– Вот что, Сергеев, – бесстрастно сказал Командир, когда старлей доблестных ВВС доложил, что прибыл отбывать наказание. – Я тут подумал и решил: вам будет полезно узнать всю кухню и технологию Стартового Командного Пункта. Увидеть его жизнь как бы изнутри. Назначаю вас офицером для разных поручений. Это означает: вы будете выполнять все мои просьбы и приказания. Кроме того, подмените заболевшую официантку Клаву и обеспечите доставку и раздачу на СКП летных завтраков. Будете следить за чистотой помещения и влажностью воздуха. Вам все ясно, старший лейтенант Сергеев?
– Так точно, товарищ полковник, – уныло ответил Саня. – Все ясно.
И началось.
– Сергеев, кальку!
– Сергеев, к перископу!
– Сергеев, на крыше флаг задуло, сходи расправь!
– Сергеев, отгони ворон от антенны!
– Сергеев, свежести не хватает, вымой пол!
– Сергеев, отнеси окурки!
– Товарищ старший лейтенант, принесите, пожалуйста, воды из холодильника!
Сергеев!.. Сергеев!.. Сергеев!..
И он отгонял ворон, расправлял авиационный флаг, по четыре раза за смену проветривал помещение, выносил горы окурков, чистил пепельницы, таскал из холодильника запотевшие бутылки «Боржоми», привозил из столовой летные завтраки и полдники – крутился как белка в колесе. За смену так умаивался, что, возвращаясь домой, трупом падал на кровать и сразу засыпал тяжелым, тревожным сном.
– Саня, – встречая его утром, хохотали на весь военный городок летчики, – расскажи, как Командир обедает! Расскажи, Сань, не скупись!
Он только огрызался – не было пытки страшнее и мучительнее, чем кормить Командира. (Тут уж бедной заболевшей Клаве не позавидуешь!) Во-первых, все шесть часов, пока продолжались полеты, Командир ни разу не вставал со своего вращающегося кресла, ни разу не поворачивал головы. Санька видел только его затылок, и это раздражало. Но Командир головы не поворачивал. Как аккуратный макет распростерся перед ним аэродром. Дальний конец полосы упирался в самое небо. По бетонке белыми тенями проносились самолеты – Санькиной машины среди них не было, это терзало. Но Командир головы не поворачивал. Следил только за самолетами, слушал только короткие доклады с бортов, только на них отвечал. Обедал он прямо за пультом. В первый раз, когда Саня поставил перед ним тарелку с горячим ароматным антрекотом, Командир, не отрывая взгляда от полосы, привычно ткнул в тарелку вилкой и, почему-то побагровев, бесстрастно сказал:
– Сергеев, нарежьте мясо маленькими кусочками!
– Что? – взвился Санька. – Я не денщик!
– Нарежьте, пожалуйста, мясо маленькими кусочками, – попросил Командир, не поворачивая головы. – И поставьте тарелку по правую руку. И не гремите ножом. И не топайте ногами.
Саня нарезал мясо маленькими дольками.
Командир ел на ощупь, не глядя на тарелку, но всегда точно накалывая мясо вилкой; на ощупь взял стакан с кофе, на ощупь нашарил пачку с сигаретами.
– Замените, пожалуйста, пепельницу, Сергеев!
Саня заменил пепельницу с окурками, поставил чистую.
Волна негодования, протеста, жгучая, как в детстве, обида захлестнули его, жгли изнутри, и ничего с собой поделать он не мог. Третий день не мог. Забившись в угол, точно загнанный зверек, он глядел на темное пятно, расползающееся по рубашке своего мучителя, ждал.
– Сергеев, – деспот, видимо, изобрел новую пытку. – Возьмите мою машину и мигом доставьте на СКП начальника штаба. Заболел лейтенант Хромов, надо перекраивать плановую.
– Есть доставить начальника штаба.
И он доставил начальника штаба, проветрил помещение, освободил пепельницы от окурков, отогнал ворон, притащил планшетисту бутылку «Боржоми» и вдруг поймал себя на мысли, что злится-то он напрасно. Напрасно злится Саня Сергеев, получивший всего три внеочередных дежурства и разнос на собрании за серьезное нарушение воинской дисциплины. Он поднял глаза и увидел согнутую, усталую спину Командира, темное, расползающееся пятно на рубашке. Шестой час Командир не разгибал спины. Огромное воздушное пространство было перед ним; из всех точек этого пространства к Стартовому Командному Пункту – мозгу военного аэродрома, – как нервы, тянулись доклады с самолетов, стоящих на земле и несущихся в воздухе. Не выключаясь, хрипел динамик громкой связи. Саня прислушался.
– Семьсот пятнадцатый, – он узнал голос майора Громова, – работу закончил!
– На точку, семьсот пятнадцатый! – приказал Командир.
– Восемьсот пятый зону занял!
– Работа, восемьсот пятый!
– Четыреста седьмой – курс триста тридцать два.
– Четыреста седьмой, займите эшелон восемь. Курс – двести девяносто четыре!
– Понял, эшелон восемь, курс двести девяносто четыре.
– Пятьсот девятый, – резко сказал Командир, – долго вы будете молчать?
– Я – пятьсот девятый. Беру КУР ноль.
– Будьте внимательны, пятьсот девятый!
– Понял, прошел дальний!
