– Вероника! – отчаяние послышалось в Лешином голосе. – Я летал на Севере. Попадал в разные передряги. Иногда приходилось падать со значительно большей скоростью, чем та, на которой вы нас испытывали. Поверьте, ваш покорный слуга идеально здоров!
Девушка, казалось, была в полной растерянности.
– Есть только один способ разрешить сомнения, – поправив непослушную челку, твердо сказала она. – Еще полчаса барокамера свободна. Если хотите, товарищ лейтенант, я подниму вас на три тысячи метров. Без площадки. И сразу опущу на землю. Но предупреждаю: скорость подъема и спуска будет очень высока.
– Согласен! – Леша шагнул к стальной двери.
Испытание продолжалось считанные минуты, но время будто сжалось, стало тягучим; ребята неотрывно глядели через иллюминаторы на бледного Лешу, застывшего в кресле, точно старались помочь товарищу силой взглядов, косились на белый халат у пульта. Но девушка молча колдовала над циферблатами приборов, лишь изредка устремляя холодный взор к смотровому окошку.
– Мне показалось, – смущенно сказала она, когда Леша, трепетно ожидая своей участи, вышел из барокамеры.
– Можно мне… зайти к вам месяца через два-три, – счастливчик так светился, что все улыбнулись.
– Но…
– Понимаете…
Не желая знать никаких «но», отважный лейтенант шел в лобовую атаку; Саня и Дима, вежливо откланявшись, вышли в коридор. Леша появился минут через двадцать, бережно прижимая к груди какой-то листок, видимо с адресом, и весь день, пока оформляли документы, был торжественно молчалив, возвышенно задумчив, беспричинная улыбка то и дело вспыхивала на его лице. Леша, увы, был влюблен, влюблен по уши, влюблен с первого взгляда, сидел теперь в мягком кресле, распираемый благодарностью ко всему человечеству, мечтал о белокурой девушке и о звездах.
Потом они вернулись в комнату, и все трое долго, с удовольствием пили необыкновенно вкусный, ароматный чай с клубничным вареньем. Окружающий мир постепенно изменялся – угасающий прожектор превратился в обыкновенный торшер, таблица Шульца – в абстрактную картину, изображающую вечность, цветы стали цветами, облака за окном – облаками, и все на свете обрело свои реальные черты и краски.
– Пора, – взглянув на часы, поднялся Саня. – Время.
Они молча стиснули друг друга в горячих объятиях и долго стояли так посреди комнаты – Саня и Леша уезжали, возвращались в ту жизнь, из которой пришли, их ждали небо, самолеты, старые товарищи. Но теперь, после того что испытали, – каждый знал это твердо – они будут иначе смотреть на небо, на товарищей, на самолеты. Время и пройденная дорога сделали их другими.
– До встречи в Звездном, ребята! – сказал Дима.
– До встречи.
Они ушли, не оглядываясь, и Дима, прижавшись лицом к холодному оконному стеклу, смотрел им вслед. Саня и Леша шли рядом, чувствуя плечо друг друга, в морозной тишине звенели шаги – с каждым новым шагом настоящее становилось прошлым, будущее настоящим, и это извечное движение создавало удивительную симфонию короткой, неповторимой человеческой жизни.
Теперь, спустя два года, здесь, в пустыне, восстанавливая подробности испытаний в госпитале, он думал, что те часы, недели, месяцы, которые пережиты вместе с Лешей и Димой, короткие нервные стычки; примирения, душевные взлеты, падения, порывы – это все их багаж, их богатство, самое дорогое сокровище, плод двух лет работы. Такое наскоро не создашь, не слепишь; старые, надежные друзья, как могучие деревья, в тени которых он, Саня Сергеев, обрел покой и пристанище. «Ничего, – подумал он, успокаивая себя, – ничего, все обойдется, я напрасно усложняю, может, все значительно проще и Лешин срыв случайность, чистая случайность, он молодец, держится, мы прошли все муки ада, пройдем и через пустыню, только бы скорее наступил вечер». И, не в силах больше лежать на левом боку, повернулся на спину, совершенно не чувствуя онемевшего тела.
– Не спишь? – Лешин голос звучал будто издалека.
– Думаю.
– Воды… немного.
– Фляга у меня, – Дима открыл глаза, неловко, с трудом поднялся на четвереньки, протянул флягу. – Ты пей побольше. Пей, Леша.
В Санином мозгу, подобно яркому пламени, вспыхнули слова инструктора: девятнадцать часов… Всего девятнадцать часов можно прожить в пустыне без воды. С трудом подняв непослушную руку, он поднес к глазам циферблат точного хронометра – больше половины этого срока у них с Димой не было во рту ни капли.
– Через семьдесят две минуты восемнадцать секунд зайдет солнце,- сказал он.
АЛЕКСЕЙ
Вода отрезвила.
Алексей почувствовал прилив сил, внезапное озарение – точно все пережитое, передуманное неотступно терзавшее его последние месяцы, разом переплавилось в некую материальную форму, перед ним – осязаемо, во всей полноте – открылась истина. Он знал теперь наверняка: то, ради чего они мучаются тут, в пустыне, стоит их мук. Их жертвы имеют очевидный смысл. Прежнее убеждение, засевшее в нем с первых дней работы в Центре, будто космонавтов сверх всякой человеческой меры перегружают информацией, тренировками, дают много лишнего, значительно больше, чем нужно для обычной работы в космосе, это мнение, заставлявшее скептически смотреть на бесконечные занятия, испытания, тесты и внутренне сопротивляться непомерно жестким, на его взгляд, условиям труда и режима, развеялось, как дым от перегоревшего костра.
