его причастить.
Каюсь, не люблю алкоголиков, осуждаю этих людей. И, тем не менее, два первых имени в моём синодике, которые