Концовка полета увиделась ему самая неутешительная: яма и обломки машины, рядом потрясенные люди, среди которых ни себя, ни Хохони он не разглядел…
Отругав себя за поспешность, он стал размышлять о том, что не имеет права скрыть от командиров эскадрилий, да и командира дивизии, случай со штопором. Не в наказании суть… Основная "ценность" случившегося в том, что он, Иван, увидел. Испуг и зажим управления… Неизвестно, как часто бывает это у пилотов наедине с собой и непослушной машиной, ― оставшиеся в живых об этом вряд ли говорят громко, а погибшие ― вечные молчуны.
Разбор случившегося он решил отложить до завтрашних полетов Хохони, чтобы не отобрать у себя право выпустить его в небо. Он понимал, что с формальной точки зрения в этом есть определенная вольность, но не видел пока другого пути докопаться до истины. Он не сомневался в том, что старший лейтенант справится с полетами, если полетит. Уверен был и в том, что тот не посмеет разбить самолет на взлете или посадке при всех, своих фокусах.
Первая группа самолетов ушла на полигон… Там, где разбегались при взлете "Илы", многоцветное сверкание росы в лучах солнца оказалось нарушенным. И машина Хохони, идущая в полет за ними следом, казалось, вырулила не на взлетную полосу, а на широкую и прямую, темно-зеленого цвета, только что вымытую и не успевшую обсохнуть дорогу. Самолет старшего лейтенанта остановился в начале полосы, где обычно летчики проверяют исправность машины и готовятся взлетать.
Сохатый представил, как Хохоня выполняет необходимые манипуляции, как быстро у него бегут последние предстартовые секунды и не остается возможности для отступления, для новой хитрости. Он должен сейчас или взлететь, или своими действиями разоблачить себя.
Время подготовки истекло, но Хохоня молчал. Молчал и Сохатый, решив не торопить старшего лейтенанта. "Как-никак, ― думал он, ― человек определяет свою судьбу!" И очередной летчик, ждавший, когда освободят ему полосу для взлета, оказался тоже терпеливым. Наверное, помнил, что перед ним взлетает пилот самостоятельно первый раз, в новом для него полку да еще и после длительного перерыва в полетах.
Наконец Хохоня запросил разрешение на взлет, и Сохатый, сдерживая голос, дабы не пропустить в эфир нотку своей радости, дал разрешение.
Посмотрев взлет, Иван удовлетворенно подумал: "Что же, ушел в небо хорошо. Через минут десять посадка. Она и прояснит наши с ним отношения".
Занимаясь другими самолетами, он все время посматривал за идущей по кругу машиной Хохони: летчик шел на правильном удалении от аэродрома, сделал, где полагается, предпоследний разворот. Только когда самолет летел уже на посадочном курсе, у Сохатого появилось ощущение тревоги, потому что чем ближе подводил Хохоня машину к полосе приземления, тем больше запаздывал с потерей высоты. Лишняя высота вынуждала его увеличивать угол снижения, от этого росла скорость, которая становилась помехой для нормальной посадки. Настала пора вмешаться в действия летчика, и Сохатый включил передатчик:
― Хохоня, посадку запрещаю! Уходи на второй круг. Последний разворот сделай на пятьсот метров дальше, и все будет в порядке.
Старший лейтенант улетел на повторный заход. А к подполковнику спокойствие больше не вернулось. "Случайная ошибка или преднамеренная? Ждать восемь минут…"
…Новый заход: летчик увел самолет дальше, чем нужно, и начал рано терять высоту. Сохатый решил помочь:
― Не снижайся, Хохоня. Пройди семь, десять секунд в горизонтальном полете, а потом планируй!
Летчик совета не послушался. Машина провалилась вниз.
"Наверное, теперь не видны и посадочные знаки. Зацепится за что-нибудь, красавец".
― Хохоня, запрещаю посадку. Уйди на второй круг… Ты знаешь, что такое артиллерийская вилка недолет-перелет. Вот теперь и делай расчетный разворот между первым и вторым разом. Понял? Ответь!
― Понял, командир! Выполняю.
Хохоня летел, а Сохатый корил себя: "Неужели я такой болван, что не мог разобраться в летчике, не сумел отличить нежелание от неумения? Если это так, то дрянной из меня руководитель… Нет, не может быть у меня ошибки. Он же продолжает игру, паршивец: артиллерийскую вилку показал уже на практике. Значит, видел первый перелет и сделал на втором заходе большой недолет… Только бы не переиграл".
― Всем, кто летает по кругу, набрать шестьсот метров, наблюдать друг за другом и ходить молча. Кто идет с полигона, занять девятьсот метров и ждать над аэродромом команды…
― Хохоня, как слышишь?
― Хорошо слышу!
― Выполняй мои команды. Делай третий разворот.
― Выполнил.
― Вижу. Снижение два метра в секунду. Выполняй четвертый разворот. Установи заданную скорость и правильные обороты мотора. После разворота выпусти закрылки.
― Сделал.
― Наблюдаю тебя. Идешь правильно. Обороты чуть меньше. ― Сохатый шепотом выругался. ― Я тебе сказал: меньше обороты! Чего молчишь? Ответь! Заело, что ли?!
Летчик не ответил. Самолет опять не успевал с потерей высоты. Надо было угонять пилота на новую попытку.
