Имеется в виду, конечно, не стремление занять высокий пост. Но и философский идеализм это не просто устремление ввысь, служение идее. Это еще и ложный путь. Философский идеализм делит мир и человека на рациональную, высокую, божественную половину (секуляризированный потусторонний мир) и природную, низкую, неполноценную, дьявольскую. Божественны гуманность и разум, именуемый также духом, абсолютным Я или абсолютным сознанием, зло заключено во всем инстинктивном и физическом. Универсальное противостоит отдельным реалиям, гуманизм – зверству, субъект – объекту, разум – природе, дух – телу, Я – не-Я. Но идея может лишь указывать цель, но никогда не может быть самой целью. Служение идее ведет в пустоту.
В теории познания предмет познания, действительность, выводится из рационального субъекта (он же чистый разум, всеобщее сознание, абсолютный дух, абсолютное Я). Реальная Вселенная по сравнению с миром понятий как миром «истинного бытия» низводится до уровня чистой видимости, обращается в Ничто: так выглядит идеалистическая космология. А в дуалистической антропологии рациональный нравственный императив ставит своей целью превращение человека в чисто разумное существо, в чистый дух, в призрак, в универсальный субъект, в гуманное Я или в понятие, ради чего нужно отвергнуть все природное, телесное, инстинктивное, волевое как низкое, злое, недочеловеческое. Мы должны превратиться в идеальные призраки, оторванные от природы, лишенные тела, а вместе с ним и души, ибо «дух» это чистое понятие, чистый формальный разум. Что еще может означать «совершенствование путем одухотворения»? Кант и Лессинг даже вывели из рационального и формального одухотворения миф о переселении душ. Такова общая тенденция у Лессинга, у Гердера (частично), у Канта, у Шиллера, у Фихте и у Гегеля – это идеализм в чистом виде! Универсальное понятие выдается при этом за истинную действительность, чистый дух – за подлинного человека, человека будущего, который существует в мире чистого духа над отринутой действительностью. Сегодня нам проповедуют, что свободный человек или сверхчеловек должен занять место умершего Бога; в те времена до этого не доходил никто, даже Фихте со своим абсолютным действием абсолютного Я.
Я же с самого начала стремился показать живого, конкретного, реального человека в живой действительности, в его общественном бытии, в его естественном и историческом становлении, в его взаимоотношениях с другими людьми, но, прежде всего – в его творческих достижениях как формах его самовыражения. Меня интересовали живой народ, конкретное государство, история, происходящая на наших глазах, и жизнь с природой и историей как ее полюсами. Главной темой моей первой книги был путь от субъекта к личности, от объекта – к общему, общественному, от рациональной статики – к исторической динамике через конкретные проявления творческого начала.
Короче, я хотел вернуться от «рацио» к жизни, к общему, природе, истории, политике. Окончательно мои взгляды сформировались в «Национально-политической антропологии». Кроме того, мною были написаны: «Немецкая государственная идея» (1917 г.), «Революция в науке» (1920 г.), «Философия воспитания» (1922 г.), «Формирование человека» (1925 г.), «Общенациональное государство» (1930 г.), «Национально-политическое воспитание» (1932 г.) и «Наука, мировоззрение и реформа высшей школы» (1934 г.). Прежде всего мне хотелось уйти из мира автономных понятий.
Пользующийся дурной репутацией Штирнер оказал мне некогда важную услугу, поскольку он был последним аккордом в разложении гегельянства и идеализма вообще. Штирнер превратил понятие универсального субъекта в индивидуальность, в живого, конкретного, единственного в своем роде отдельного человека. Это стало для меня отправной точкой. Правда, за «Единственным» ухмыляется призрак радикального индивидуализма с его нигилизмом и солипсизмом. Но не обязательно, познакомившись со Штирнером, бросаться вместе с его миром в эту пропасть. Нужно самому встать на ноги и нащупать почву общей действительности. Рядом с Я Единственного сразу же возникает Ты другого человека, столь же реальное, как и Я. Возникает живая динамика. Так открывается путь к дальнейшим целям, в то время как суверенное и абсолютное Я Фихте, для которого не-Я синоним всего объективного и вещественного и которое принижает мир до уровня нижестоящей, чисто формальной действительности, это абсолютный тупик. От реального мира не остается ничего, кроме абсолютного призрака, и философия превращается в танец мертвецов, танец призраков.
Идеалистическое суждение о субъекте и объекте мертво само по себе, оно начинается с универсального понятия и кончается им. В живой действительности отношения между Я и Ты ставят проблему общего, «всеобщего», того, что я некогда называл «культурой» и вершину чего видел в искусстве. Далее динамика отношений между Я и ТЫ заставляет задаться вопросом о причинах этой динамики, а это, в конечном счете, вопрос о творческом начале как о двигателе истории. «Разум» и язык как средство общения дают лишь формальную возможность взаимопонимания, и лишь плоды творчества становятся всеобщим достоянием и основой общности.
