Глава 42. Визит к графу Горенштейну
Мурлов пошел за хлебом, а Наталья с детьми задержалась в «Детских товарах».
– Купи хлеб и для мамы! – крикнула она ему вслед.
Манюся сказала:
– Милая мамочка, купи мне, пожалуйста, вот эту книжку-раскраску.
Наталья купила книжку-раскраску.
Колянчик заорал:
– А мне купи вот этот велосипед на двух колесиках!
Наталья ему тоже купила книжку-раскраску, чтоб не орал.
Сделали крюк и зашли к деду с бабкой. На полу в прихожей у них, как всегда, был завал обуви, точно тут жили армяне-сапожники или сороконожки. Одних тапок было не меньше десяти пар. И тут же в углу стояли унты и изъеденные молью валенки.
– Мама, да выкинь ты эти валенки!
– Не надо. Отец устилок наделает.
Отец подмигнул. Наделает, мол, наделает. Жди. Ха-ха!
На стене висели, будто ноги манекена, капроновые чулки с луком. Отец указал на лук и как-то с заигрыванием предложил Наталье чашечку кофе.
– Что, кофе купили?
– При чем здесь «купили»? Кофе желаете? Во всех фильмах, когда кто-то заходит в дом, его тут же спрашивают: «Кофе желаете?» Ни разу не видел, чтобы щи предложили, котлету, компот. Непременно кофе, – и он погладил шуршащие женские ноги, набитые луком, и опять многозначительно предложил: – Кофе не желаете?
«Выпил, что ли?» – подумала Наталья и тоже подмигнула ему – мол, а как же, желаем!
А отец снова погладил набитый луком капроновый чулок и позвал:
– Мать! Чего ушла? Пойди сюда!
– Чего тебе? – послышалось из кухни.
– Сюда пойди, говорю!
– Ну, чего тебе?
– Слышишь, шуршат как. Когда тебя по ноге гладишь – не шуршит. А все почему? Лук сухой, а нога женская жирком покрыта.
«Точно – выпил», – решила Наталья и рассмеялась.
Бабка плюнула и вернулась на кухню.
В комнате возле трюмо Мурлов надевал новый костюм. На нем уже были брюки с искрой, нашлепкой на заду и строчкой легкой и прочной, как из стихов Пушкина. Соседский мальчишка вертелся возле Мурлова и допытывался, какой фирмы брюки. Мурлов отмалчивался.
– А все-таки какой фирмы штаны? – в третий раз спросил пацан.
– Хм, – сказал Мурлов.
– Ну что ты пристал к нему? – не выдержала Наталья. – Он же ни одной фирмы не знает. Он штаны различает по двум признакам: целые и драные. Эти – целые.
– Йесъ, мэм! – сказал Мурлов.
Он долго перебирал в шкафу рубашки, точно их там была не одна дюжина. «Да и откуда они здесь? Отцову, что ли, ищет?»
Рубашка была новая, с искрой и пуговками-кнопками, а на плечиках погончики. Не наша рубашка. Мурлов не стал заправлять рубашку в брюки, а выпустил фалды и вместо галстука нацепил большую бабочку, вроде той, за которой гонялся Паганель. Он долго рассматривал ее, поворачиваясь к зеркалу и правым боком, и левым, и снова правым.
– Бабочку надо подбирать с особым тщанием, – напевал он, – все-таки женщина.
«Куда это он так?» – подумала Наталья.
Сверху Мурлов надел пиджак – и тоже с искрой. И весь стал – прямо «из искры возгорится пламя» – сверхторжественный. «Может, ему орден дали? Но рубашку мог и попроще надеть. Эту можно было бы и Димке подарить». Наталья удивилась собственным мыслям.
Ее, однако, так и подмывало сказать, чтобы он все-таки надел рубашку попроще, но Мурлов пару раз крутнувшись, совсем как она сама перед выходом на люди, стряхнул с височков невидимые пылинки-соринки и пошел, ни слова не говоря, прочь.