Казалось, к нему пришло второе дыхание.
С некоторым удивлением, будто смотрел со стороны, Леша вдруг увидел себя в облике самонадеянного глупца, который совсем недавно до хрипоты доказывал товарищам, что испытания в пустыне не только не нужны, наоборот, вредны, даже опасны – плата за них здоровье, а здоровье и у самых здоровых не вечно, его надо беречь; эти испытания, утверждал он, явная перестраховка, достаточно беглого теоретического курса, чтобы выжить в случае вынужденной посадки. А тут… сплошные ограничения, обязанности и… никаких прав. Они постепенно превращаются в загнанных лошадей, упаси боже, какой-нибудь мускул в организме не выдержит, им никогда не увидеть звезд. Разве это справедливо? – вопрошал разгневанный глупец.
– Прежде чем получить, надо отдать, – остановил его тогда Саня. – Прежде чем стартовать, надо фундаментально подготовиться к старту.
– Разве мы не готовы? Скажи по совести, если тебя завтра разбудят и скажут: предстоит интересный полет! Ты откажешься?
– Не знаю… Думаю, мы еще не созрели для полета. Морально.
– Какая принципиальность! – закипел Леша. – Противно. Нельзя упустить ни один шанс. Через десять лет, когда ты созреешь, а точнее, перезреешь, сердце может дать случайный сбой; тебя вежливо поблагодарят за благородное ожидание, а вместо тебя полетят другие.
– И все-таки я убежден: если в нашей микрогруппе происходят подобные столкновения, значит, что-то не так, что-то недоработано. Там, – Саня кивнул на карту звездного неба, висевшую в классе, где проходил разговор, – нужен крепкий, монолитный коллектив. Так говорил моряк Жора. Ты помнишь Жору?
– При чем тут Жора? При чем?
– Он не дошел до финиша, потому что очень спешил.
– Мне надоело ждать. Вот и все.
– Но ты спешишь. И очень нервничаешь. Помнишь, провожали ребят на Байконуре на орбитальную станцию?
– Ну…
– Я наблюдал за ними в гостинице перед запуском. Заметил, как они ходили?
– Нормально вроде.
– Нет, ребята ни разу не сбежали вниз по лестнице, не носились туда-сюда. Ходили, как старички, предельно осторожно, держась за перила, нащупывая опору. Они боялись подвернуть ногу, споткнуться на ровном месте, случайно упасть. Понимаешь? Их звездный час пробил, до финиша оставались считанные метры, каждого, быть может, распирало от счастья, хотелось петь и плясать. А они наложили вето на всякую суету и спешку… Знаешь, чему я позавидовал тогда? Их нервам, выдержке, воле. Им очень хотелось дойти до финиша. Они медленно поспешали. И сделали свое дело отлично.
– Это ничего не доказывает.
– Тогда скажу откровенно: поверхностная подготовка к полету, бравада, ухарство, пренебрежение азами могут стоить космонавту жизни. Понял мою мысль?
Нет, ничего не понял тогда самонадеянный глупец, не сумел понять, не пожелал. Переходя в отряд космонавтов, надеялся всласть полетать на самых современных машинах, а оказалось, космонавты летают меньше, значительно меньше, чем рядовые летчики. Небожителям, видите ли, куда важнее часами болтаться на качелях Хилова или в оптокинетическом барабане, где до одури кружится голова и противная горькая тошнота выворачивает желудок наизнанку; им надо в совершенстве научиться владеть своим телом на батуте, на лопинге, освоить прыжки в воду… Ох уж эти прыжки! Высоты, как всякий авиатор, Алексей не боялся, но впервые поднявшись на десятиметровую вышку, вдруг почувствовал: вид жутковатый, не то что из кабины самолета или вертолета, где под ногами есть надежная опора, а привязанные ремни прочно соединяют с креслом. С тоненького, дрожащего под тяжестью тела трамплина бассейн казался крохотным, как спичечный коробок, от одного взгляда вниз становилось дурно; ощущая странную скованность движений, Леша сначала похолодел, потом его обдало жаром, и неприятная, шальная мысль застучала в висках: «Угроблюсь!.. Угроблюсь!.. – он в ужасе попятился. – Стоит слегка ошибиться, чуть сильнее оттолкнуться и… конец. Промажешь. Не попадешь. Врежешься головой в бетон. К черту… Не хочу… Надоело!..»
– Прыгай! – крикнул снизу тренер.
– А я… плавать не умею, – неожиданно для самого себя соврал Алексей. – Могу утонуть. Запросто.
– Ты эти шутки брось! – настаивал тренер. – Прыгай! Раз… Два… Три!..
– А если утону?
– Ты что? – изумился тренер. – Боишься?
– Чего тут бояться? Не боюсь. Но помирать неохота. Я еще ничего в жизни не сделал.
– Даю тебе такой шанс – преодолей себя! Прыгай!
– Вы разве не слышите, Петр Петрович? По-человечески объясняю: плавать не умею. Утону, – не в силах шагнуть на край трамплина, Леша продолжал тянуть время.