– Кар! – послышалось сверху. – Карл!
– Немцу, и правда, только с лошадью говорить, – сказал Карл кому-то в карете. – Граф, окажите любезность, как только этот оборванец соблаговолит пробудиться, пригласите его от моего имени на завтра ко мне во дворец на костюмированный бал. Это будет лакомый кусочек, – обратился он опять к кому-то в карете.
– Натюрлих, Маргарита Павловна, пардон, Горенштейн! – крикнул он на прощание мне, и карета с громом укатила.
Путь Юпитера всегда сопровождается громами. Даже если он направляется к Венере.
Придворным пугалам доставляло удовольствие затоптать какого-нибудь ротозея. Это одна из самых лакомых придворных затей. Особенно приятно потоптаться по кому-то из своих. Люди рассыпались с их пути, а на дороге остался лежать самый страстный почитатель, самый подобострастный поклонник, который в этот час оказался ближе всех к их милостям.
Вот и увидел я, наконец, рабов на конях, а князей ходящих, подобно рабам, пешком.
Однако, как кружится голова и плывут в разные стороны мысли и образы. Как их поймать, удержать и направить в нужное русло? В голове воспоминания, как короткие вспышки трамвайной дуги во тьме. Куда несет меня мой трамвай? В Галерах я помнил одно: мне надо спасти Сократа. А что мне делать сейчас? Кто подскажет?
– Возьму? – показал я киоскеру сборник Вийона.
– Конечно, бери, – сказал киоскер. – Заходи как-нибудь. Вместе легче ждать.
«Чего ждать, – подумал я, – светлого будущего? Так это оно ждет нас. Странный человек».
– Хорошо, зайду.
С ворами было покончено. Люди нехотя разбрелись, ища себе других развлечений. Им, конечно же, было бы интереснее наблюдать с утра до вечера, как кончают с ворами, но тогда на ночь глядя было бы труднее найти еще какое-нибудь развлечение для души.
Я пробирался среди наскоро сколоченных лавок, будок, сдвинутых рядами бочек, ящиков, сундуков, широких и узких подвод, с которых торговали солью, вином, мясом, овощами, горшками и прочей кухонной утварью. Цыганки продавали сигареты и губную помаду, доставая их из-за необъятной пазухи, гадали по углам денежным простофилям, шептались о чем-то со стражниками. В тесном кружке на земле дрались тощие петухи. За столом тягались в силе на руках. В телеге, укрывшись рогожей, елозила парочка, а под телегой сладко спала старуха. Ей, наверное, снилась любовь. А может, пончик. Жизнь шла своим чередом.
Куда-то запропастились мои спутники, или я сам оторвался от них? У меня, от обилия лиц и мыслей, еще сильней закружилась голова. Как проблески солнца сквозь густую листву, вспомнил вдруг Кавказ, Ахилла, Сонику…
Мне навстречу попадались люди, которые, судя по всему, узнавали меня и приветствовали. Я спрашивал у каждого:
– Кто ты?
Они на миг огорчались, потом лица их прояснялись и они вслух объясняли сами себе причину моей забывчивости:
– Да, ведь целая жизнь прошла.
– А какой сегодня день? – спрашивал я у всех.
– День? – спрашивали они. – Время так бежит. И не поймешь куда – вперед, назад?.. Какой день? Зачем нам день? Зачем нам время? Что его – солить? Нам бы узнать, какой сейчас век. Да и то не к спеху. Ты вспомни: мы убивали время день за днем, пока оно не убило нас.
– Я что-то не понимаю вас.
– А зачем вообще что-то понимать? Разве недостаточно просто быть?
– Смотря кем.
– Опять двадцать пять. Зачем быть кем-то? Будь самим собой. Никем.
– Думаете, я знаю себя? Я знаю, что мне надо попасть в шестой зал. Вот он, передо мной.
– Ты заблуждаешься. Это не шестой зал. Шестого зала нет в природе, как в Англии нет тринадцатого номера дома.