― Хохоня, на повторный круг. Выполняй, тебе говорят!
"Ил" прогудел над головой Сохатого, и ему послышалась в реве мотора насмешка. Он, казалось, явственно слышал, как Хохоня кричал ему из кабины: "Маленько еще полетаю! Бензин-то есть! Посмотрим, у кого нервы крепче!"
"Вот, Ваня, твоя психология: ты с добром, а он тебе фигу. Глотай, молодой командир, только не подавись. В войну такого никогда не было и быть не могло. А вот теперь… Знакомься с новым видом увольнения из армии. А начнешь ругать, тут же скажет: "Моей вины тут нет. Я же просил у вас еще провозной, а вы мне отказали. Старался, да не получилось".
― Хохоня, как слышишь?
― Хорошо слышу, командир!
― Делай все, как в последнем полете, только чуть меньше обороты после четвертого разворота.
― Понял, выполняю!
"В голосе и волнения, ни боязни, ни радости, ― решил Сохатый. Значит, играет, нахал, в дурачка. Если угадал, то сам сядет. Жить-то хочет. Подскажу только в крайнем случае".
Сохатый закурил, чтобы как-то отвлечься и успокоиться, но услышал за спиной шум автомобиля. Обернулся на звук. Подъезжала полуторка: рядом с шофером подполковник Зенин, в кузове, навалившись на кабину грудью, капитан Тулков. Шофер затормозил, и оба офицера быстренько оказались рядом.
Глядя на них, Сохатый глубоко вдохнул в себя горячую дымную струю и закашлялся: пересохшее горло ободрало, точно наждаком. Со злостью швырнул под ноги папиросу, наступил на нее каблуком.
― Чего приехали? Помогать или сочувствовать? Тулков стушевался и промолчал. Зенин же на грубость не прореагировал.
― Помогать ― только мешать. Волнуемся, вот и приехали. Репродуктор на стоянке не нас одних всполошил. Радиообмен-то слышно. Летчики и механики стоят, как гусаки на страже, шеи повытянули, только что не шипят.
― Ладно уж, не волнуйтесь. Сядет он. Надоест разыгрывать идиота ― и приземлится. Прав капитан Тулков оказался: не хочет этот парень ни с нами, ни с военной авиацией знаться. Навострил лыжи на гражданку, добивается, чтобы уволили. Но не по его личному желанию, а по сокращению штатов. Так ему сподручней новую жизнь начинать.
…Хохоня вновь планировал на посадку. И опять шел выше положенного. Сохатый прикинул, где может приземлиться самолет при такой ошибке. Получался метров на пятьсот перелет. Посмотрел на дальний край аэродрома: "Должно хватить места для пробега".
― Садитесь, Хохоня.
Тулков заволновался, дернулся к Сохатому, открыл рот, собираясь что-то сказать, но подполковник жестом руки остановил его.
― Не надо. Пусть приземляется. Места хватит.
Летчик выравнивал самолет, подпускал его к земле все ближе, и вместе с ним "делал" посадку замполит: по мере снижения "Ила" приседал все ниже, как будто кто-то невидимый придавливал его к земле. Когда после приземления машина немного отделилась от земли, Зенин синхронно с ее движением тоже дернулся вверх, а потом вновь присел.
Подскочив на полметра, "Ил" плюхнулся на землю и покатился вдоль, постепенно теряя скорость. Посадку и полет теперь можно было уже считать законченными. И убедившись в этом, Зенин распрямился, шумно вздохнул:
― Дьявол окаянный, а не летчик. Привлеку к партийной ответственности за фокусы.
― Ничего ни тебе, ни ему это не даст. Приборов, записывающих полет, у нас нет. Вместо фактов ― моции. Скажет, что не справился с заданием. Командиры вместо того, чтобы учить, торопили, а сейчас оговаривают его. Избавиться хотят. Лишних много. Тут и конец критике… Тулков, поезжай на стоянку. Высади его из самолета, и чтоб никаких разговоров. Закончим полеты, потом разберемся…
Вечером старший лейтенант Хохоня в присутствии подполковника Зенина и капитана Тулкова признался Сохатому, что хочет уйти из армии. И подал рапорт на демобилизацию…
И в радости горе
Окончена академия.
Подполковника Сохатого распирала радость. Иван Анисимович чувствовал себя альпинистом, покорившим высочайшую вершину и теперь разглядывающим с ее высоты открывшийся ему новый горизонт. Думая о завершившемся этапе жизни и завтрашнем дне, он каждой клеточкой тела ощущал в себе готовность к новым восхождениям и на более крутые горы, пока еще не видимые отчетливо. Удовлетворение достигнутым заслоняло от него в этот миг простую мудрость, что двух одинаковых даже на один пик не бывает восхождений, что с человеком от прошлого остаются только знания и опыт, а трудности встречают его в пути всегда новые. Он, выросший в огне войны от младшего лейтенанта до подполковника, сформировавшийся в условиях фронтового демократизма, не очень-то представлял ожидающие его ухабы на командирском пути и будущих воздушных дорогах, на которых, как и у скалолазов, трудны подъемы, но не легче и спуски.
Получив диплом и сказав, что положено в таких случаях говорить поздравившему его начальнику, Иван спустился со сцены в ярко освещенный зал навстречу счастливой улыбке Любы. Он шел мимо празднично одетых женщин и не менее красивых в своих парадных м