― Пискунов, через две минуты Висла. Приготовь сигнал: "Я ― свой самолет".
― Готов, командир. Зеленая в ракетнице, белая наготове.
― Принял. Видел, как бомбы легли?
― Нет. По прожекторам стрелял. Не до бомб было.
― Не оправдывайся. Должен был хоть одним глазом взглянуть. То, что они в площади станции, я не сомневаюсь. Но интересен результат…
Он оборвал разговор. Завихрения воздуха затянули в кабину брызги воды, и Сохатый бросил тревожный взгляд на приборы, контролирующие температурный режим мотора по маслу и воде, проверил заслонки радиатора. Показания оказались нормальными, а брызги продолжали бить по лицу. Тогда он поднял взгляд на лобовой фонарь: блики света на нем размазались, края цветастых зайчиков шевелились.
"Дождь! Плохи наши дела, если восточнее и южнее он гуще, чем здесь…"
― Летчики, работать поспокойнее и пособраннее. Дождь начался. Фонари не закрывать. Придется принимать вечерний душ. Дистанцию в строю сократить так, чтобы командирская машина проектировалась под сорок ― сорок пять градусов, находилась левее или правее лобового стекла. Так удобней смотреть. Проходим линию фронта.
Сохатый переключил абонентский аппарат на внутреннюю связь:
― Григорий, подать сигнал: "Я ― свой". ― И снова разговор по радио: Всем включить и нижние аэронавигационные огни, чтобы с земли нас хорошо видели.
Показалось, что в задней кабине хлопнул выстрел, за ним второй. И в это время Ивана ударило по глазам ярким светом. Он непроизвольно напрягся весь, ожидая попадания снаряда в самолет, но вместо удара снаряда перед глазами вновь заколыхалось море огня, а в наушниках шлемофона завизжало, завыло, зашипело, затрещало со скрипом, до боли в ушах. Молния!
Сохатый ― полуоглушенный и полуслепой ― на какой-то миг растерялся, почувствовал в груди холодок испуга. Не видя приборов и земли, он замер, стараясь не сдвинуть ручку управления самолетом с прежнего положения, чтобы ненароком не ввести машину в разворот или снижение. Через несколько длинных секунд слепота прошла и он увидел самолеты группы и свою кабину. Все шли на своих местах.
― Включить свет полностью, ― обратился он к летчикам. ― В кабину смотреть как можно реже и обязательно для контроля пространственной ориентировки, если потерял самолет командира.
Закончил указания и в который уже раз снова остался доволен выдержкой и дисциплиной летчиков: "Молчат. За весь полет только одна реплика Безуглого, самого молодого. Напряжены, конечно, до предела. У всех нервы, но никто не дает им волю. Знают, что сейчас только беспрекословное подчинение командиру может принести успех".
Сохатый довернул "Ил" на новый курс и повел группу на юго-восток. Дождь с каждой минутой становился гуще, заливал кабину, и Иван быстро вымок, но закрывать фонарь было нельзя: он станет тогда по-настоящему слепым и не увидит ни земли, ни идущих следом самолетов.
Вспышки дальних молний все чаще и чаще ударяли по глазам и нервам, мешали думать. А нужно было срочно принимать решение, и непременно правильное.
"До аэродрома семьдесят километров, а погода все хуже. Облака пришли с юго-востока. Значит, идем навстречу более плохой погоде, ― рассуждал Иван. ― Командир полка на связь не выходит…"
― "Вагон", "Вагон", я ― Сохатый, иду в грозе и дожде. Какая у вас погода? ― Подождал ответа. Но, кроме атмосферных разрядов, в наушниках ничего не услышал. Тогда он решил проверить, правильность настройки приемника и обратился к заместителю: ― Гудимов, может, ты что поймал? Подскажи! Как мой передатчик настроен?
― Командир, передатчик твой настроен хорошо. Подстраивай приемник. Раз, два, три, четыре, пять…
― Все в порядке. Еще запрошу. Если услышишь, скажешь… "Вагон", "Вагон", я ― Сохатый, дайте погоду. Идем в дожде и грозе. ― Опять напряженное ожидание. Наземные передатчики молчали. В приемнике слышалась только гроза.
― Командир, у меня тоже пусто, ― доложил Гудимов.
― Ладно. Слушать всем внимательно. Идем на север. Там погода должна быть лучше. Если за пятнадцать ― двадцать минут не найдем аэродрома, выхожу на Вислу и садимся с южным курсом, вдоль восточного берега, на воду. Порядок посадки расскажу по дороге.
На его распоряжение никто из летчиков не ответил. Молчание подчиненных Сохатый воспринял как согласие с решением, и это прибавило ему уверенности, облегчило ношу, навалившуюся на плечи.
― Слушать указания! Начали обозначать себя ракетами. Порядок стрельбы с правого фланга к левому. Догорает первая ракета, стреляет следующий. Включаем фары поочередно в такой последовательности: сначала правые ведомые в звеньях и через минуту выключают. Затем ― ведущие звеньев, тоже на одну минуту. Таким же образом обозначают себя левые ведомые. После них ― все сначала. Начали!
Сохатый посмотрел вправо назад: из темноты вырвалась ракета и пропала за спиной. Потом зажглись на трех самолетах фары. В их свете засверкали хрустальными полосами струи воды. Взлетела вторая ракета.