Неожиданно тонким дискантом зазвонил один из многочисленных телефонов. Дежурный офицер связи снял трубку.
– Да… Да… Нет… Не могу. – Он посмотрел на командира. – Если срочно – найдите замполита, решите вопрос с ним. Нет, с Руководителем полетов я вас соединять не буду – идет работа!
Командир даже не взглянул в сторону связиста, не поинтересовался, кто звонит, какой вопрос необходимо срочно решить, – Командир руководил полетами. Только ему одному было дано право поднимать в небо реактивные стрелы, изменять их курс, разрешать или запрещать посадку. Он отвечал за каждый самолет, за каждого летчика, за каждое мгновение той напряженной работы, что, не прекращаясь, шла в огромном воздушном пространстве. Он отвечал за все. Глядя на усталую спину, Саня вдруг с ужасом и каким-то затаенным страхом понял, что Командир не имеет права ошибаться. Не дано Руководителю полетов такого права. В любой, самой сложной и невероятной ситуации он должен принять единственно правильное решение. Холодно и бесстрастно просчитать, проанализировать в считанные секунды обстановку и немедленно выдать результат. Ошибись РП – и его будут судить. Самым суровым судом – такая огромная ответственность лежала на плечах человека за пультом. Несравненно большая ответственность, чем на любом из летчиков и на всех, вместе взятых. Эта ответственность не позволяла ему вставать из кресла, не позволяла поворачивать головы: на Командире, на нем одном, замыкалась вся жизнь огромного реактивного цеха. Когда Саня это понял, все встало на свои места. И пепельницы, и проветривание помещения для свежести, и мясо, которое надо нарезать маленькими дольками, потому что человек за пультом не имеет права отвлекаться; и мокрое пятно на рубашке, выступившее от гигантского нервного напряжения.
– Товарищ Командир, – сказал Саня. – Я принесу вам холодной воды.
И осторожно, ступая на цыпочках, метнулся в бытовую комнату к холодильнику. Командир не повернул головы, ничего не ответил. Он глядел в бескрайнее осеннее небо, в просветы облаков, из которых молниями появлялись самолеты. Он предупреждал летчиков о встречном ветре, о падении атмосферного давления, уводил машины на новые высоты, давал советы, изменял скорости. Но теперь Саня смотрел на него другими глазами. Эталон справедливости, непревзойденный ас воздушного боя, наставник и покровитель молодых летчиков – все, чем был для него Командир прежде, воскресло, ожило, осветилось неподдельным восхищением и уважением. Саня был готов выполнить любой приказ этого бесстрастного человека, пойти за ним в огонь и в воду, отдать, если потребуется, жизнь. Бесшумной юлой кружился он по залу СКП, благодаря судьбу за три внеочередных дежурства, за три прекрасных дежурства, позволивших ему понять что-то очень важное, значительное, нужное.
– Восемьсот пятый, – сказал Командир. – Посадка!
Последний самолет коснулся бетонки, смена закончилась. Саня взял ракетницу, зарядил патроном с красной меткой, посмотрел на Командира. Тот кивнул, согнувшись, встал из-за пульта, присел несколько раз для разминки, смущенно улыбнулся: «Ноги совсем затекли». Саня выстрелил в открытую дверь балкона, глядя, как ракета с шипением врезается в опустевшее, безмолвное небо. Командир крякнул, взяв микрофон, уже не сурово, а как-то добродушно сказал:
– Замечаний по полетам нет. На отдых!
И, залпом осушив стакан воды, принесенный Саней, повернулся к начальнику штаба, колдующему над плановой таблицей.
– Ну что у тебя, Василий Степанович?
– Как всегда, – засопел начштаба. – Этого нет, того не хватает.
– Подожди минутку, посмотрим вместе.
Солдаты и офицеры стартового наряда, простившись, загремели сапогами и ботинками по узенькой лестнице, шумно вывалились на летное поле, втиснулись в маленький зеленый автобус. Водитель посигналил несколько раз, но Саня, подойдя к окну, махнул рукой: поезжайте, мол, без меня. И, вооружившись влажной тряпкой, начал протирать стол.
– Ну как, Сергеев, – крутанул кресло Командир. – Не надоело?
– Надоело, товарищ полковник, – честно признался Санька. – Летать хочется.
– Не знаю даже, что с вами делать. Василий Степанович, – Командир повернулся к начальнику штаба, – может, поставим Сергеева на завтра в плановую? А то ведь парень совсем летать разучится!
Санькино сердце гулко ухнуло и застучало мелко-мелко. Он замер, боясь поднять глаза.
– Кого в плановую? – зарокотал начштаба. – Этого охламона?! Через мой труп!
– Это ты, Василий Степанович, правильно заметил, – добродушно согласился Командир. – Охламон, он и есть охламон. Мы с тобой таких кренделей не выписывали.
– Да уж куда нам.
– Не скажи, Вася. И у нас есть что вспомнить. Яки, МиГи…
– Было времечко… – Шумно вздохнув, начштаба отложил карандаш, задумчиво посмотрел в окно, словно хотел разглядеть в потемневшем небе ушедшую молодость.
– Помнишь, Вася, – невозмутимо продолжал Командир, – как ты в училище на Яке-восемнадцать за арбузами летал? Здорово ты тогда старика сторожа подкузьмил. Ох, здорово! Мы целый год хохотали!
– Разве такое забудешь? – зарделся,