– Зато он есть во Франции. Нет, ребята, вы меня не путайте. Нет шестого зала в природе, но он есть в моем уме. А я еще, слава богу, пока в своем уме. В «Камере находок» я его не видел.
Мимо меня, осторожно ступая босыми ногами, прошла хорошенькая девушка в длинной ночной рубашке. Она с беспокойством озиралась по сторонам черными глазами, на длинной шее билась жилка. Она задержала на мне взгляд и, коснувшись меня рукой, молча прошла мимо.
– Кто это? – спросил я у слепого, оказавшегося рядом.
– Ты не знаешь ее? – спросил он. – Это Наталья из Сургута.
– Что она делает тут?
– То же, что и ты. Смотрит по сторонам.
– Она испугалась чего-то? Куда она бежит?
– Куда и все, – сказал слепой. – Не видишь, что ли?
– Не путай Рыцаря, – поправил слепого зрячий. – Она без очереди зашла сюда. Ей теперь далеко возвращаться. Успеть бы.
– Успеет, – заверил слепой.
– До чего успеет? – спросил я.
– Как до чего? До третьих петухов.
– Что-то я хотел ей сказать… – пробормотал я.
– Как прикажешь, Рыцарь. Рыцарю – Наталью из Сургута!
Несколько темных фигур бросились догонять ее.
– Вы не так поняли меня, – сказал я.
– Да, мы поняли этак, – согласились они. – Этак и делаем.
Фигуры вернулись.
– Ну, и где она? Разгильдяи.
– Она исчезла, сеньор. Сударь.
– Товарищ. Я вспомнил – я кореец из Северного Вьетнама, товарищ Го.
– Она исчезла, товарищ Го-сударь. Превратилась в сову. А может, в ворону. Ты не разобрал? – спросил один другого.
– Жаль. Они все исчезают из моей жизни. И эта, как ее. И другая. И еще кто-то был… А эту, говорите, Еленой зовут?
– Натальей. Из Сургута.
– А-а… Значит, Троя в Сургуте. Вон оно что… Ошибся Шлиман.
– Зачем трое? Одна всего – Наталья.
«Наталья? Что они мелют! Она же летит сейчас где-нибудь в вышине…»
В фонарях догорал жир. Они чадили и гасли. Сгущалась темнота. Возросло беспокойное оживление. Как за минуту до премьеры: вот-вот разойдется занавес и на полутемной сцене явятся актеры. Что представят они нам? Что будут представлять собой? Кого и зачем? Внезапно вспыхнули с двух сторон прожектора. Люди загалдели, завертели шеями. Прожектора чертили потолок и стены, как будто искали в воздухе врага. Как при вспышке молнии, из темноты возникли одухотворенные лица, белые и почти прекрасные.
Рядом со мной, в темно-желтом кимоно и высокой шапке, со свитком в руке стоял изможденный человек, похожий на Николая Островского, только с восточным разрезом глаз.
– Стократ благороднее тот, кто не скажет при блеске молнии: «Вот она, наша жизнь», – продекламировал он и представился: – Басе.
– Акутагава, – сказал я.
Басе встал на колени, положил прямо перед собой руки ладонями вниз и смиренно попросил у меня прощения за некоторые свои стихи:
– Они так грубы и многословны в сравнении с вашей «Странной историей», Акутагава-сэнсей.
– Ну что вы, что вы, маэстро, – сказал я. – Дорогою тьмы, исходящей из сердца, слепые идут. Что это я? Это же не ваши. Сыграем-ка лучше в «го». Эй, вы там! Дайте-ка сюда доску и фишки! 361 – не правда ли, в этом числе есть какая-то магия?
– Да, – согласился Басе, – это число дней в солнечном году без числа времен года; змея, заглотившая свой хвост и выплюнувшая четыре зуба мудрости; это трехголовый шестикрылый однохвостый дракон.
И тут Басе закружило в толпе и он исчез.
