[51].
Выбор, сделанный под влиянием страсти, нередко воспринимается как свободный, верный, подлинный. Однако «свобода» от совести, освобождение от нравственных ценностей оборачивается зависимостью от страстей и становится свободой разрушения личности, вследствие чего человек погружается в тревогу.
Традиции, общественные представления, нормы, основанные на нравственных ценностях, не противоречат свободе человека, не мешают, а помогают его свободному выбору. Потому тревога распространяется в переломные эпохи, когда формирующиеся новые общественные представления, утверждающиеся новые ценности противоречат тому, что для человека действительно важно, ценно, и он переживает чувство беспомощности и дезориентации. Тревога охватывает человека, когда обесценивается действительно объективно важное и значимое, когда он внутренне не согласен с формирующимися новыми общественными представлениями и нормами. Тревога связана с разрушением традиций, которые помогают человеку приблизиться к духовному в себе, к своей глубине. Если происходящие перемены согласуются с совестью человека, то тревоги нет, а если они вступают в противоречие с нравственными законами, то тревога возникает, несмотря на то, что на уровне сознания мы можем считать грядущие перемены положительными, полезными и необходимыми.
Например, А. А. Блок писал в дневниках о своих надеждах, связанных с переменами в начале XX века. Он слишком хорошо видел недостатки, несправедливость дореволюционной жизни, чувствовал правду возмущения трудовых людей, верил в приближение новой, живой, могучей и юной России. Революция вначале воспринималась им как торжество стихии музыки над серостью, приземленностью, пошлостью, и он приветствовал революционное обновление жизни, которое должно смести все старое, косное, ложное, мещанское. Он призывал слушать музыку революции, но в его стихах звучат тревожные ноты, например:
О, если б знали вы, друзья,
Холод и мрак грядущих дней!
Или:
Двадцатый век… Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
Тревога связана с осуществлением некоего не подлинного, не настоящего «Я». Не реализуя свое настоящее «Я», человек приближается к небытию, о чем и свидетельствует тревога. Реализация этого неподлинного «Я» может быть очень сильной, резко выраженной, но при этом возникает угроза небытия, которую мы переживаем как тревогу. Человек не живет в полную силу, не реализует дарованное ему. Тревога — это не борьба с небытием, тревога — следствие приближения к небытию. О каком же «Я» идет речь? Что такое подлинное и неподлинное «Я»? Каков этот таинственный путь к себе?
Глава 5О наличном и духовном
Человек принадлежит двум мирам, он не только природное, но и духовное существо. Природа человека побуждает его жить в горизонтальном измерении, в противостоянии другому человеку и борьбе за существование. Главная цель жизни в таком случае — приспособиться, по возможности устроиться, по словам одного клиента, «занять полку повыше». Иногда такая жизненная ориентация настолько доминирует в обществе, что другого почти и не видно. Формируются социальные представления о том, что доносительство — это борьба с врагом, воровство — это норма жизни, ложь — это правда, любовь — это эмоциональная привязанность или сексуальное влечение, счастье — это высокий уровень потребления, полнота жизни — это богатство ощущений и переживаний; личностное развитие — это самореализация, выявление природных потенций «внутреннего Я», забота о личном благе. Сознание и воля человека становятся орудиями утверждения самости.
О таких временах А. А. Ахматова писала в поэме «Реквием»:
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
По словам Евгения Трубецкого [52], во времена обнажения мирового зла и бессмыслицы сообщество начинает напоминать животный мир: «Перед нами проходили картины взаимного пожирания существ — яркие иллюстрации той всеобщей беспощадной борьбы за существование, которая наполняет жизнь природы» [53].
Чувство нравственной тошноты и отвращения достигает в нас наивысшего предела, когда мы видим, что, вопреки призванию, жизнь человечества в целом поразительно напоминает то, что можно видеть на дне аквариума, где «победителем в борьбе с рыбами, моллюсками, саламандрами неизменно оказывался водяной жук, благодаря техническому совершенству двух орудий истребления: могущественной челюсти, которой он сокрушал противника, и ядовитым веществам, которыми он отравлял его» [54]. Само наличие этого отвращения свидетельствует о том, что для человека такая жизнь противоестественна, что он призван к другому.
