Глава тринадцатаяКАЖДЫЙ ЧАС
В ранний час, расхаживая по дому и неторопливо собираясь на работу, Груздев непременно выбирал минуту, чтобы сесть за свой старомодный письменный стол. Каждый раз, когда он удобно располагался в твердом, тоже старом кресле и закуривал папиросу, од придвигал к себе настольный календарь и разбирал на его листке записи, выведенные его же рукой накануне. Он и без пометок знал, что надо сделать за день, который только начинался, но все-таки по привычке изучал написанное в календаре, вспоминал и представлял во всех подробностях первоочередные дела, продумывал, как способнее справиться с ними. Только в редких случаях перечеркивал Груздев ту или иную запись. Обычно все намеченное он выполнял методично и в той последовательности, какую диктовала обстановка, тратя на это, если была необходимость, весь запас воли и физических сил.
Без пятнадцати восемь Груздев вышел из дому и равно в восемь был в своем служебном кабинете. Окинув взглядом стол с телефонными аппаратами, он извлек неловкими пальцами из верхнего кармана пиджака листок, вырванный из календаря, и включил прямую связь.
Потребность лично переговорить с начальниками управлений он испытывал всегда. Однако устной информации ему тоже всегда недоставало.
Выслушав последнее, короткое, как рапорт, сообщение, Груздев вызывал машину и, как он любил говорить, отправлялся в «круговое путешествие» по объектам стройки. Уже надев пальто, он услышал неожиданный телефонный звонок. Вера Николаевна, жена, бывшая учительница, радостно сказала, что к вечеру у нее «образуется окно» — свободное время. Хочется посмотреть фильм, новый, необыкновенно хороший… Нет, нет, он не может: в восемнадцать ноль-ноль собрание у монтажников.
И снова звонок. На этот раз из райисполкома: знает ли он о заседании постоянно действующей комиссии? Конечно, нет! Почему не предупредили хотя бы за день? Он, Груздев, всей душой за благие дела, но ведь день есть день, — единственный, который прожить надо с предельной пользой и притом, по возможности, лично участвуя во всем, что предстоит сделать.
Можно, конечно, передоверить дела замам, но загодя, тщательно продумав и организовав то, что должен был сделать сам. А как быть теперь? Нет, он не поедет в исполком. Там обойдутся и без него. А здесь?.. Здесь еще не ясно, как кончится история с экономией бетона, полгода назад обоюдно начатая проектировщиками и строителями. Не ясно, почему простаивают монтажники, несмотря на все меры, принятые для работы по твердому графику. И вновь сегодня надо звонить в Москву, выбивать дополнительный металл. Ведь всем должно быть понятно, что арматуры пошло во много раз больше, что без этого невозможно было бы сэкономить столько бетона.
Груздев покачивался всем корпусом при каждом нырке машины, смотрел через ветровое стекло и все перебирал, перебирал в памяти множество неотложных дел, которые приготовил ему наступивший день.
Коростелев, как и следовало ожидать, во время последней поездки в Москву не добился увеличения фондов, зря отбывал там командировочные дни. Пожалуй, полезнее было вместо него послать Норина. Как бы там ни было, он действительно человек дела. С пустыми руками не возвращался никогда.
Но послать Норина в тот раз было нельзя. И тут мысли Груздева перекинулись к случаю с Карачаном, начальником транспортного управления. Пожалуй, не дотянул бы он из-за своей болезни до сего дня, не предложи вовремя Норин свою кровь, группа которой у него единственного из всех доноров-добровольцев подошла Карачану.
Нет, не все в Норине отталкивало. И все-таки Груздев не мот объяснить, почему он ни за что бы не посоветовал Лене Крисановой выходить за Норина замуж. Но советовать теперь уже поздно. А может быть, и получится у них нормальная жизнь. Может быть, Норин преодолеет свои слабости, поймет единственно правильную науку — жить для людей. Но Коростелев…
Последняя встреча с ним оставила неприятный осадок, и это ощущение неприязни к Коростелеву не проходило до сих пор. Ничего не сказать о результатах командировки, даже не позвонить после возвращения из Москвы, а устроить себе, видите ли, банный день!
Наполняющего обязанности главного инженера Груздев застал в длиннополом халате. Он только что вышел из ванной и, промокая махровым полотенцем розовое лицо, пригласил пройти в комнату. Груздев отказался. Он переступил у порога с ноги на ногу, расстегнул пальто и спросил о самом важном, ради чего сделал изрядный крюк на машине и заехал к Коростелеву домой.
— Как фонды на металл? Не привез! — повышая голос, заключил Груздев, увидев разведенные в стороны руки Коростелева, его холеное лицо, вдруг ставшее серьезным и надменным. — Так и знал! Тебя только за смертью посылать и то не скоро дождешься!
— Попрошу изменить тон, — ответил Коростелев. Его побледневшие губы вздрагивали, видно было, что он с трудом подбирает слова. — Я вам не толкач… и не какой-нибудь снабженец. И вообще… — Коростелев повернулся спиной, прошел в комнату, бросил на спинку стула полотенце. Прогромыхав сапогами по коридору и став в дверях комнаты, Груздев уже тут дослушал окончание фразы, которую Коростелев закончил почти истерично, на выкрике: — И вообще, надоела мне ваша стройка, ваши план-задания, фонды, лимиты, ваши близнецы-дома, наконец, с примитивным вьюном на балконах! Все надоело! Хватит!
