На вокзале, посмотрев расписание движения пригородных поездов, он взял билет и торопливо пошел на платформу – электричка отправлялась через четыре минуты. Выбрав полупустой вагон, устроился у окна. Мимо, точно на экране телевизора, голыми полустанками, зелеными елями, черными водоемами, пустынными полями проплывало Подмосковье. Падал снег – редкий, медленный, пушистый. Большие мохнатые снежинки прилипали к стеклу и таяли, сползая в сторону. Неожиданно кругом потемнело, снег повалил сильно и густо, окно матово запотело, изображение на экране погасло. Саня хотел было протереть стекло, но передумал, – обгоняя время, воображение уже рисовало конечную точку его путешествия: огромное, ультрасовременное здание из стекла, металла и бетона; в просторных, ярко освещенных залах с фантастическими пультами и приборами величественно шествовали люди в белых халатах. В креслах недвижно сидели кандидаты в отряд космонавтов. Что-то наподобие металлических шлемов стискивало их головы. От шлемов тянулись жгуты разноцветных проводов. Мерно гудели электронно-вычислительные машины. На экранах осциллографов стремительными всплесками бились синие и зеленые кривые – эскулапы исследовали мозг, сердце, нервную систему, проверяли реакцию. На огромных – во всю стену – табло то и дело вспыхивали пожаром красные надписи: «Негоден!.. Негоден!.. Негоден!..». И несостоявшиеся космонавты, отстегнув датчики и сняв с груди присоски, понуро выходили в маленькую черную дверь. Едва они исчезали, как в центральном зале бесшумно распахивалась массивная стеклянная перегородка и самодвижущаяся дорожка выбрасывала эскулапам новые жертвы. Могучие санитары, подхватив несчастных под руки, со злорадной усмешкой усаживали в освободившиеся кресла, и стены лаборатории тотчас окрашивались синим, зеленым, кроваво-красным светом. «Негоден!.. Негоден!..» – полыхало на табло.
«Следующая станция…» – зазвенел в динамике голос машиниста, и Саня услышал название своей станции.
Вздрогнув, как от удара, старлей доблестных ВВС взял чемодан, вышел в тамбур. Перед глазами, точно кадры из страшного научно-фантастического фильма, еще стояли кровавые табло, черные ряды кресел, мигающие экраны осциллографов. Саня почувствовал холодную нервную дрожь – ему предстояло пройти через весь этот ад и не сорваться. Что в действительности ждет его? Он не знал этого. Слышал только: отбор в отряд космонавтов проводится настолько жестко, что режутся даже здоровые летчики, успешно аттестованные обычной ВЛК – врачебно-летной комиссией. При тщательном обследовании в их организме находят скрытые, не обнаруженные прежде дефекты и, случается, списывают с летной работы. «Будешь проходить испытания на космонавта, а получишь заключение на пенсию», – шутили бывалые люди.
Вспомнив эту фразу, услужливо вытащенную сознанием из темных закоулков памяти, Саня помрачнел. «А вдруг и у меня есть какие-нибудь дефекты, – подумал он. – А вдруг отлучат от неба, от самолетов, спишут с летной работы? Как жить тогда? Может, пока не поздно, рвануть назад, отказаться?» Первый Сергеев, эмоциональный и впечатлительный, заметался в поисках решения – неизвестность была для него остра и томительна. Но второй Сергеев, решительный и строгий, уже вышел из тени, заставил старлея доблестных ВВС успокоиться, и он ровным, хотя и не совсем уверенным шагом ступил на платформу.
Кругом стоял притихший лес: справа небо подпирали дремучие ели и сосны, слева белой стеной тянулся молоденький березняк. Ничто не нарушало величественной тишины и безмолвия. В березняк – прямо от железнодорожного полотна – уходила прямая асфальтовая дорожка, блестящая и мокрая от талого снега; в хвойный лес вела узенькая, горбистая тропинка. Саня подумал немного и выбрал асфальт. Пройдя немного намеченным курсом, огляделся. Вдоль дорожки, как в парке, стояли веселые разноцветные скамеечки, гнутыми подковами высились на фоне голых деревьев ртутные фонари. Впереди темнел какой-то забор: обыкновенные бетонные столбики, соединенные деревянным штакетником. Ультрасовременного небоскреба, сверкающего стеклом и металлом, не было. За маленькой кирпичной проходной виднелось трехэтажное здание с массивными колоннами. Указатель с синей стрелкой за воротами показывал расположение приемного покоя – в сторону от главного входа.
– Здравствуйте, – сказал Саня в обычном приемном покое обыкновенной пожилой медсестре, в обыкновенном халате и обыкновенной шапочке. – Я старший лейтенант Сергеев. Прибыл для прохождения медицинской комиссии.
– Здравствуйте, старший лейтенант Сергеев, – улыбнулась медсестра, сидящая за обыкновенным канцелярским столом. – Давайте ваши документы.
– Мне подождать? – Саня положил на стойку вызов и командировочное предписание.
– Можете подождать. А можете, если хотите, сразу сдать вещи и получить госпитальное белье.
– Я сразу.
– Тогда пройдите, пожалуйста, по коридору, третья дверь направо. Старшая сестра-хозяйка как раз на месте.
– Спасибо, я – мигом.
– Можете не спешить. Время у вас есть.
– Разве испытания начнутся не сегодня?
