Пространство – не что иное, как совокупность реалий, данных в восприятии, и принцип внутреннего порядка этих реалий.
Если вычесть из движения пространство и вещественность движущегося предмета, мы получим чистое время, которое само по себе столь же недоступно восприятию, как и чистое пространство. Оно тоже основная функция сознания. Время можно воспринять и измерить только в движении как момент этого движения, как изменение положения одной вещи относительно другой. Движение определяется в понятиях при сопоставлении с чем-то неподвижным, время – при сопоставлении с чем-то постоянным. Время, как мера изменения позиции или состояния, определяется при сопоставлении с чем-то постоянно длящимся. В основе всех измерений лежит какое-то условное постоянство. Чистое время как и абсолютное пространство – абстрактная фикция, в действительности это упорядочивающие основные функции сознания.
Сознание подвержено постоянным изменениям. Любая философия в конечном счете основана на том, что она ищет какую-то неподвижную точку опоры в этом потоке изменений. Внутренняя необходимость сознания заключается в том, что любое движение может быть осознано и измерено только в сравнении с неподвижным, любое изменение – в сравнении с постоянным. Но это лишь временные точки опоры: где-то и когда-то само неподвижное двинется, а само постоянное – изменится. Поэтому философия и ведет поиск Абсолюта: в этом смысл любой «метафизики». Но на вопрос об Абсолюте философы дают тысячи ответов. Одни помещают его в потусторонний мир, другие находят его во всеобщем бытии, третьи – в абсолютном сознании, четвертые абсолютизируют мироздание в целом или ищут мельчайшие элементы Абсолюта – атомы. Все ответы на вопрос об Абсолюте произвольны, все они получены путем абстрагирования и отрицания. «Вечное», например, является в двойном образе: как вечно длящееся это отрицание изменений, абсолютизация неподвижного времени, а в мистическом понимании вечное это, наоборот, отрицание времени, вневременное состояние.
Бытие отрывается от всех конкретных реалий, абсолютное Я – от всех конкретных личностей. Чистый разум это абстрактный, абсолютизированный остов конкретного сознания. Бог философов (весьма далекий от Бога верующих) конструируется точно таким же образом, как атом физиков и химиков. Гоббс оставлял своему Богу только предикат существующего. Чем отличается такой Бог от атома? Паскаль, отчаявшись в мире и человеке, оказался в мире, где все относительно и уповал только на Божье милосердие. Новейшая онтология, которая хочет уйти от идеалистического нигилизма, ясно показывает, что и «Бытие» не что иное, как промежуточная станция на пути, конечная точка которого Ничто. В самом деле, почему, размышляя о Бытии не очистить его путем абстракции от всего существующего? Философ этого направления либо упадет в пропасть, имя которой Ничто, либо примет на краю этой пропасти позу героического самоутверждения, либо взовет к Божьему милосердию. В любом случае он неизбежно кончит тем, что будет в отчаянии оплакивать, как Фауст, мир, который сам разрушил.
У греков, классическое достижение которых – геометрия Эвклида, при пустом бытии, полученном путем абстрагирования от любой реальности, еще сохранялись представления о пространстве, а движение и время были им чужды. Со времен Парменида «онтологи» были враждебны движению, им нужен был недвижимый покой и нераздельное единство. «Бытие» в конечном счете это состояние неподвижности, в котором неизбежно сохраняются представления о пространстве. У Парменида и Гераклита Логос – любое «Бытие» в конечном счете сводится к Логосу, к способности делать выводы – превращается в твердую точку покоя посреди всего изменяющегося и преходящего…
Попытка новейшей онтологии сделать время основополагающим началом бытия, чтобы вместо покоящегося в пространстве бытия получить динамичное или псевдоисторическое бытие, – в высшей степени странный окольный путь. Если требуется метафизическое начало, радикально противоположное греческому бытию, то этот окольный путь через то же греческое бытие к времени иного типа как к исходному началу означает лишь искажение бытия, причем одновременно насилуется язык, когда выражение, изначально обозначавшее в нем отношения между пространством и положением, переводится в категорию времени.
Но каким образом Кант дошел до того, что придал пространству внешний смысл, а времени – внутренний? Разве есть «внутреннее» движение, которое больше, чем внешнее, заключает в себе время без пространства? Кант сам загородил себе путь к ответу на этот вопрос, соотнеся внутренний смысл, а с ним и время с арифметикой, а внешний смысл – с геометрией. Арифметика имеет со временем не больше общего, чем геометрия. Как от точки можно перейти к прямой, а от нее – к плоскости, так же можно от сложения перейти к умножению и возведению в степень. Геометрия и арифметика вообще не имеют ничего общего с непосредственным созерцанием: эти конструкции из понятий относятся к сфере мышления, к сфере абстракций, которая, однако, сохраняет связь с созерцанием, равно как и понятия, и законы механики, а также биологии.