Все вокруг меня вдруг забегали и что-то потащили, понесли, покатили по земле. Как когда-то в музее и еще где-то… На месте, где только что отпустили грехи, а заодно и души карманным ворам, быстренько сколотили из бочек, телег и досок не то баррикаду, не то трибуну, и на ней возле микрофона замаячило несколько приземисто-тупоугольных и несколько вертикально-остроконечных деятелей – пять-шесть лишившихся разума Дон-Кихотов и столько же Санчо. Лишившись разума, они стали полностью взаимозаменяемы. Они по очереди брали микрофон и призывали к чему-то безликую толпу – либо спокойно и обнадеживающе, либо хлестко и раздражающе; и слышно было, как низкий голос в ритме авлета бубнил за их спинами: «Регламент… Регламент…» Очередную галеру несло на скалы.
Масса темных людей слушала их, как всегда, ничего не понимая, но одобрительно или негодующе шумя. Это было заметно по тому, как они реагировали на выступление лысого военного. Генерал сказал: «Мы пойдем налево!» – и все заорали: «Налево! Налево!», а когда через пять минут он, оговорившись, сказал: «Мы пойдем направо!» – все так же дружно заорали: «Направо! Направо!» – и зааплодировали себе. А для военных – что налево, что направо – всего лишь одно из двух направлений движения, по лысой голове трудно определить, в какую сторону она наклонилась.
На таких площадях легко завоевывать себе сторонников. Сторонники находятся быстро, так же как и противники. Достаточно иметь мозг хотя бы в трубчатых костях, чтобы поддержать или отвергнуть какое-либо начинание.
Я стал пробираться сквозь толпу к трибуне и только тут заметил, что за мной следом идет мой небольшой отряд. Где он был все это время?
Нарисовался плакат: «Добро пожаловать в 6-й зал!»
– Рыцарь! Го-сударь! Дорогу государю! – раздались голоса.
«Тушинский вор», – подумал я, по-царски решительно свалил плакат вместе со стойкой и прошел по нему, не разуваясь.
– Мы пойдем своим путем! – воскликнул я.
Толпа взвыла, одобряя, но тут же неожиданно расступилась, и навстречу мне вышли два серых рыцаря с мечами на изготовку. На обоих был пышный плюмаж из белых перьев. Что ж, обваляем рыцарей в их собственных перьях.
Рассказчик сунул мне в руку металлический прут, похоже, тот самый, которым я бил когда-то крыс. Где он взял его? Опять крысы? Прут был достаточно увесист, но игрушка в сравнении с мечом, да еще с двумя противниками сразу. Что ж, судьба, знать, моя такая. Дело мое правое, и я стал заходить справа, чтобы оставить их обоих в одной от меня стороне. Ближний ко мне рыцарь кошачьими шагами направился ко мне. Когда между нами оставалось три метра, он встал, опустил меч и глухо и гнусаво сказал:
– Ну ты, падла, в натуре!
«In natura. Sic!» – подумал я и, вытянув вперед руки со сжатым в них прутом, с ревом бросился на него головой вперед. Он успел взмахнуть мечом, но не успел опустить его на меня. Я снес его. С грохотом ударился металл о металл, у меня зашумело в голове. Я почувствовал под собой шевелящееся железо и, обхватив его руками, стал методично бить о бетонный пол. Вдруг раздался пронзительный женский визг, я инстинктивно скатился с рыцаря в сторону стены, и в следующий миг на него со страшной силой обрушился меч второго рыцаря. Я поднялся на трясущихся ногах и, пока серый рыцарь поворачивался ко мне, подножкой сбил его на пол. Нахлынувшая толпа накрыла их обоих, схватила за руки, за ноги, за головы и стала совсем не по-рыцарски подбрасывать их в воздух и не ловить. Видно, тяжкие были грехи их – с тяжким грохотом падали они на бетонный пол. Три раза дано было им отпущение грехов, после чего они ус