― Летчикам на свет фары не смотреть, а то потеряете, чего доброго, соседний самолет… "Вагон", "Вагон", я ― Сохатый, как слышно? ― Молчание продолжалось. ― Земля, я ― штурмовик Сохатый, кто меня слышит, ответьте! Нуждаюсь в срочной помощи. Земля, кто слышит?
Иван включил свою фару. В ее свете дождь казался не падающим сверху вниз, а летящим горизонтально. Вода летела плотным, бурлящим потоком, как с водосброса плотины.
Иван выключил фару.
― Слушать порядок посадки! Если найдем аэродром, становимся над ним в круг. Размыкание по одному с левого ведомого левого звена. Высота полета над аэродромом сто пятьдесят метров, чтобы немножко была видна земля. Я сажусь первым. Ставлю самолет на место приземления. Помогаю вам по радио. Посадка правее меня. В случае посадки на воду звенья становятся в колонну. Самолеты в звене правым пеленгом. Ведущие идут как можно ближе к берегу. Снижаемся до высоты пятьдесят метров, включаем фары, вытягиваемся в колонну по одному и по моей команде начинаем посадку с замыкающего. Снижение очередного по докладу садящегося: "Выравниваю". Закрылки каждый выпускает самостоятельно. После приводнения даете левую ногу, чтобы попытаться вытолкнуть самолет на берег. Тонуть запрещаю! Парашюты и ремни сбрасывать как можно быстрее. Все ли понятно?
И опять полное согласие было выражено общим молчанием. Это согласие накладывало на Ивана особую тяжесть ответственности за жизнь идущих с ним рядом. Он понимал, что, несмотря на безвыходность обстановки, кажущуюся абсурдность его решения, никто сейчас и не помышляет о том, чтобы ослушаться. Может, кому-то и хочется немедленно бросить самолет и воспользоваться парашютом. Это самый простой и надежный вариант спасения, но офицеры и стрелки надеются из последних сил, думают, что еще повезет…
И вдруг дождь пошел на убыль. Вскоре самолеты вышли в сухое почти небо, все реже в кабину попадали брызги воды. С глаз Сохатого будто кто-то снял повязку ― исчезла черная непроглядность ночи. С высоты в двести метров стала просматриваться земля, и он смутно, больше догадываясь, видел на ней дороги и деревеньки, а позже начал отличать и лес от поля.
― Обозначаем себя по-прежнему. Еще летим на север пять ― семь минут, потом поворачиваем на запад и возвращаемся к Висле.
― Командир, впереди слева взлетела ракета. ― Говорил Гудимов, и в голосе его Сохатый услышал радость.
― Пока не узрел. Включить всем фары. Ракет не жалеть.
Через двадцать секунд и Иван испытал жар радости, увидев впереди зеленую ракету. Довернул группу на нее. Посмотрел на стрелку бензиномера: "Еще пролетим немного. Наверное, километра три, ну пять до нее…"
Ракета потухла. Вместе с ней стала гаснуть надежда. Он усомнился в диком везении. Что если кто-то просто балуется? Встречается же и у них в полку дурость, когда подгулявшая молодежь стреляет по луне из пистолетов и ракетниц.
― Фары не выключать!
Как бы в ответ на его тревожные мысли, в небо поднялась зеленая ракета, а вслед за ней белая.
― Снижаемся до ста пятидесяти метров! Ниже меня никому не лететь, а то зацепитесь за что-нибудь.
Сохатый говорил по радио, а сам был весь внимание, боялся пропустить сигнал и одновременно старался представить себе стреляющего сейчас в небо человека. "На таком расстоянии ему, конечно, видны и фары, и огни на крыльях, и наши ракеты".
Впереди вновь поднялись в небо вначале зеленая, а за ней белая ракеты. Были они уже близко, и Сохатый видел даже огненные брызги от них.
― Ищу аэродром. Слушать команду на размыкание, не прозевать.
Он сконцентрировал внимание на земле, боясь пропустить поле или поляну в лесу, где могли быть самолеты. Секунд через двадцать с радостью увидел, что очередная ракета не взлетает в небо, а гигантскими скачками прыгает по земле, показывая ему направление посадки. По-другому понять ее полет было невозможно. В отсвете ее пламени Иван явственно видел не лес, а поле, окруженное деревьями.
― На посадку разомкнись. Я сажусь первым.
Внизу вновь выстрелили. И опять не вверх, а в сторону. И только теперь Сохатый вздохнул глубоко, полной грудью и нашел время вытереть солоноватый пот с лица.
― Летчики, аэродром почти круглый. Присмотритесь в развороте к земле и увидите высокие деревья, которыми он окружен. Я пошел на посадку.
Впереди мотора затрепетал красноватый светлячок костра, вдаль запрыгала тушканчиком зеленая ракета, и Сохатый довернул самолет в указываемом направлении. В свете фары промелькнули пограничные деревья. Ему никак нельзя было ошибаться: в воздухе ждали помощи менее опытные.
Не жалея тормозов, майор остановил "Ил", быстро развернул его назад и на большой скорости погнал к месту приземления. Навстречу ему, чуть левее, планировала первая после него машина, И опять по земле запрыгала ракета, и ее прыжки у Ивана вызвали столько благодарных чувств, что увлажнились глаза. Он, кажется, не думал о себе ни в воздухе, ни сейчас ― его мысли заняты были делом и жизнями подчиненных, но он уже думал о человеке, который спас их и помог сохранить самолеты.