Недаром такое отношение к ближнему считается бесчеловечным. Но милосердие, любовь, терпение, самопожертвование не исчезают и в такие бесчеловечные времена, их просто не так заметно. Насколько бесчеловечным был режим в нацистской Германии, но существовало сопротивление, существовала «Белая роза» [55]!
Идея потенциального, духовного «Я» в различных формулировках проходит через всю историю культуры. За очевидностью «наличного Я» человека сокрыто незримое, не очевидное «духовное Я», духовная индивидуальность.
В отечественную психологию понятие «духовного Я» введено Т. А. Флоренской [56]. «Это сокровенная глубина души человека, устремляющая его к добру и совершенствованию. В нем звучит голос вечности, неповторимое жизненное призвание человека. „Духовное Я“ обычно не сознается или смутно осознается человеком, в отличие от „наличного Я“, представляющего собой совокупность психологических характеристик человека и состояний его души» [57]. Неоправданно давать определения духовному, но мы можем говорить о его психологических проявлениях — совести, самопожертвовании, милосердном отношении к другому, о творческой интуиции.
Что заставило Януша Корчака [58] не уйти из Треблинки, как ему не раз предлагали сотрудники лагеря, а остаться с детьми до самого конца? Что побудило великую княгиню Елизавету Федоровну [59] ухаживать за ранеными и больными? Почему доктор Гааз [60] наживал неприятности в борьбе за облегчение жизни заключенных, в организации больниц для бесприютных? И сейчас есть немало людей, по мере сил помогающих ближнему. О некоторых из них мы слышали: они создают фонды помощи, добиваются строительства больниц и хосписов. О большинстве же мы, конечно, не знаем, и начинает казаться, что и нет их, что это явление исчезает из нашей жизни, но это неправда! Люди, живущие рядом с нами, наши близкие, родители, бабушки, дедушки, друзья, — разве на памяти каждого нет воспоминаний о том, как они помогали, жертвовали многим и ради нас, и ради других?
Что побуждает людей не устраиваться за счет ближнего своего, не наживаться на горе и страдании людей? Что побуждает человека просто честно жить? В те времена, о которых писала А. А. Ахматова, бесчисленное число наших сограждан не приспособились к доносительству, не наживались на бедах и страданиях окружающих… В недавние времена множество людей, честно работавших на заводах, фабриках и в колхозах, не обогащались на распаде страны, которую они строили, не приспособились к воровству.
Наиболее близким каждому человеку проявлением «духовного Я» является совесть. В настоящее время это слово воспринимается почти архаичным, устаревшим, и как-то почти неловко стало произносить его, а между тем это реальность, с которой сталкивается каждый человек.
Нередко совесть понимают как продукт присвоения моральных норм. Однако даже поверхностное, «школьное» различение понятий морали и нравственности помогает избежать такого неверного представления. В отличие от нравственных, моральные нормы отражают общественно-исторические, преходящие ценности. Совесть же связана с непреходящими духовно-нравственными ценностями. Совестные переживания являются характерными для человека, в том числе и в атеистических культурах.
Сопереживание, сочувствие — эмоциональная основа совести. Испытывая угрызения совести, человек нередко ставит себя на место того, перед кем провинился. Чувство общности, сопричастности другому живет в каждом нормальном человеке. В самом слове «совесть» — приставка «со» указывает на сообщность, сочувствие, сотрудничество, единство людей. Однако переживание эмоциональной общности с группой может побудить человека к совершенно бессовестным поступкам, как бы санкционированным, оправданным социумом. Так, дети могут переживать некоторую эмоциональную общность на фоне совместного жестокого преследования сверстника, в то время как каждый из детей поодиночке не преследовал бы его и не обижал. Эмоциональная общность с одним человеком, сочувствие, сопереживание ему могут побудить к жестоким и бессовестным поступкам по отношению к другому (Алеша Валковский). Кроме эмоциональной, связанной с сочувствием, сопереживанием другому, и когнитивной, связанной с усвоением моральных норм, есть еще одна сторона совести — связанная с обнаружением этого феномена в своем опыте по отношению не обязательно к близкому, приятному, располагающему к себе человеку, и даже вопреки тем или иным моральным групповым нормам.