― Товарищ инженер, у меня предложение такое! пока вы перематываете трос на катушке, я облетываю второй самолет. После этого совместно проверим вашу переделку на земле, а затем лейтенант Терпилов еще раз полетает на этом "Иле" в районе аэродрома. Если машина ему понравится, он на ней и полетит восвояси… Сережа, как ты?
― Будет сделано, командир!
…Сохатый устраивался в кабине второго самолета и одновременно присматривался к бригаде техников, неторопливо занимающейся у "Илов" своими делами: ни суматохи, ни разговоров ― обыкновенные, спокойные лица. И ему показалось, что недавнее событие, в котором он увидел чуть ли не подвиг, маленькая частность в их большой и трудной работе… Они, как и все люди, тоже имели право на маленькие ошибки.
"Вот так, Ваня, не петушись. Помни: легче не болеть, нежели лечиться".
Ошибка
К декабрю зима взяла свое: птицы отлетели; лист с деревьев опал, и леса, оголившись, просветлели;, земля обсохла и затвердела; малые речушки ушли под лед; овраги и низины запорошило снегом; темные горбушки аэродромов зачерствели; не просыхавшие от дождей дороги на морозном ветру задымились коричневой пылью; вода в Днепре от ледяного сала загустела, дымилась холодным паром и катилась вниз с негромким шуршанием.
Зима сказалась и на войне: солдат оделся по-зимнему, охотнее рыл окопы и блиндажи не только для спасения от пули, но и от мороза, утеплялись моторы самолетов, танков, автомобилей, раскрашивалось все это множество машин зимним камуфляжем.
Шли бои местного значения, и линия фронта дымила не только пожарами, но и походными кухнями, кострами для обогрева людей, и какого дыма было больше ― подчас понять оказывалось не просто.
Пожалуй, меньше всего изменилось небо, но и оно стало глубже и выше, в зените голубое, а к горизонту совсем бледное, отбеленное снегом. Нависая над землей, облака сменили свинцовую, тяжелую угрюмость на белую пелену, которую подчас трудно было отличить от заснеженной степи.
Попритихли бои в небе, каждодневное напряжение сменилось периодическими вылетами на разведку, свободную охоту и доучивание прибывшего очередного пополнения летчиков. Люди полка учились, отдыхая от непрерывных потерь, от постоянной тревоги за новый свой день.
…Последние дни вьюжило, и Сохатый воспользовался погодой: отоспался, как медведь в берлоге, наверстал недоспанные часы. Но сегодня облака ушли на юг, высь распахнулась во всю голубую ширь, аэродром открылся солнцу, а земля, вдохнув полной грудью и приподняв себя к небу, показывала без стеснения свои зимние скромные красоты фронтовому люду.
Отдохнувший, старательно выбритый и вымытый, в полурасстегнутом меховом комбинезоне и лохматых собачьих унтах, сняв шапку, командир эскадрильи старший лейтенант Сохатый сидел у консоли крыла командирского самолета на ящике, в котором мирно покоилась фугасная бомба. Он с удовольствием вдыхал снегом очищенный от пыли воздух.
Сохатый занимался на аэродроме "воздушным боем". Расставив на земле три "Ила" боевым порядком "клин самолетов", он тренировал в их кабинах экипажи в определении дистанции до атакующего истребителя; За хвостами и перед самолетами его помощники по уроку переставляли на заранее промеренные расстояния сколоченные из грубых досок макеты "мессершмиттов", а летчики и стрелки, используя мерные кольца прицелов и просто зрение, присматривались к возможным ситуациям в воздухе, определяли вероятность моменте открытия огня врагом и свои упреждающие и ответные меры.
Убедившись, что стрелки в задних кабинах самолетов закончили упражнение по прицеливанию за передвижной мишенью, Иван подал команду:
― Истребители перенести на двести метров, на угол визирования тридцать градусов!
Два моториста подняли, один ― подставку, другой ― "самолет" врага, уменьшенный в десять раз, понесли на новое место, только не на двести метров от "Ила", а всего на двадцать. Установив макет, отошли в сторону, чтобы стрелок не видел ничего постороннего, тогда модель зримей соответствовала рубежу, с которого наиболее часто враг начинал огневой бой.
― Летчики в кабинах! Смотреть через заднее бронестекло! Постарайтесь запомнить, сколько макет занимает в нем места! Так, присмотрелись? Теперь глядите через лобовое стекло: до переднего истребителя условных четыреста метров…
Свободные пилоты и стрелки на таких же, как и Сохатый, "скамейках" сидели чуть в сторонке. Курили и сдержанно переговаривались, пересмеивались. Ивану хотелось послушать их зубоскальство и покурить вместе с ними, но дело не отпускало. "Хорошо быть рядовым, ― думал он. ― Не хочешь сам думать ― за тебя подумают, не хочешь учиться ― все равно научат… А смеются, наверное, над собой, над собой юморески разводят, над своими ошибками и страхами. А спросишь любого, как он самолет врага сбил или танк поджег, ― мычать начинает что-то нечленораздельное, стесняется, боится, что хвастуном назовут. И чем опытней, тем сильней опасается, что неправильно его поймут. Вот и обобщай опыт. Из каждого приходится щипцами вытягивать… Как-то устроен человек непонятно: про геройство здорово рассказывают обычно те, кто с ним и рядом не был или кого совесть мучает".
