— Кстати, — спрашиваю, — чем закончилась та история про твоего приятеля афганца?
Отец Виктор улыбнулся:
— Там всё, слава Богу, уладилось. А ребятки оказались на самом деле очень милыми и слушали меня внимательно. На днях они мне звонили, доложились, что в церковь заходить стали, батюшке тамошнему помогают.
Сказать честно, меня его слова просто поразили — как такое может быть? Как из хулиганов вдруг, в каких-то пару месяцев люди превращаются в верующих прихожан? Здесь бьёшься-бьёшься годами, чтобы человека в Церковь привести, а тут. Чудеса, да и только.
— Батя, ты наверно волшебное слово знаешь. Поделись опытом. Как тебе это удалось?
Батюшка засмущался, но чувствовалось, что ему приятно вспомнить его недавнюю миссионерскую поездку.
— Приехал я к другу, и тот указал мне на автомастерскую. Она вожаку местной шпаны принадлежит, той самой, что третировала его. Вызвал я того на улицу, поговорить мол, нужно. Он, как моего приятеля увидел, так всё сразу и понял. Вечером уговорились встретиться. Ладно, подождал я до вечера.
Заезжаю в мастерскую, там этот самый парень и с ним ещё трое. Подошёл к ним: «Может поедем за городом пообщаемся?»
Они ухмыляются, чудно им с попом говорить, тем более, я их, как бы, на разборку приглашаю. Поехали. Я на своей машине, они вчетвером — на своей. Отъехали от города километров за пять, остановились в лесочке. Удобное место, тихое.
Смотрю на них, а они перемигиваются друг с другом и руки прячут кто за спиной, кто за пазухой. Понятно, скорее всего, кастеты, а может, и монтировки приготовили. И всё это на одного смиренного батюшку.
Нет, думаю, так дело не пойдёт, и разговора у меня с вами не получится. Ну что же, придётся брать инициативу в свои руки. Подошёл к машине, открыл багажник, достал свою «Сайгу» — она у меня именная, мне её ребята мои, когда я на пенсию из отряда уходил, на память вместе с разрешением на ношение подарили. Внешне она вылитый автомат, хотя оружие это охотничье.
Передёрнул затвор, смотрю, не ожидали они такого. Наглые ухмылки с лиц исчезли, а после того, как выстрелил в землю у них перед ногами, они и вовсе на колени попадали и игрушки свои побросали. В глазах страх. Ладно, думаю, напугать я вас напугал, дальше-то что? Что им сказать? Жалко мне их, ведь совсем ещё мальчишки, только-только жизнь начинают, а уже заблудились.
И, не знаю, откуда мне пришла эта мысль? Только стал я им про сына рассказывать, про моего Андрюшку. Я тебе-то самому про него рассказывал, нет?
Ведь он же нам с матушкой Богом данный. Мы же после дочек, что в самом начале нашей семейной жизни родились, всё мальчика хотели. А закрыл Бог чрево у моей половинки, и никак. И по врачам ходили, операцию жене делали, а всё не получается.
А когда я в Церковь пришёл, священником стал, помню, прошу духовника своего отца И-ю: «Помолись, батюшка, мы уже с супругой в возраст входим, а мальчика всё нет».
А он мне: «Ты, вот что, попроси Святейшего Алексия помолиться о вас с матушкой. Есть у него такой дар насчёт ребятишек, это я точно знаю». «Ничего себе, думаю, как же я простой священник буду просить самого Патриарха о моём семейном деле молиться? Мне же к нему ещё пробиться нужно.
И вот подгадал момент. Привозят в Москву мощи апостола Андрея Первозванного. Узнаю, где Святейший будет молебен служить, беру матушку и едем. Смелость, как ты знаешь, города берёт.
Знакомый батюшка провёл меня в алтарь. Дождался конца службы. А когда всё священство подходило к Предстоятелю под благословение, подошёл и я. Набрался смелости и обратился к нему со своей просьбой.
Патриарх выслушал меня и спрашивает: «А где матушка? Позови её». Я чуть ли не бегом побежал. Следом из алтаря вышел Патриарх. Он по-простому, с такой любовью, поговорил с нами, потом возложил нам на головы руки и попросил у Неба для нас мальчика. Хочешь, верь, хочешь — нет, но через месяц матушка понесла. И я уже тогда знал, что это будет мальчик. Назвали в честь святого апостола Андрея.
Эту историю я и рассказал им, о своей жизни рассказал, о мужской дружбе, о войне. Ведь сейчас у меня наступило время страданий, стали болеть раны, переломы, всё, что в молодости, казалось, прошло, не оставив следа. Порой так тяжело, жить не хочется, а мой Андрюшка самим фактом своего бытия, словно, требует: «Держись, отец, ты мне ещё очень нужен».
Поначалу в разговоре с молодёжью, батюшка, словно дирижер палочкой, размахивал ружьём перед носами своих собеседников, потом, за ненадобностью бросил его в багажник. Хорошо мы тогда поговорили, долго сидели. Услышали они меня.
Потом уже, как назад домой ехал, представил. Подогнать так вот вечерком к тебе в посёлок самоходную гаубицу, хорошая это вещь, да как дать из неё разок холостым. Чтобы повыскакивал народ в страхе из своих домов, оторвался бы от телевизора, водки, пустой болтовни. А мы их уже ждём, и говорим: «Люди очнитесь. Жизнь так коротка, нельзя её по пустякам транжирить. Спешите жить, спешите творить добро». Может хоть тогда услышат?
