И самовосхваление, переживание самоценности, полное принятие себя, и самоуничижение, отрицание собственного достоинства — варианты нарушения внутреннего диалога, при котором человек отвергает свое «духовное Я», теряет свое духовное достоинство. В обоих случаях он фиксируется на наличном, только в одних случаях он весьма доволен собой, в других не доволен, но везде его преследует его собственное «Я», его двойник.
При нарушении внутреннего диалога человек постепенно утрачивает и способность к диалогу с другим. Т. А. Флоренская приводила пример аввы [97] Дорофея [98]. Представьте себе круг. Радиусы — это люди. Расстояние между ними может быть большим, а может уменьшаться по мере приближения к центру круга. Середина круга — это Бог. Чем ближе человек к Богу, тем ближе он к другим людям. Чем дальше люди от Бога, тем дальше они друг от друга. Происходит отчуждение от другого и наблюдается противостояние человека человеку: «Я-то один, а они — все». По словам М. М. Бахтина, мир распадается для него на два стана: в одном — «я», в другом — «они», то есть все без исключения другие… Каждый человек существует для него, прежде всего, как «другой». И это определение человека непосредственно обусловливает и все отношение к нему. Всех людей он приводит к одному знаменателю — «другой» [99]. Акцентируется различие, так как если ничего общего нет, то действительно остается только возможность одинокого противостояния другому. Человек теряет способность к диалогу с другим. Чем глубже внутренний конфликт, тем болезненнее формы взаимодействия с другим, вплоть до совсем извращенных.
Варианты монологического отношения к другому довольно многообразны. Это и стремление к слиянию, растворению сознаний, в одном сознании — психологическое поглощение другого. Печорин говорит: «Я ничем не жертвовал для тех, кого я любил: я любил для себя, для собственного удовольствия: я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их радости и страдания — и никогда не мог насытиться» [100]. Это и использование другого, манипулирование им, при исключительно положительном эмоциональном отношении к другому. Этот тип показан Ф. М. Достоевским в образе Алеши Валковского — стремление к душевному сближению, чувствительность, жалостливость, привязанность, способность к ответному отклику и при этом неспособность к подлинному диалогу.
Это и агрессия, насилие, которое может скрываться под маской служения другому. Человек действительно думает, что он не жалеет себя, жертвует своей жизнью. Агрессия может скрываться под маской слабости, человек требует жалости, сочувствия, понимания. Это и отстраненность, уход от жизни, от другого…
Диалог не является чем-то необычным, экстраординарным; он присутствует в обыденной жизни, в общении, в отношениях людей, это — глубинная сопричастность другому человеку и миру, он необходим как воздух. При исчезновении диалога распадаются связи, усиливается отчужденность людей. Совесть считается пережитком, человек воспринимает другого исключительно в свете своих нужд и потребностей, им овладевает жажда обойти, обскакать, победить, над ним довлеет жажда комфорта, благополучия, которого не только можно, а должно добиваться, истребляя другого, рядом живущего.
Каждый живет сам по себе и для себя, и общество приближается к Аркарнару — городу, описанному в повести братьев Стругацких «Трудно быть богом». Схожая атмосфера показана в фильмах Андрея Звягинцева («Изгнание», «Елена», «Левиафан»). При отвержении духовного, при нарушении внутреннего диалога происходят такие изменения с человеком и обществом, которые граничат с утратой человеческого в человеке и разрушением человеческого сообщества. Возникает, по выражению И. А. Ильина, «бессердечная культура», проникнутая тщеславием, гордыней, сластолюбием и немилосердием.
В сущности, это — адское состояние. Возникает запредельная тревога, и люди буквально издыхают от страха и беспокойства. Человек начинает воспринимать мир как концлагерь. В настоящее время люди так и говорят: «Надо сопротивляться, нужно бороться за место под солнцем. Мир — это концлагерь, и в этом концлагере идет борьба за пайку… Как можно сейчас говорить о какой-то морали и нравственности? Это ослабляет волю человека!» Но все дело в том, что нет другого пути к избавлению от тревоги, как только через внутренний мир с совестью и с другим человеком. Наращивание бойцовских качеств в борьбе всех против всех лишь все более обесчеловечивает общество, и мир все более и более приближается к состоянию, описанному С. Н. Булгаковым.
В такой реальности нормальный человек может жить и живет только милостью Божией и больше никак; только на Него можем мы надеяться, и только в Нем наша защита. Принимая зло в себе, которое вроде бы помогает нам выжить в этом мире, мы отказываемся от этой защиты и неуклонно приближаемся к небытию. В таком случае мы примиряемся со своей тенью, даже взращиваем ее, но в результате погружаемся в тревогу, а реальность все более и более становится для нас концлагерем.