— Вот это уж точно. Хватит! Довольно ваших услуг, почтеннейший Евгений Евгеньевич. Собственно, ждать вам осталось не долго.
— Знаю! — вызывающе сказал Коростелев, сев в кресло и покачивая ногой. — Все знаю и сожалею, что мне ничего не было известно об этом раньше, до поездки в Москву. Оказывается, вы меня просто-напросто выпихивали с должности. Ну, что же, бог вам судья.
Груздев покрепче натянул кепку на крутой морщинистый лоб, застегнул пальто. Ни говорить с Коростелевым, ни смотреть на него не хотелось. На столе лежал пухлый портфель, рядом с ним возвышалась стопка книг и совсем с краю поблескивала лакировкой коробка конфет, перевязанная золотистой тесьмой. «Вконец раскиселился», — подумал он о Коростелеве и, не попрощавшись, вышел на крыльцо.
Сухая осенняя прохлада пахнула ему в лицо. Все вокруг было залито ярким солнцем. От калитки, по узкой дорожке, заросшей увядшими мальвами, прямо на Груздева шли две молодые женщины. Он приостановился, узнав жену Кострова Любовь Георгиевну и врача из поликлиники Нину; подумал — не обознался ли, но обе они почтительно, уступая дорогу, поздоровались.
— Какими судьбами? — поинтересовался Груздев. — Надеюсь, не к больному?
— Нет, что вы! — рассмеялась Нина. — Просто Евгений Евгеньевич очень интересный, интеллигентный человек. Притом мы просили его выполнить в Москве один маленький заказ.
— Понятно, понятно, — машинально проговорил Груздев и пошел к стоявшей возле забора машине.
О встрече с женщинами, которой вначале Груздев очень удивился, он забыл сразу, а вот ощущение неприятного осадка, вызванного разговором с Коростелевым, все еще держалось где-то в глубине души. И времени с того дня прошло немало, и Коростелев уже давно не работал в управлении, а любое воспоминание о нем по-прежнему раздражало.
… «Газик» противоборствует ветру, торопится, трясется, подпрыгивает, но это не мешает Груздеву думать. Вот вспомнил Веру Николаевну, самого близкого друга. С нею пройдено по жизни тридцать с лишним лет. Не всегда под одной крышей прожиты эти тридцать с лишним лет, но все равно вместе. А разлучали их чаще всего новые стройки. Каждый раз, когда Груздев уезжал, Вера Николаевна на полгода, а то и на год задерживалась на прежнем, обжитом, месте. В молодые годы ее связывала учебная программа — не могла же она уехать, не доведя свои классы до летних каникул. А потом начиналась оздоровительная кампания. В пионерские лагеря Вера Николаевна не ездила, она занималась детскими городскими площадками. Это у нее получалось, не в пример другим воспитателям, хорошо. О детских площадках писали в газетах, опытом Веры Николаевны интересовались представители других городов.
После выхода на пенсию свободного времени у нее не стало вовсе. С утра до поздних сумерек пропадала она на заседаниях в гороно, горкоме комсомола, в горисполкоме, выговаривала там для ребячьих площадок строительные материалы, спортивный инвентарь, всевозможные игры, книги. Весело, шумно жил детский улей Веры Николаевны, и всякий раз ей было жаль оставлять его.
Груздеву стало не по себе: сегодня он как будто бы обидел Веру Николаевну — не согласился пойти в кино. А ведь если не теперь, то когда в другой раз выберутся они? Но мысль эта тотчас ушла.
«Газик» остановился возле железнодорожной колеи, от которой высоко вверх поднимались стальные ноги портального крана. Вдоль колеи громоздились щетинистые кипы арматуры. Около одной из них стояли рабочие с угрюмыми, озабоченными лицами.
Груздев разглядел заместителя начальника цеха Петрова. По его жестам можно было понять, что он недоволен работой. А когда Петров увидел Груздева, заговорил с жаром, ища поддержки:
— Вот посмотрите, Илья Петрович! Они утверждают, что арматура соответствует новой технологии. А я же на глаз вижу — не то! И мерять незачем.
— Да, братцы, слабоваты прутики, да и редковаты, — согласился Груздев, обойдя кран. Он протянул пальцы к арматуре, ощупал ее. — Не такую вроде мы технологию утверждали. Что же это? А? — Он обвел вопросительным взглядом лица рабочих.
Ответил за всех один, самый неказистый, в рыжем от ржавчины ватнике:
— Нам-то что? Мы любое изобразить можем. Как инженеры намозговали, так и мы изготовили. Тютелька в тютельку! Вот. — Он подал замызганный лист картона, с чертежом. — Вот, полюбопытствуйте…
Петров перехватал протянутый Груздеву чертеж, вспылил:
— Сколько можно объяснять — не ту технологию взяли?! Поправки где? Где картонка с поправками?
— Поправки общественного бюро? — уточнил Груздев.
— Вот именно, именно! — восторжествовал Петров. — Сколько тут лучшие головы мараковали!