– Не прыгнешь, поставлю двойку. И завтра тебя пошлют из отряда… Сам знаешь куда.
– Это произвол, Петр Петрович. Вас совесть будет мучить. Всю жизнь. Отправляете на верную смерть хорошего, можно сказать, замечательного человека. История такого не прощает. Даже самым выдающимся спортсменам, каким вы, несомненно, являетесь.
– Ладно. Как хочешь, – тренер грузно склонился над журналом.- Рисую лебедя.
– По-дождите! У меня… нет выбора! – сердце ухнуло, словно провалилось в бездонную пропасть, Алексей, закрыв глаза, «солдатиком» бросился вниз.
Он не сумел пересилить страх, не смог прыгнуть ласточкой и, оказавшись под водой, одновременно с раскрепощением почувствовал яростный, слепой протест. Открыв глаза, увидел в мутной синеве зияющий овал трубы, через которую наполнялся бассейн, в голове начал складываться какой-то авантюрный план, Леша не понял толком, какой именно, но нырнул в темную пустоту и скрылся в трубе. Осторожно, задержав дыхание, перебрался вглубь, встал на ноги – часть трубы сантиметров на двадцать находилась выше уровня воды, тут можно было спокойно отсидеться, прислушиваясь к гулким голосам, доносящимся из бассейна.
– Ну где этот деятель? – зарокотал под потолком бас тренера. – Что ему под водой надо? Пусть только покажется! «Солдатика» изобразил, космонавт!
– А он больше не покажется, Петр Петрович, – с грустинкой ответил Дима, которому тоже нелегко давалась наука прыжков с вышки.
– Как это не покажется?
– Утоп. У-то-о-п. Плавать не умеет.
– Ну и группа подобралась, – скрывая тревогу, вздохнул тренер. Он что, действительно того?..
– Да, Петр Петрович. Как топор. Сразу на дно.
– Так что же вы! Предупреждать надо!
– Леша и говорил, и по буквам передавал, чтоб понятно было. А вы человека на смерть послали, Петр Петрович. Светлая ему память…
Тренер наконец сообразил, что новичок может и не уметь плавать, побежал по бортику бассейна, но не обнаружив «утопленника», гаркнул:
– В воду! Все в воду! – и прямо в костюме прыгнул первым, подняв большую волну.
Определив по дружным всплескам, что его ищет вся группа, Леша набрал в легкие побольше воздуха и, вполне довольный своей шуткой, вынырнул из трубы, стараясь остаться незамеченным. Но в то же мгновение чьи-то сильные руки вцепились ему в волосы, вытащили, как нашкодившего котенка из бассейна, швырнули на пол; тренер уселся на него верхом, не жалея сил, начал делать искусственное дыхание.
– Станешь у меня человеком! Ста-нешь! – приговаривал он. – Немедленно оживай и – на вышку.
– Я плавать не умею, Петр Петрович, – простонал Леша.
– На вышку!
Только в одиннадцатый раз он сносно выполнил упражнение.
В своей холостяцкой квартире Леша, не раздеваясь, падал на кровать и сразу проваливался в тяжелый, удушливый мрак, забыв о Веронике, которая напрасно часами просиживала у телефона, ожидая звонка, о книгах, о театрах, о друзьях, о звездах. Он жил как-то механически, точно внутри все перегорело. В один из дней, ощущая нарастающую тяжесть в сердце, он вспомнил свой срыв в барокамере, на финише испытаний, и неожиданно понял, что не бегун на длинные дистанции, а спринтер и не может больше тащить непосильный груз, выбиваясь из сил. И ему до слез, до боли захотелось покоя, домашнего тепла, добрую, очаровательную жену рядом. Он представил, как они будут гулять вечерами вдвоем и говорить, говорить… как будут ходить на премьеры в театр, читать книги, он демобилизуется, устроится в гражданскую авиацию, станет много летать… но вдруг зазвонил телефон.
– Собирайся! – коротко приказал Саня. – Летим в пустыню.
– Мы же…
– Надо, Алексей! Поторапливайся.
– А-а… Ладно, – сказал он, с трудом возвращаясь в действительность и затравленно осматриваясь. – Но это глупо, ужасно глупо. Неужели ты не понимаешь? Ну что нам это даст? Что?
– Опыт! Опыт выживания в экстремальных условиях! – жестко сказал Саня и положил трубку.
Алексей обиделся на Командира, обида росла, крепла. Пока летели, пока выгружались, как-то сдерживал себя, потом наговорил несусветной чепухи… Какой дорогой ценой он заплатил за свои заблуждения! И вот только начинает сознавать, что в той жизни, которую он прежде вел, не было ничего, кроме медленной подготовки к сегодняшнему дню…
«Глупец, глупец, – продолжал ругать себя Алексей, – твоя работа – единственная из всех земных дел – находится вне планеты. Ты похож на чудака, который пытается взлететь на реактивном истребителе, не зная неба, его норова, характера. Ведь говорил же Саня: пробелы в наземной подготовке могут стоить космонавту жизни. И он прав, тысячу раз прав… Дима подтрунивал над тобой и призывал вытереть слюни – он тоже прав. Свалился и лежишь, рассуждаешь о бренности бытия… Ты должен подняться!.. Обязан!.. Тебе уже лучше… Совсем хорошо… Ты очень-очень хочешь подняться!.. Сейчас!.. Немедленно!..» – собрав всю волю, Леша перевернулся на живот, встал на четвереньки; руки дрожали, перед глазами вспыхнули отблески невидимого костра, горло сдавило; он подождал немного и, цепляясь за стены, начал выпрямляться.