Здание человеческого сознания зиждется на двух главных столпах. Сторона ощущений дополняется другой стороной, возможностью передавать и воспринимать при посредстве языка свои ощущения и мысли. Сторона созерцания соотносится, главным образом, с пространством, другая сторона – с течением времени. Я могу слышать звуки лишь один за другим, но не все сразу. Звуки это чисто временная последовательность, а на стороне созерцания господствует пространство. Созерцание и слух вместе составляют внутреннюю механику процесса познания. При этом примечательно, что один полюс этого процесса обозначается лишь одним словом «созерцание», которое сочетает в себе спонтанность сознания и его способность к восприятию. На другой стороне спонтанность речи и способность слуха к восприятию опять образуют два полюса: они могут взаимодействовать во времени вне пространства…
…Но время лежит не только в основе речи и слуха. Для упорядочивания чувств, внутренних восприятий время также является основной формой. В данном случае время можно назвать формой «внутреннего» смысла.
Мышление это место и способ переключения с пространственного созерцания на речь, связанную с течением времени. Это центр жизнедеятельности, спонтанной силы, руководящей обеими сторонами. Здесь происходит то, что Кант называл синтезом, апперцепцией. Здесь начинают формироваться точные понятия и суждения. Мы называем этот процесс методом.
В живом, личном центре сознания, связанном с другим полюсом жизни, телом, инстинкты преобразуются в целенаправленную волю. При своем зарождении мысль неотделима от воли, познание – от действия. Лишь вознесясь ввысь, «теория» дистанцируется от цели, но одновременно отрывается и от осмысленной взаимосвязи жизни с волей и действием. Любое познание должно исходить от корней жизни: только тогда оно сможет преобразовать инстинкты в сознательную волю. От них сознание черпает свою спонтанную силу… Жизненный корень познания и воли, сознания и действия один.
Из этого единства возникает и динамический элемент познания, стремление к познанию нового…
Две стороны сознания, исходящие из одного живого центра, снова встречаются в нем и образуют живое единство субъекта и объекта, в котором один превращается в другой, нейтрализует другой, служит критерием другого, в котором происходят анализ и абстрагирование, образование категорий и понятий. Здесь же таится и возможность метафизической абсолютизации понятий. Выполняя роль посредника между пространственной и временной сферами, сознание может возомнить себя и свои продукты – абсолютное Я, чистый разум, абсолютное бытие, бесконечность в большом и малом (например, в атоме или точке пространства и времени) – лежащими вне времени и пространства, вообразить Нечто, остающееся постоянным при всех изменениях, потому что оно якобы находится вне времени и пространства. Отсюда и все попытки вывести движение и изменения, пространство и время из высшего начала, лежащего вне их.
Наука. Сущность науки
Любая попытка определить «сущность» науки на основании ее многообразных национальных, расовых и исторических проявлений обречена на неудачу, так как для размежевания форм проявления сущности «науки» нужно иметь заранее определение этой сущности, которое может быть дано только с точки зрения современной науки, а наука иного типа будет представать в ложном свете. Из современной науки нельзя делать норму и эталон, так как и ее нельзя свести к единой формуле. Произвол и анархия в ней столь велики, что любой ученый склонен считать наукой лишь то, чем он сам занимается, а все прочее для него – не наука. Путаница усугубляется тем, что в современной науке в той мере, в какой она отказалась от пустой болтовни об истине ради истины, пересекается множество целей. Перед ней стоят три основные задачи: участие в преобразовании окружающей среды (техника), участие в преобразовании общественной жизни (политика) и содействие внутреннему формированию человека. Но это поверхностное деление, так как каждая наука по своим собственным законам служит в конечном счете формированию мировоззрения. Техническое значение науки может быть большим, но с точки зрения формирования мировоззрения – второстепенным. Это изначальное назначение любой науки – как и любой философии – было и остается ее высшим назначением. Такова традиция, которую мы унаследовали от древних греков.
Первоначально любая наука является философией: она продолжает своими средствами дело мифа. Мировоззрение, построенное на основе Логоса, ищет общие законы Вселенной, дабы усовершенствовать человечество, приведя его в соответствие с этими законами. По этому пути шли не только философы древней Греции, но также Китая и Индии, с неизбежными расовыми вариациями.
С философией смыкались опыт и методы техники и политики. Никакая техника и никакое искусство не основывались первоначально на науке. Любая наука развивается в рамках полярности ее технических и мировоззренческих функций, причем центр тяжести перемещается то на один, то на другой полюс. Наука теряет свой жизненный нерв, когда она опускается до уровня технологии какой-либо специальности, утрачивает свое философское содержание, а вместе с ним и связь с другими науками. Специальные науки лишаются своей общей мировоззренческой почвы. Отсюда кризис современной науки: автономный техницизм и специализация оторвали ее от корней, ослабили творческие импульсы и привели к упадку. Мировые светила хирургии, физики, химии и т. д. уже не вносят в науку ничего нового.