– Куда это ты так выпендрился? – спросила она.
– А в музей, – остановился Мурлов. – Разве я тебе не говорил?
– Чего в музей-то?
– Да к графу Горенштейну.
– Кто такой?
Мурлов пожал плечами:
– Вот визитка, – он подал ей прекрасно выполненную визитную карточку, атласная рубашка которой переливалась, как южное ночное небо (вот почему он так тщательно подбирает себе рубашку!), а на лицевой стороне изысканным шрифтом было начертано: «Граф Горенштейн. Специальный и Полномочный Представитель». Ниже шли всевозможные реквизиты, которые почему-то никак не запоминались, сколько ни смотри на них. Наталья рассеянно повертела ее в руках и сунула куда-то.
– За мной сейчас пришлют машину.
– На работу берут? В загранку! – воскликнула Наталья.
Мурлов прижал палец к губам, постучал им о тумбочку и трижды сплюнул налево.
– Подожди-ка, яичек сварю, вдруг прямо оттуда куда-нибудь надолго. Чует сердце, – спохватилась Наталья. Намазала пару бутербродов, отварила пяток яиц, в спичечный коробок насыпала соли. – Зря от курицы отказываешься.
– Что я, на Дальний Восток еду? В музей иду. Невидаль!
– Еще неизвестно. У меня лично ум за разум заходит, зачем это ты графу Горенштейну понадобился? Если время будет, позвони. Телеграмму, письмо – само собой.
– Само собой, – Мурлов недоуменно смотрел на жену. Куда это она его провожает?
Лифт, как всегда, не работал, в нем кто-то отчаянно колотился в дверь и глухо и односложно орал. Мурлов, высоко держа голову, проплыл мимо ошарашенных соседей, не поздоровавшись с ними. У двери лифта на первом этаже на опрокинутом ведре сидела прилично одетая старушка в черном платье с протянутой рукой.
Мурлов отдал ей свой пакет. Старушка перекрестила его вслед и сказала:
– Спаси тебя Христос.
Мурлов улыбнулся про себя. «Искупление грехов спасет меня. Спасет?»
У подъезда растеклась огромная лужа, через которую для удобства граждан была переброшена доска. Едва Мурлов вышел из подъезда, подкатила огромная, больше лужи, «Чайка», окатив скамейку водой. В машине, помимо шофера в фирменной кожаной фуражке с кокардой, очках-велосипедах, перчатках раструбом и кожаном фартуке, завязанном высоко под мышками, сидели три холеных породистых господина с белыми мясистыми бородатыми рожами. У двоих были толстые, как они сами, сигары во рту, и ароматный дым от сигар втягивало в подъезд, словно кто-то в подъезде вдыхал его в свои необъятные легкие. Господа были удивительно похожи друг на друга, как братья или матрешки, или представители новой невиданной дотоле расы.
На черной полировке машины, в которую хоть глядись, были свежие лепехи грязи, образовавшие весьма затейливый вензель, похожий на министерский.
Шофер спрыгнул прямо в лужу, стер рукавом полвензеля и открыл дверцу.
– Прш! Всс! – любезно пригласил он Мурлова.
– Здравствуйте, господа! – сказал Мурлов, перепрыгивая лужу и стараясь попасть в открытую дверцу. Прыжок был не совсем точен, Мурлов судорожно вцепился в открытую дверцу и, раскачиваясь из стороны в сторону, повис на ней.
Господа притронулись к головным уборам, напоминающим шапочки альпийских стрелков.
– Куда это он? – спросил появившийся откуда-то Димка, сочувственно следя за попытками Мурлова удержать равновесие.
– Не знаю. К графу Горенштейну. Наверное, в карты играть.
Мурлов сорвался в лужу. Вместе с дверцей.
– Черт! – произнес он. – Безобразие! Где дворник? Чтобы убрал немедленно!