Путь примирения с двойником, с тенью, и результат такого пути описан Ф. М. Достоевским. Яков Петрович Голядкин живет во враждебном мире, в противостоянии другому человеку, под прицелом его враждебного и унижающего взгляда. Он ведет страстно напряженный разговор с ним, «мысленно испепеляя и разгромляя врагов своих». Беседы Голядкина с враждебным другим продолжаются, углубляются и заканчиваются появлением двойника, которое подготовлено всем строем душевной жизни героя. Кто такой двойник? Это персонифицированная часть души героя. Двойник вобрал в себя все негативные стороны и слабости своего хозяина. То, что есть у Голядкина, есть и у двойника, только у него все обнажено и ничем не прикрыто, это — злая часть души в ее «чистом» виде. И вот двойник появляется, Голядкин видит его и разговаривает с ним.
Достоевский отмечает интересный момент: появление двойника герой готов был признать бредом, потемнением ума…да не признал. Если бы он принял свое потемнение ума, свою неправоту, это стало бы шагом к исцелению. Но такому шагу, такой здравой оценке помешало представление героя об исключительной злобности окружающих: «Голядкин даже сам готов был признать все это бредом, мгновенным расстройством воображения, отемнением ума, если бы, к счастию своему, не знал по горькому житейскому опыту, до чего иногда злоба может довести человека, до чего может иногда дойти ожесточенность врага, мстящего за честь и амбицию» [101].
Представление о том, что мир полон злобы, является для героя реальной оценкой действительности, — не хочет же он быть «наивным и слабым»! Такой «реальный взгляд» на мир — просто «счастье», поскольку не позволяет ему потерять бдительность и поддаться на происки врагов. Фактически герой стоял перед выбором и совершил его: он предпочел признать реальное появление двойника, но не расстался с мыслью, что вокруг него — только злоба и враги. Более того, он даже укрепился в этой мысли. внутренняя полемика с двойником переходит во внешнее собеседование, по мере того как фантом сознания локализуется для Голядкина в его жизненном пространстве.
Поддерживая мысль о враждебности другого и преисполненности мира исключительно злом, он сочетается с этой мыслью, принимает свою тень и выбирает мир, в котором нет Бога, нет любви. Однако в таком мире остается только борьба всех против всех. В такой борьбе господин Голядкин и применяет по обстоятельствам либо самоуничижение и заискивание перед другим, либо самоутверждение над ним.
Далее герой стремится к сотрудничеству с двойником, надеясь составить с ним заговор против всех. Вспомним, что двойник является персонификацией «отвратительной части души», «тенью» господина Голядкина. Признание тени и попытка составить с ней одно целое не удается: «лжеприятель» не нуждается в дружбе с Голядкиным. «Вероломный друг» обманывает Голядкина, используя его в своих целях. Впрочем, ему почти не нужно обманывать, поскольку Голядкин стремится подружиться с теневой стороной своей души и «сам обманываться рад». Когда же Голядкин решился на борьбу, он пытается вести ее, постоянно контактируя с двойником, что еще больше углубляет его болезнь. Разговоры с двойниками ведут и Ставрогин, и Иван Карамазов, и такие контакты приводят к болезни или к самоубийству. Собеседование со злом, с безумием, принятие тени, как показывает Достоевский, к безумию и приводит.
Мы нередко думаем, что сможем примирить добро и зло [102]. Пользуясь словами К. Льюиса, мы считаем, что «на самом деле нет неизбежного выбора и, можно как-то совместить небо и ад…. как-то приладить их друг к другу, развить или истончить зло в добре, ничего не отбрасывая» [103]. Но это невозможно в принципе, и мы должны выбрать либо то, либо другое.
Глава 10Становление личности вопреки тревоге
В отечественной и зарубежной психологии существует немало различных пониманий личности: от социокультурного феномена, постепенно возникающего в ходе переплетения мотивов и деятельностей ребенка, до понимания личности как совокупности индивидуальных черт. Мы придерживаемся понимания личности, характерного для отечественной духовной психологии и философии XIX века.
В основании отечественной психологии лежат мировоззренческие установки, характерные для отечественной культуры в целом. Одной из них является персонализм, признание безусловной ценности личности человека. Персоналистичность отечественной культуры основана на христианском понимании человека; именно в христианском учении личность полагается как нечто самое ценное, (в культурах, возникших на других основаниях, такой ор