сговариваясь, по очереди выбрались под раскаленное небо, под нещадное солнце, осторожно перенесли Лешу в свою первобытную пещеру, уложили на песок. Саня, часто дыша, открыл флягу, поднес к губам товарища.
– После вас, ре… бята, – прохрипел Леша, отворачиваясь.
– Мы напились, – соврал Дима.
– Не… ет, вы работа… ли, я знаю.
– Ну, если ты настаиваешь, можно по глотку, – вытирая с лица пот, сказал Саня. – Но нам, правда, не хочется.
Леша, закрыв глаза и повернув голову к стене, упрямо сжал губы, и Саня понял: его не переубедить, не заставить, даже умирая, он не притронется к фляге, потому что разгадал их план и не может принять такой жертвы. Ладно, подумал отчаянный небожитель, еще не вечер, мы сделаем по глотку, мы оставили за собой право на последний глоток и теперь это право используем.
– Пей, Димыч.
Видимо не ожидая столь быстрой победы, Леша открыл глаза и, подозрительно уставившись на флягу, неотрывно, с некоторым недоумением смотрел, как пьет Дима – вкусно, смачно, причмокивая и придерживая ладонь у подбородка, чтобы не пропало ни капли; на бледном, изможденном Лешином лице отразилось полное удовлетворение, он облегченно вздохнул, перевел взгляд на Саню.
– Теперь ты.
Саня слегка приподнял флягу, сделал маленький глоток и, закрыв кончиком языка отверстие в горлышке, наверное, целую вечность сглатывал слюну…
– Точка, не могу больше.
– Все честно, – прохрипел Алеша. – А я грешным делом подумал…
– Как тебе наша конура? – поинтересовался Саня, стараясь переменить разговор. – Храм!
– Хорошо. Прохладно.
– Ты пей, пей.
– Я пью, – Леша жадно приник к сосуду. – Мне уже легче.
– Все будет хорошо.
– Нет, – пугающая тоска стояла в его глазах. – Слабость. Пустота внутри. Ничего не хочется. Только пить… Как вы думаете, меня… отчислят? Все так глупо…
– Брось!.. – гневно закипел Дима. – За такие настроения… В Москву по шпалам отправим!
– Тут нет шпал.
– Я не буду пока докладывать о случившемся, – глядя прямо в печальные глаза, сказал Саня. – Подождем. Но ты, Алексей, обязан подняться.
– С детства не переношу жару.
– Нужно больше пить. Твое спасение в воде, отдыхе, покое. Ты понял?
– Да.
– Это приказ, если хочешь.
– Я понял.
– Вот и договорились. – Саня поднялся, стараясь не стукнуться о низкий потолок пещеры, попытался улыбнуться: – Носы не вешать, нюни не распускать! Пойду, позагораю немного. Надо определиться на местности, потолковать с планетой. С сеансом связи мы изрядно задержались.
– Тебе помочь? – спросил Дима.
– Остаетесь на базе.
– Есть, – понимающе кивнул Дима.
Цепляясь носками ботинок о гидрокостюмы и опираясь руками о стены, но не сильно, чтобы не осыпался песок, Саня выбрался на поверхность. Обилие света обожгло, ослепило. Он почувствовал резкую, словно вспышка, боль в глазах, зажмурился и, как слепой, двинулся к тому месту, где лежал контейнер НАЗа. В голове снова зашумело, усталость разлилась по телу, жизнь как бы отхлынула к самому сердцу, сжалась там, внутри, в нежный, беззащитный комочек, в дальних уголках затуманенного жарой сознания ноюще зашевелились тяжелые мысли. «Зачем мы здесь, – подумал Саня, – зачем это пекло?.. За всю историю пилотируемых полетов «припустынивания» не было ни разу; не было случая, чтобы космонавты, совершив посадку, сутками ждали поисковые вертолеты… Тогда зачем?.. Было другое. Экипажи не раз попадали в беду и, если смерть не настигала их сразу, выходили победителями… Они были готовы к любым трудностям… Как же сказал об этом генерал Железнов? Владимир Александрович хорошо сказал: «Все допущенные промахи и ошибки в жестоких условиях выживания запоминаются особенно хорошо и заставляют понять, что ждет тебя в случае вынужденной посадки… Каждая тренировка учит действовать четко, осмотрительно, со знанием дела… Время не раз подтверждало целесообразность и полезность подобных тренировок…» Интересно, какой у Железнова был позывной? – Санина память выхватила строчки конспектов. – «Гранит», его позывной был «Гранит». Твердый, монументальный позывной… Все правильно… Черные, серые, желтые, красные пески занимают четверть суши. Нельзя сбрасывать со счетов возможность приземления в пустыне… Да, нельзя, – повторил он вслух… – Допущенные промахи и ошибки… запоминаются особенно хорошо… Как же я буду докладывать про парашют?.. Совсем вылетело из головы… Лешу под удар подставлять нельзя… Нельзя подставлять Лешу… Ладно, семь бед – один ответ», – Саня расстегнул контейнер, достал миниатюрную радиостанцию, выдвинув штыревую антенну, несколько раз нажал кнопку тонального вызова, а уже потом переключился на передачу.
– Я – «Марс», – голос его звучал спокойно и твердо. – Прошу извинить за опоздание: ликвидировали последствия самума. По вине и недосмотру Командира, – Сергеев передохнул, – по вине и недосмотру Командира парашютное полотнище унесено ветром. Других потерь нет. Жертв нет. Самочувствие экипажа… удовлетворительное. Зарылись глубоко в песок, акклиматизируемся… До связи по расписанию.