В разгар занятий Сохатого вызвали на командный пункт полка. Сказали побыстрей, а как поспешишь в меховой одежде: скорости не прибавишь, а вспотеешь мигом. Помня это, Иван Анисимович шел неторопко, спидометром определил спину, чтоб сухая была. От горячо блестевшего снега щурился. Вспоминал зиму сорок второго. Тоже после долгого ненастья, снегопадев и буранов наступили солнечные дни. Радовались вначале, летали много, а потом началась снежная слепота: глаза красные, веки набрякшие, ощущения болезненные, как будто ветер песку мелкого в глаза надул. Стекла у летных очков коптили, этим и спасались. "Надо бы так же и сегодня сделать, у кого светофильтров нету". Посмотрел на часы. День прошел уже свой экватор. Покатился к ночи. "Зачем я командиру понадобился?"
― Товарищ майор, старший лейтенант…
― Чешешься долго, командир, ― Ченцов поднялся из-за стола. Взглянул на Ивана исподлобья. ― Звонил начальник штаба дивизии, предложил лично тебя послать на "прогулку". Надо посмотреть железную и автомобильную дороги, что между реками Ингул и Ингулец, километров до пятидесяти в тыл. На Кривой Рог не лезь. ― Ченцов помолчал. ― Ему, видишь ли, из штаба виднее, кого посылать… Перелет линии фронта туда и обратно свободный. Связь с КП командира корпуса на передовой необязательна. Словом, не разведчик-охотник, а охотник-разведчик. Полная инициатива.
― Понятно, командир. Раз надо ― всегда готов. Разведчиков, видать, берегут для операции, ― усмехнулся. ― А то, наверное, в штабе думают, что заржавею, чего доброго, от безделья. ― Сохатый вытащил из планшета свою карту и стал сверять нанесенную на нее утром линию фронта по командирскому оригиналу.
― Истребителей не дают. Один пойдешь или как?
― Если разрешите, возьму лейтенанта Терпилова. Сергей пойдет ведущим. А вообще-то давно уже пора его самого на задания посылать.
― Подумаем… Бомбы осколочные возьми. Замедление на взрывателях установи. Вылет по готовности… "Козла" возьми, подъедешь в эскадрилью.
…После взлета, удерживая свой самолет в строю давно заученными движениями, всматриваясь в летящий навстречу мир солнца и зимы, Сохатый думал о Терпилове: "Летчик Серега неплохой, но есть в нем какая-то неуверенность в себе. Который уже раз опять не хотел лететь ведущим. Рядовым ― пожалуйста, а командиром ― нет. Одна и та же отговорка: "Не хочу за других отвечать. Кого-нибудь собьют, а я потом буду всю жизнь переживать. Понимаю, что от всех снарядов не увернешься, а буду думать: моя ошибка, нету парня…" Воюет, как воду возит, но не обвинишь и в излишней осторожности. Летает без замечаний, но огонька не видно. Идеальный ведомый. Палкой выращивать в нем командира ― не метод. А надо бы. Его по должности уже обогнали летчики, пришедшие в полк позже".
Сохатый улыбнулся, вспомнив, как Терпилов выкручивался, чтобы не идти ведущим. Убедившись, что командиром лететь не просят, а приказывают, начал отнекиваться от личного выбора маршрута, пытаясь хотя бы в этом переложить ответственность на комэска.
Солнце мешало смотреть, и Сохатый надвинул летные очки на глаза. Светофильтры враз сняли полировочный лоск со снега, местность и небо приобрели матовые зеленоватые оттенки. И он почувствовал, как расслабились мышцы лица, и настроение изменилось: больше стало уверенности. Однако напряженность хотя и незаметно, но все же накрутила, натянула нервишки. Видимо, оттого, что истребителей прикрытия нет. В плохую погоду без них обходились, а в ясную ― к ним привыкли.
― Стрелок, как у тебя?
― Нормально, командир. Видимость хорошая. Неожиданности не будет. Если что, увижу издали: через фильтры гляжу.
― Но ведь нас тоже издалека заметят. Шустрые-то фрицы еще не перевелись.
Терпилов вел самолеты к линии фронта под прямым углом. Шел низко, и Сохатый понимал, что Сергей настраивается на ритм движения. Его, Ивана, методика прижилась. Летчики убедились, что, вжившись в скорость, легче потом на малой высоте мерить километры на местности: они совпадают тогда с картой. Он сам за эти годы настолько привык к скорости пять километров в минуту, что, совершенно не задумываясь, безошибочно определял, сколько пролетел и где находится. С местности на карту и с карты на местность внимание переключалось свободно: в голове непрерывно щелкал арифмометр, складывая курс, скорость и время в один вектор.
Вдали темным пятном в белом поле показался лес ― за ним линия фронта. Терпилов снизил высоту полета метров до пятидесяти. Степь полетела под "Илы" стремительнее, покачивая своими буграми, как волнами, но самолеты в отстоявшемся и загустевшем от морозца и неподвижности воздухе неслись над ними плавно. Из-за очередной снежной волны вылетел навстречу виденный до снижения лес, но вблизи он выглядел по-другому: ярко пламенели кострами красных и золотых листьев дубы, отчего сам лес казался выгоревшим полем, а дубы последними, стоя погибающими, но не сдающимися солдатами.