– Забыли! Пошли!
Они постарались забыть о стычке, хотя неприятный осадок все равно остался, и тяжелой, замедленной походкой, оставляя на песке сыпучие лунки следов, направились к спускаемому аппарату космического корабля. Он стоял, завалившись на бок, в отдалении; по правилам экзамена считалось, что экипаж совершил на нем «вынужденную» посадку. Теперь экипажу предстояло показать свои знания и опыт в нештатной ситуации. Молча, с деловой сосредоточенностью они стянули белоснежные скафандры и, оставшись в спортивных костюмах и шапочках, точно окунулись в кипящую лаву. Аномальная жара подступила сразу, обжигая, стиснула. На губах появился солоноватый привкус, в душу полез мнимый страх, подобный тому, что охватывает путника, когда поезд трогается, а за окном вагона медленно уходят в прошлое родные, знакомые лица, и уже нельзя вернуться, ничего нельзя изменить, в горле першит, и кажется, будто разом рвутся все нити, связывающие с жизнью.
Упругой, невидимой волной страх прорывался в сердца откуда-то извне, из самого нутра пустыни, выкристаллизовывался в предчувствие чего-то непоправимого. И Саня, едва уложив скафандры в корабле, высунул голову наружу и, не скрывая тревоги, осмотрелся.
– Что-то на меня накатывает, ребята.
– Легкий металлический звон в ушах – от жары и тишины, – авторитетно объяснил Дима. – Так и должно быть: пятьдесят шесть по Цельсию. Воздух окончательно потерял вязкость.
– В тени будет легче, – отгоняя тягостные мысли, сказал Саня. – Градусов сорок пять – сорок семь.
– Где ты видишь тень? – изумился Дима. – Ее еще создать надо.
– Вот поставим шатер – и будет тень.
– И все же, ребята, мне тут не нравится, – Леша дышал жадно, прерывисто, как рыба, выброшенная на берег. – Жара, тишина, миражи, звон в ушах… Бр-р-р… Такое ощущение, будто мы под колпаком, из-под которого выкачан воздух.
– Ничего, прорвемся, – выбрасывая из корабля НАЗ (носимый аварийный запас) и спрыгивая на песок сам, сказал Саня. – Бери парашют, Леша. Мы с Димой набьем песком гидрокостюмы.
Заброшенные на неопределенный и неизвестный им срок в пустыню, они обязаны были выжить в этих суровых, необычных условиях.
Просто выжить – ничего больше.
Но если бы знать, ах, если бы все знать наперед, они бы начали свою одиссею иначе. Забыв про усталость, про пекло, в которое их швырнули, точно слепых котят, не теряя ни секунды на споры и созерцание, сразу бы разбили лагерь, зарылись в песок, окопались, залегли на грунт, как подводная лодка. И плевать тогда на жесткие условия «вынужденной» посадки, которые создали методисты Центра, исключив всякую возможность «прогулочных» настроений, плевать на трудности. Но они потеряли время, отпущенное природой, не распознали сигнал опасности. В воздухе снова пронеслось дрожащее, запредельное колебание, теперь Саня вполне ощутил его и лихорадочно заработал руками, набивая песком гидрокостюм, чтобы сделать прочную опору для тента. Майор доблестных ВВС спешил. Знал: что бы ни случилось, помощи со стороны не будет. Рассчитывать они должны на самих себя. Только на самих себя. И пользоваться можно лишь спускаемым аппаратом космического корабля да НАЗом. В НАЗ входят: скромные запасы продовольствия и воды, карманный фонарь, нож-мачете, рыболовные крючки и снасти, небольшие лопаты, пистолет с запасной обоймой, сигнальные ракеты, коробок спичек, гидрокостюмы, портативная радиостанция… По инструкции, используя это снаряжение, нужно быстро построить жилище на случай непогоды или длительного ожидания, укрыться от изнуряющей жары, сохранить воду, добыть пищу. И, превозмогая себя, ждать, ждать, ждать, пока не появятся спасатели.
Но где, скажите, в выжженной пустыне водоемы, кишащие рыбой? Где резвые, длинноухие зайцы, перепела, фазаны, утки, гуси, куропатки, дикие голуби? Их нет. Даже крохотные суслики, тушканчики, змеи ушли глубоко в норы или подались кто куда. И бесполезно рыскать, прочесывать эти скудные, безотрадные места в поисках добычи – рыбалка и охота, как понял Саня, тут исключались начисто, а спускаемый аппарат космического корабля, который в других условиях легко превратить в надежную крепость, становился балластом: днем, раскаленный лучами солнца, он напоминает баню-сауну, ночью покрывается белесым, как солончак, налетом инея. Значит, размышлял Командир, остается с гулькин нос: горький опыт победивших пустыню, заученный наизусть, да НАЗ – все тот же носимый аварийный запас, из которого им пригодятся только вода, сухари, консервы и спички.
– Жаль все-таки, что в тайгу не попали, – словно читая мысли Командира, вздохнул Дима. – Сидели бы сейчас на берегу лесной речушки, ловили хариусов. А потом я бы такую уху сварил – пальчики оближешь.
– Что зря трепаться, – прохрипел Леша, расстилая на бархане полотнище парашюта, чтобы сразу, когда будут готовы опоры и песочные якоря, уйти в тень. – Будешь консервы на солнцепеке разогревать. Мы тебе доверие окажем, шеф-поваром выберем. За пикничок.
– За пикничок Александра Андреевича наказать надо. Он нас сюда заманил, а из меня какой шеф.