Помедлив немного, он переключил радиостанцию на прием. Резкий характерный шум, похожий на шипение кипящего масла, вырвался из телефонного капсюля, разнесся окрест. На Саню снова накатило – он один, человечество далеко. Расстояние до Большой земли, где остались все богатства мира, бесконечно. До рези в ушах вслушиваясь в эфир, он ждал. Но ни один передатчик не настроился на его волну, не погасил шипение кипящего масла, ни один звук не раздался в ответ – планета молчала, словно необитаемая, рассчитывать они могли только на самих себя. На самих себя, ни на кого больше. «Глупо, – царапнула обида, – несправедливо! Хоть бы словечко сказали. Мол, приняли, поняли, сочувствуем… В журнале ведь наверняка все отметили. И что сеанс состоялся с опозданием, и что по халатности Командира-лопуха потеряно полотнище, и что условия выживания резко ухудшились…» Он представил роскошный лагерь спасателей, где, точно в сказочном сне, было всего вдоволь: и воды, и тени, и освежающего воздуха от вентиляторов – и ругнулся: «У, роботы, коробки бездушные!»
И как часто бывало с ним в трудные минуты, вдруг с нежной грустью припомнил прошлую свою лихую жизнь: полеты на полигон, раскуроченные мишени, смертельный трюк на полосе в паре с вечным комэском Никодимом Громовым. Но теперь все это казалось очень далеко, виделось как-то неясно, расплывчато, словно придавленное грузом их нынешней жизни. Только по-прежнему хотелось когда-нибудь вернуться в те края, уже припорошенные снегом времени, порыбачить на тихом лесном озере, отвести душу в кабине быстрого, как молния, истребителя-бомбардировщика, заглянуть в дом к Громовым, где ему всегда было хорошо и просто.
Тяжело вздыхая и раскачиваясь в такт воспоминаниям, отрешенный, углубленный в себя, он сидел, подобно бедуину, на вершине бархана, устремив взор к горизонту, за которым скрывались цветущие сады, бежали реки, полные воды, колосились спелые поля, жили люди. И никак не мог понять, что сделалось с ним, что сталось? На что променял он, майор доблестных ВВС, безбрежное небо, ревущие самолеты, стремительный голубой простор, в котором еще недавно купался, будто вольная птица, выполняя фигуры высшего пилотажа?..
ТОВАРИЩИ
Леще полегчало, но он никак не мог обрести форму.
– Я следил… за весом… фляжек, – Сане показалось, будто товарищ бредит. – Вы меня… обманывали. Отдали свою воду.
– Разве это обман? – не открывая глаз, устало спросил Дима. – Мы от чистого сердца.
– Надо честно. Поровну.
– У тебя обостренное чувство максимализма, – облизав белым языком истрескавшиеся губы, вздохнул Дима. – Лично мне это нравится. А тебе, Сань?
– Мне тоже. Но бунта на корабле я не потерплю!
– Неужели… до вас… не доходит? – спросил Леша.
– Доходит. – Саня с трудом поднял голову. – Однако и ты пойми: сейчас не место и не время. Сил почти нет. Надо лежать и молчать. Обиды выскажешь потом, после… Даже поколотишь нас, если не передумаешь… Но не сейчас… Не здесь. Улавливаешь мою мысль?
– Я… не хотел…
– Верим, – подтвердил Дима, – по-прежнему не открывая глаз.
– Это все… проклятая жара.
– Ничего, скоро вечер.
– Мне кажется, он… никогда не наступит.
– Откуда тебе знать? Ты чувство юмора с утра потерял и никак не найдешь.
– Все, орлы, – сказал Саня, – Конец связи. Гробовое молчание.
– Для нашей кельи это подходит, – хмыкнул Дима.
Они молча лежали в своем убежище, стараясь не двигаться, не шевелиться – эту истину им упорно и методично вбивали на занятиях. Лежать было тесно, неудобно, ноги, руки затекали, тело немело, но Саня и Дима, боясь потревожить товарища, занятых положений не меняли. «Как неудачно все сложилось, – думал Дима, – у Леши полное отупение, замедлены все реакции… чувство юмора потерял начисто… Полный упадок сил… И вода… вода больше не помогает – он выпил литров двенадцать… Но, черт возьми, где же его воля?! Совершенно здоровый, сильный мужик не может взять себя в руки!.. Воля делает чудеса. Надо! Необходимо! Обязательно! – не пустые слова… Первым космонавтам приходилось в сотни раз тяжелее… Их исследовали, как инопланетян… Нагружали жестокими двенадцатикратными перегрузками на центрифуге, когда живой организм превращается в лепешку, а на теле появляются крошечные кровоизлияния – петехии, но ничто не могло их вышибить из седла… Они держались… Георгий Шонин, ветеран гагаринского набора, рассказывал о первом отряде космонавтов, о мужестве стальных парней, о поражениях, человеческих трагедиях на пути в космос… Я хорошо запомнил этот рассказ… Их было двадцать… Из двадцати в Центре осталось двенадцать… Каждая потеря казалась страшной… Но первая особенно врезалась в память… Того улыбчивого парня звали Валентин… Однажды, отдыхая у озера, он предложил ребятам искупаться и, не проверив дно, прыгнул ласточкой в воду; прыгнул неудачно, на мелкое место, подозрительно долго не показывался на поверхности, а когда вынырнул и выбрался на берег, незаметно, никому не сказав ни слова, оделся и исчез… Он прошагал семь километров до автобусной остановки, держа голову навытя