Как тебе мое новое миссионерское ноу-хау? Можешь не благодарить, дарю.
Недели через две пригласили нас с ним в соседний городок на концерт классической музыки. Давали его верующие музыканты из Москвы. Собралось множество слушателей. Мы с отцом Виктором были среди почётных гостей. Поначалу, пока играли известных композиторов, слушать было интересно, но потом молодые музыканты стали представлять свои собственные сочинения. Смотрю, мой друг начинает потихоньку клевать носом. Я, опасаясь, что среди музыкальных тем, слушатели услышат пробившийся молодецкий храп, периодически толкал его в бок.
Помню, знакомый батюшка из соседней с нами епархии рассказывал про одного священника, который страдал сильным избыточным весом. Очень хороший, духовный был батюшка, но больной. Так он засыпал даже на поклонах во время Великого поста. Стоит на коленях — и такой храп. В самом начале 90-х он в составе делегации от их епархии по приглашению англикан присутствовал где-то в Лондоне на службе в их главном храме, ну и, понятно, заснул. «Представь, какое там эхо».
После концерта говорю отцу Виктору:
— Всё-таки, батя, какие мы с тобой серые люди, — намекая ему на тот факт, что ничего не смыслим в классической музыке. На что мой товарищ ответил:
— Нет, отче. Мы с тобой не серые, — и, выдержав паузу, добавил, — мы с тобой добрые.
Обескураженный его логикой, я только и нашёлся что спросить:
— Это с чего ты взял, что мы с тобой добрые?
— Потому, что мы священники. Мы по положению с тобой люди добрые. А разве это не так?
И подмигнув мне, повторил снова:
— Положение обязывает.
Синдром
В середине 90-х к нам в бригаду на железную дорогу пришёл молодой парень, звали его Дима. Был он сиротой, воспитывался в детдоме, но чувствовалось в нём природная порядочность, и уважительное отношение к старшим. Работал ответственно, наша железнодорожная премудрость давалась ему легко. И через год начальство предложило ему пойти учиться на заочку в наш колледж.
Уже работая на станции, Дима женился, и в положенное время у него родилась замечательная малышка. Казалось, что теперь в его жизни только и будет продолжаться такая вот светлая полоса. Скажу честно, нам было жаль его сиротства, и мы всей бригадой, как могли, опекали парня и радовались его успехам.
Прошло года три, и вдруг нашего Диму, словно, подменили. Нет, он всё продолжал быть таким же обходительным и добрым, но только начал пить. На станции в то время народ уже не пьянствовал. А Дима, как с цепи сорвался. Перед работой нас регулярно проверяли. На первый раз, если кто и попадался, медсестра могла глаза закрыть, мало ли, с кем не бывает, но когда это становится системой, то уже никто на работе тебя держать не будет. Мы и на поруки Диму брали, перед начальством за него ходатайствовали. И никак не могли понять, что с парнем произошло. Пытались разговаривать с ним, и упрашивали, и грозили, и к совести призывали. Ничего у нас не получилось.
Он поначалу нам ничего не рассказывал, а потом выяснилось, что наш Дима в первую Чеченскую кампанию участвовал в штурме Грозного, и воевал там ещё целых четыре месяца. Сам он был во взводе минёром, может, поэтому и жив остался. За это время состав их взвода обновлялся трижды, а Диме повезло, ни царапины. Вышел его срок службы, вернулся парень домой и постарался полностью выбросить из памяти войну, но через три года она его всё равно настигла. «Не могу, — говорит, — глаза закрою, и понеслось. Взрывы, крики, плач детей, куски человеческих тел, и кровь, всюду кровь. Вот только водка и помогает забыться». Короче, уволили нашего Диму, а психиатр поставил диагноз — «чеченский синдром».
Сколько на нашей памяти было таких синдромов, и «вьетнамский», и «афганский», а вот теперь ещё и «чеченский». Очень часто приходится слышать, что вот, мол, возвращаются солдаты с войны. Вроде, и жить по-людски хотят, а ничего не получается. И, как правило, начинают пить. Мы их не понимаем, думаем, что пьют они из баловства, а те, оказывается, от страха бегут, война начинает «догонять». И не только во снах, но и наяву.
Мой знакомый священник, сам из «краповых беретов», в своё время многие «горячие точки» прошёл. Спрашиваю его: «Батя, почему так? Почему наши отцы, отвоевав по нескольку лет, вернулись к мирной жизни, почему они не спились, почему не было массового «германского» синдрома? Почему сегодняшние парни так легко сгорают после войны»?
«Я тоже часто об этом думаю, — ответил он, — у наших отцов ещё дух был. И воспитаны они были по-другому, а сегодня, ну что молодёжь видит, только эту злобу по телевизору. Раньше Родину учили любить, а сейчас все «бабки» зарабатывают. Раньше за Отечество воевали, а теперь? Что война, что компьютерная игра. Жестокости стало много. Русский солдат был христианином, молился, а нынешний? Иногда встречаюсь со своими боевыми товарищами, так порой слышу: «Если бы ты раньше не был нашим, то мы с тобой, «попом», и за стол бы никогда не сели».