Он залез в автомобиль и вылил из башмаков воду.
Димка поднял оторвавшуюся дверцу и протянул Мурлову.
– Благодарю вас! – сказал отчим, заехал дверцей водителю по уху и передал ее толстому соседу справа. Тот бережно положил грязную дверцу себе на колени. Машина отъехала, Мурлов важно кивнул провожающим.
Все семейство Мурлова выстроилось у подъезда и махало вслед «Чайке» руками и платочками.
За машиной катил на трехколесном велосипеде Колянчик, зацепившись крюком за бампер.
– Вот бандит! – радостно сказал дед, а бабка брякнулась на скамейку и заревела.
– Да держите же его! – восклицала она.
– Ничего, прокатится и отстанет, – успокоила ее Наталья.
Через несколько минут из-за поворота показался Колянчик. Он бешено крутил педалями и что-то орал.
– Это, деда, тебе! – протянул он деду коричневую с золотой росписью коробку, в которой лежали красивые ароматные сигары с золотым ободком и каким-то гербом – видимо, табачной фабрики.
Дед водил носом взад-вперед по раскрытой коробке и говорил: «А-а-а!» Он оглядел всех, и взгляд его говорил: «С какими людьми мой зять!»
– Ты же подполковник в отставке! – напомнила бабка.
– Оттого и нюхаю, – отрезал дед. – Это ж не порох и не портянки. И даже не керосин.
– Я и тебе сейчас что-нибудь привезу! – крикнул Колянчик бабушке и покатил за поворот.
– Не смей! – зашлась в кашле бабка. – Я кому говорю, не смей!
Она помолчала и вдруг добавила:
– Если, конечно, духи будут – «Красная Москва».
«Бред какой-то», – подумала Наталья.
– Там, когда Димитрию Николаевичу будут у графа кофе предлагать, лук, наверное, на стене в чулке висеть не будет, – предположил отец.
– У них там бананы в колготках висят. Это ж рабовладельцы с плантаций. По рожам видно.
– Вот бы догадался кофейку у графа спросить.
– Папа! – возмутилась Наталья («Зациклило», – подумала она). – Это деловая встреча. Какой кофеек? – она нащупала в кармашке кофточки какую-то картонку и достала ее. Это была визитка графа. Наталье показалось, что рубашка карточки не то потемнела, не то как-то переливается по-другому. Словом, оптический эффект.
– А что? В войну войне табачок не помеха был. И в мирное время миру кофеек не помеха.
– Стыдись, отец! – сказала бабка. – Не нужен мне кофе турецкий! Ты же кровь проливал!
– А-а-а! – снова провел дед носом по коробке с сигарами. – А табачок турецкий нужен.
Вернулся Колянчик. У бабки загорелись глаза.
– Не догнал. Скорости не хватило, – сказал внук.
– Не смей больше цепляться за бампер! – приказала бабка.
Колянчик пискнул, а дед рявкнул: «Есть!», козырнули одновременно друг другу с разворотом на начштаба.
***
«Чайка» тем временем прошелестела полупустынными центральными улицами города мимо ресторанов, театра, универмага, обогнула горисполком и мягко подкатила прямо к историческому музею, где и остановилась бесшумно, но не у парадного крыльца, а возле служебного входа.
Из дверей выкатился мохнатый сторож и распахнул со стороны толстых соседей Мурлова дверцу автомобиля. Обогнув машину, он встал перед Мурловым, изучил проем, лег к Мурлову на колени, взял дверцу из рук соседа и вытащил ее, заехав шоферу по уху. Отнес дверцу к служебному входу и прислонил к стене, а затем подскочил к дверце водителя и тоже распахнул ее. Шофер свою дверцу захлопнул, но сторож опять открыл ее. Шофер снова захлопнул дверцу и нажал на кнопочку. Сторож, пыхтя, попытался все-таки открыть ее.