Но зачем этот трудный окольный путь к преодолению идеализма через его обновление? Этот вопрос легче задать, чем ответить на него.
Тот, кто идет прямо к цели и с самого начала ясно представляет себе конечную цель, это сверхчеловек, а не человек, который должен сначала нащупать какую-то прочную основу, имеющуюся на данный момент, а потом пройти через борьбу, труд и ошибки, чтобы испытать себя и действительно преодолеть, а не перепрыгнуть все, что он должен оставить позади.
(Примечание. В период с 1880 по 1830 г. мы уже имели все элементы нашего нынешнего мировоззрения, касающиеся народа, империи, расы, истории. Почему же тогда никому не удалось придать этому мировоззрению законченную форму? Потому что был очень силен идеализм, основанный на универсальных понятиях. Напрасны были выпады барона фон Штерна против заоблачной философии, Арндт и Ян не смогли достичь победоносного прорыва, а только наметили подходы. Люден, Рюс и Гассе, проповедовавшие идею Империи, забыты историей, – у них не хватило сил для борьбы против течения. У Фриза были прекрасные задатки, но его философия была слабой, как и его оппозиция Фихте, Шеллингу и Гегелю, так как представляла собой лишь разновидность системы универсальных понятий. Тамани, Гердер и Якоби тоже не смогли ничего сделать. Гете вернулся к натурализму, отвергнув философию, историю и политику. Только мне удалось осуществить прорыв, потому что мне противостояли не Фихте и Гегель, а слабые эпигоны изжитого мною неоидеализма. Но для этого потребовалось 30 лет тяжелой работы и борьбы.)
Но не был ли легче и короче путь к цели от натуралистического позитивизма, который в 1900 году торжествовал и провозглашал себя вечным? Нет! Позитивизм был мне чужд по своему происхождению и тогда уже, якобы в своем апогее, болен, бесполезен и безнадежно туп. Это был другой тупик. Позитивизм не годился для объяснения мира, природы и истории, для формирования человека, народа и государства.
Инстинкт вел меня назад к немецкому идеализму, точнее, к движению 1813 года, чтобы с этих позиций разделаться с позитивизмом с помощью идеализма, а потом и с идеализмом с помощью его самого. Иного пути не было. Тот, кто это оспаривает, мог бы подкрепить свое мнение своим творчеством. Нельзя оставаться на позициях неоидеализма, позитивизма или эпигонского ницшеанства, они не годятся для построения нового мира и его мировоззрения. Это лишь эрзацы вечно бесплодного и всегда запаздывающего. Против каждого победителя бунтовала посредственность. Есть один путь от идеи к реальности нашей национально-политической общественной жизни и человечества. Пути от материи позитивистов не было и нет. К принципу жизни можно пробиться только от живого, а не от мертвого. Неоидеализм лишь эрзац позитивизма, не преодолев его, нельзя ничего создать. Это лишь повторение пройденного. Наше будущее не в Гегеле и не в Ницше или Геккеле, не в повторении, а в прорыве к новому будущему также в мировоззрении и в науке. Но с маниакальными притязаниями на абсолютную истину надо покончить. Никто не может сделать большего, чем отмерено ему судьбой по его силам.
В 1909 году я, не опубликовав до того ни строчки, закончил рукопись «Личности и культуры», самой толстой моей книги. И произошел один из немногих счастливых случаев в моей жизни. Первый же издатель, к которому я обратился, взял первое сочинение неизвестного молодого школьного учителя и опубликовал его в середине 1910 года. Я до сих пор благодарен умершему в 1941 году г-ну Винтеру из Гейдельбергского Университетского издательства Карла Винтера. Если бы книга осталась лежать в ящике стола, это угнетало бы меня, а так, хотя она и не имела потрясающего успеха, ее выход послужил для меня стимулом для дальнейшей работы.
Почти в один день я этой книгой в издательстве Ойгена Дидерихса вышла полемическая брошюра «Новейшая ортодоксия и проблема Христа», в которой я поддержал А. Древса в его борьбе против теологов с опорой на идеалистическую христологию по Евангелию от Иоанна. Меня предостерегали. Хотя брошюра обратила на себя внимание, баденские власти не оставили безнаказанным учителя – еретика. Мое начальство обратило внимание на мою общественную деятельность лишь тогда, когда она стала для них политически неудобной.
Этапы преодоления
Лессинг, Кант и Фихте создали т. н. историческую философию, последнее ответвление которой якобы указывало в будущее. Якобы потому, что в действительности эти понятийно-идеалистические конструкции не имели ничего общего с реальной историей; их будущее это невыполненное, идеальное требование в плане одухотворения, освобождения человека от своей природы. Хотя в «Речах к немецкой нации» Фихте громко звучит «народ» как реальность и история тех времен, все эти звуки быстро снова затухали, потому что народ и история не имели ничего общего с философией Фихте, абсолютным Я или Я человечества.