– Ох уж эти летчики, – вздохнула медсестра. – Все бы им на реактивных скоростях. Жить спешат на реактивных скоростях, любить, комиссии проходить. А медицина, товарищ старший лейтенант, ваших скоростей не приемлет. Сдадите анализы, пройдете предварительный осмотр, по кабинетам походите, а уж потом, если спешить не будете, может, и до испытаний дойдете. А поспешите, – смешок послышался в ее голосе, – глядишь, и на пенсию проводим. Тут у нас один генерал недавно лежал, большой начальник. Все покрикивал: прошу ускорить, ускорить приказываю. И доускорялся – подчистую списали. Теперь, говорят, цветочки на даче разводит.
Кроваво-красные табло пожарищем вспыхнули у Сани перед глазами.
– Я буду медленно поспешать, – повторил он излюбленную фразу майора Громова.
– Вот и молодец, – сказала медсестра. – Поспешишь – давление подскочит, пульс, тестовые пробы не сумеешь выполнить и – будь здоров, лейтенант Петров.
– Я – Сергеев, – робко поправил Саня.
– Вижу, что не Гагарин.
– А вы… Гагарина… знали?
– Знала, конечно, – вздохнула медсестра. – Как не знать. И Гагарина знала, и Титова, и Николаева… Всех знала…
– А Гагарин… не спешил?
– Он, товарищ Сергеев, улыбался, – женщина подняла голову. – К отоларингологу идет – улыбается. К хирургу – улыбается. На качелях Хилова укачивают – улыбается. На центрифуге ломают – улыбается. Спокойный был, жизнерадостный. Бывало, с прогулки возвращается, спрячет руки за спину, а в руках, знаю, цветы – товарищи по его просьбе привозили, случалось, и сам с клумбы незаметно рвал. Поставит букетик в стакан и улыбается. Ни слова не скажет, только улыбнется, а на душе сразу хорошо становится. Когда Юрий Алексеевич у нас лежал, наш брат – младший медперсонал – все норовил в дневные дежурства попасть. Такой вот человек был – всех понимал, каждому горю сочувствовал. А уж как погиб, так мы год, наверное, ревом обливались. Соберемся где-нибудь, начнем по-бабьи перебирать, кто что помнит, и – в слезы. Одна говорит, Юрий Алексеевич моему сыну дружеское письмо написал, когда парень учиться стал плохо. Другая рассказывает, как в гости неожиданно с женой приехал, когда захворала. Ну а я всё букетики его вспоминаю – подснежники, ландыши, гвоздики. Да что говорить – высокого полета был человек. Настоящий и в большом, и в малом.
– Спасибо, – сказал Саня, чувствуя необыкновенное стеснение в груди. – Большое вам спасибо, извините, не знаю имени-отчества.
– Антонина Максимовна, – вздохнула медсестра. – А спасибо за что? Так уж вышло. Память о хорошем до гробовой доски остается.
Представления и реальность не стыковались. Не было стекла и металла, не было кроваво-красных табло и жестоких эскулапов – обыкновенные люди с обыкновенными горестями и радостями встретили военного летчика Александра Сергеева в госпитале, где проходил обследования и испытания легендарный Гагарин. И палата, в которую определили Саню, была тоже самой обыкновенной больничной палатой: четыре койки, четыре тумбочки, графин с водой, четыре стакана, репродукция с картины Шишкина «Утро в сосновом лесу», белые шторы, белый матовый плафон под потолком, белые березы за окном. Посреди комнаты стоял стол, накрытый белой скатертью, за столом, когда Саня вошел, азартно играли в шахматы двое.
Один – белокурый гигант – был молод, непомерно здоров, крепок, как штангист, свеж, румян. Другой уже стар, седовлас; глубокие морщины, словно рвы, рассекали его смуглое лицо.
– А! Свежий человек! – зарокотал, оборачиваясь, белокурый гигант. – Давай знакомиться! – И первым протянул могучую лапу: – Жора. Балтийский флот.
– Георгий Степанович, – представился пожилой, смущенно улыбнувшись. – Бывший летчик. Транспортная авиация. Тут на предмет списания в запас. Язва.
Койка у окна скрипнула, и Саня увидел худенького, спортивного, похожего на подростка юношу.
– Леша, – негромко сказал он. – Лейтенант. Летчик-вертолетчик.
Наступило молчание. Все трое выжидательно смотрели на старлея доблестных ВВС.
– Саня Сергеев, – улыбнулся он. – Тоже лейтенант, только старший. И тоже летчик.
– Отлично! – подвел итог Жора. – Располагайся, Саня, – твоя койка рядом с Лешиной. Только в ритме вальса. Мы тут напрочь отрезаны от мира – ждем свеженьких анекдотов.
– Анекдотов?
– Чего ты удивляешься? По радио ведь анекдоты не рассказывают, – он кивнул на наушники, лежащие в изголовьях кроватей.
– Ну, пожалуйста, – сказал Саня. – Если надо – грузинский анекдот. Приходит один грузин к другому в гости. «Садись, дорогой, – говорит хозяин. – Вино пить будем!» – «Нельзя мне, дорогой, – отвечает гость. – Врач запретил». Хозяин обиделся: «Мне тоже запретил, а я ему триста рублей дал – разрешил!»
Моряк Балтийского флота хохотал так, что колыхались шторы на окнах.
– Еще! Еще расскажи!
Саня на мгновение задумался.
– Идет по лесу охотник. Видит, на высоком дереве, на суку, сидит медведь и ножовкой пилит сук. «Что делаешь? – говорит охотник.- Упадешь! Разобьешься!» – «Медведь умный, медведь знает, медведя нечего учить!» Побродил охотник по лесу, возвращается обратно: медведь валяется под де