– Ладно, – сказал Саня. – Ради общего дела готов стать рядовым от кулинарии. Выберемся отсюда – заказывайте, что хотите. Судак-фри с соусом тар-тар? Карп со щавелем? Телятина маренго? Утка с маслинами? Сальми из кулика? Голубцы по-охотничьи? Или, может быть, фазан в красном вине с сельдереем?
– Глоток воды, – выдавил Леша, проводя непослушным языком по белым, бескровным губам. – И если можно – сейчас. Глоток воды за все фри, сальми и маренго.
– Тогда надо приналечь, ребята. Надо спешить, орлы. Мне уже всякая чертовщина мерещится.
– Это от жары, – успокоил Дима.
На этот раз Саня не поверил товарищу. Но не стал углубляться в рассуждения. Набив гидрокостюм, потащил его на вершину бархана и, бросив рядом с парашютом, принялся мастерить песочные якоря. Работа утомила. Каждое движение давалось с трудом, в уголках рта нестерпимо жгло, разговаривать не хотелось. Краем глаза наблюдая за Лешей, он чертыхнулся про себя, когда тот, вяло перебирая руками, окончательно запутался в белом полотнище, устало подумал, что не пригодились им солидные знания о рыбной ловле, съедобных и целебных травах, о повадках животных, строительстве шалашей и способах разведения огня… Им на экзамене достался самый трудный билет – испытания на выживаемость в пустыне Средней Азии. И теперь Саня Сергеев больше не демонстрировал бодренькую фальшивую улыбку. Не играл роль супермена. Он изнывал от жажды и умирал медленной смертью…
– Пить! – короткий стон вернул Саню к действительности, недоуменно обернувшись, он увидел, как Леша странно, боком, заваливается на песок, хватая скрюченными пальцами белое полотнище парашюта.
Гортань сразу спеклась, пересохла. Сергеев метнулся к товарищу, потом к пакету НАЗа, где хранились емкости с водой, рванул нервной, дрожащей рукой застежку молнии, и в ту же минуту все смешалось. Раскаленное небо словно рухнуло, придавив их многотонной тяжестью, шквал сухого, горячего ветра крохотными, стремительными буравчиками смерчей пронесся над барханом, поднялась буря. Мертвые, недвижные прежде волны песка одновременно всколыхнулись, пришли в движение, поползли, девятым валом поднялись в воздух, солнце, горизонт, все исчезло, наступил абсолютный мрак. Стальными иглами, сдирая кожу, песок хлестнул в лицо, сбил с ног. Саня попытался подняться, но в грудь ударило, миллиарды песчинок пулеметной очередью прошили одежду, залепили рот, глаза, уши; ослепленный, оглушенный, расстрелянный, он упал лицом вниз, ощущая, как страшная, неведомая сила вдавливает, расплющивает, размазывает его бренное тело по поверхности планеты, и планета эта огромна, а он, отчаянный небожитель, ничтожно мал и беспомощен в своей незащищенности. Потом в угасающем сознании вспыхнуло красное солнце и, теряя чувство реальности, Саня понял наконец и смысл дрожащего, запредельного колебания и мнимого страха, что прорывался в сердце из самого нутра пустыни.
РАСПЛАТА
Песчаная буря – самум, внезапно налетев, так же внезапно стихла.
Отплевываясь, откашливаясь, чувствуя, как мешает шершавый, деревянный язык, а во рту дерет, точно наждаком, Саня поднялся на четвереньки, затем встал на колени и, протерев глаза, осмотрелся. Слепящие искорки плясали тут и там, даль казалась нагой и безрадостной: все та же зыбь на дюнах от ветра, вокруг все то же закаленное в огне безмолвие. Тяжелый пакет из НАЗа с консервами и водой, наполовину засыпанный песком, валялся внизу, у подножия бархана; Дима, оседлав гидрокостюм, с отвращением сплевывал грязные, кровавые сгустки, видимо, поранил небо или гортань; Леша, скорчившись, по-прежнему лежал на боку и, выбросив вперед правую руку, цеплялся скрюченными пальцами за кустик верблюжьей колючки. Полотнища парашюта рядом с ним не было. Оно исчезло, испарилось, развеялось. Тупо уставясь на товарища, Сергеев попытался понять случившееся, оценить размеры постигшей их катастрофы, ее масштабы, но не смог.
– Пи-и-и-ть… – едва шевеля губами, прохрипел Леша, – Пи-и-ть…
И только тут, вместе с этим жутким хрипом, вместе с призывом о помощи, до Сани наконец дошло, что полотнище, их отличное, белое, прочное полотнище, из которого они собирались построить шатер или тент-укрытие, их самое лучшее, самое прекрасное в мире полотнище поглотил самум. Его бросило в жар, захлестнуло волной отчаяния. Неосознанно, скорее повинуясь привычке оказывать помощь терпящим бедствие, чем подчиняясь голосу рассудка, он встал и, волоча по песку отяжелевшие ноги, спустился с бархана. Механически, ни о чем не думая, откопал ранец с водой, спотыкаясь и падая, потащил наверх.
Отчаяние прошло.
Он шел, как бездушный робот, потому что шел, не ощущая ни боли, ни радости, ни печали, абсолютно ничего; сердце в нем высохло, все желания сгорели. Он больше не хотел пить, знал только, что должен, обязан напоить друга. И в мозгу, но словно не в его, а в чужом, инородном, с которым Сергеев был связан каким-то непонятным образом, в этом расплавленном мозгу, в такт шагам глухо, надрывно звучали одни и те же слова из стихотворения Сесара Вальехо, когда-то давным-давно прочитанного и, казалось, навечно забытого: «Дайте же мне, – я простым языком говорю, – дайте, прошу: п