Саня и Дима, приподнявшись на локтях, молча наблюдали за ним напряженными взглядами, готовые мгновенно перехватить падающего.
– Я сам… ребята… Самочувствие… нормальное… Остаточные явления… Легкая слабость… Устроим на закате… королевский пир… С водопоем… Как идейка?..
– Отличная идейка! – выдохнул Саня.
– А ты, Дим? – встав на ноги, Леша посмотрел в темноту.
– Я тебя хочу облобызать, – голос товарища звучал хрипло и тихо, словно сорванный. – Слушай. Твоему мужеству посвящается:
Не хочу неприкаянно плыть по теченью,
Жить хочу, как и прежде, –
взахлеб.
Этих звездных ночей золотое свеченье,
Этих дней небывалых галоп!
На плечах –
повседневности тяжкая глыба,
а слова мои
в небе парят!..
«По теченью плывет только дохлая рыба», –
Так в народе у нас говорят.
– Хорошо, – сказал Саня. – Но главное – к месту.
– Между прочим, ваш брат написал. Бывший авиатор, а теперь известный поэт Вячеслав Кузнецов… После посещения Звездного городка.
– Спасибо, Димыч, – горечь теснила Лешину грудь. – За ужином почитаешь еще что-нибудь?
– Наши познания в поэзии неограниченны.
– Болтун – находка для шпиона, – улыбнулся Саня. – Вставай.
– Даю справку. – Дима продолжал лежать. – Склонность к музам у меня наследственная. Моя мама – преподаватель русского языка и литературы. В средней школе. И большой любитель поэзии. Для шпионов это не находка, а западня. А вы, кстати, чьи дети?
– Мы из народа. – Саня, придерживаясь за стену, встал рядом с Лешей. – Из самой гущи.
– Ну, про тебя мы наслышаны с госпиталя. А вот у Леши, видно, предки – ба-льшие люди!
– Большие, – с гордостью подтвердил Леша. – Батя – механизатор. Комбайнер. Мама – доярка в совхозе.
– Ле… ша! – оживился Дима. – Ты же скоро станешь первым парнем на деревне! Космонавт из глубинки!
– В отряде почти все из глубинки.
– Интересно, – Дима сделался серьезным, но говорил по-прежнему с хрипотцой. – Интересно… Никогда не задумывался над этим: все казалось очевидным… Сергей Павлович Королев начинал в профтехшколе, Гагарин – в ФЗУ… И вдруг – звезды… Братцы, это понять нужно, прочувствовать!..
– Мы понимаем, – ответил Саня, кося внимательным взглядом в глубину норы, где лежал Дима. – Только наша страна может позволить любому деревенскому пареньку стать академиком, космонавтом, поэтом…
– И здорово, что работяги, летчики, пахари обживают космос. Ты только вдумайся!
– Ладно, – кивнул Саня, принимая какое-то решение. – У меня контридея. Предлагаю начать пир прямо сейчас, не вылезая на поверхность.
– Наполним бокалы, – согласился Леша, оценив обстановку. – Начинай, Димыч.
– Может, подождем.?
– Имеем право, – твердо сказал Саня. – Алексей поднялся, экипаж в полном составе.
– Ну, если так… – зашевелился Дима, поднося к губам флягу. – За твое возвращение в строй, Леша!
Он пил медленно, не спеша, казалось, пробуя воду на вкус. Саня и Леша, прислонившись сгорбленными спинами к стене, явственно, будто соединенные с другом незримой нитью, чувствовали, как Дима сделал первый глоток… второй… третий… Холодная жидкость размягчила твердую, сухую гортань, разлилась по телу, сердце радостно застучало, каждая клеточка обретала силы. Испытывая блаженство, Дима поднялся, молча передал бесценный сосуд Алексею; теперь они стояли плечом к плечу в своем тесном убежище и без всяких слов понимали друг друга, точно переплавленные пустыней, стали единым существом.
ПРЕОДОЛЕНИЕ
Раскаленный шар Солнца коснулся бархана и медленно покатился вниз, все глубже и глубже зарываясь в песок; по мере погружения цвет светила плавно менялся, в ослепительно лимонном сиянии проступили красные полутона, диск сделался желтым, затем оранжевым, наконец темно-багровым. Тяжелое, низкое небо побледнело, стало высоким, прозрачным. Печальную монотонность пейзажа прорезали длинные, глубокие тени, легкий ветерок поплыл к алой полоске горизонта. Безмолвие песков вдруг преобразилось. Пустыня ожила.
Выбравшись из подземного грота, Саня с удивлением прислушался к незнакомым звукам, осмотрелся. Упрямо перебирая лапами, тащила по склону холма свой горбатый панцирь черепаха… Оставляя на песке пунктирный след, презрительная ко всему на свете, прошествовала куда-то фаланга… Кругом появлялись, исчезали, сталкивались, расходились какие-то неясные тени, в озаренном последними лучами пространстве что-то шуршало, тоненько попискивало, шелестело, и такая огромная, безграничная жажда жизни скрывалась за всем этим таинственным движением, что Саня, ощущая ее могучее живительное действие, обернулся к товарищам, которые уже несколько минут стояли рядом и также очарованно глядели по сторонам. Он хотел что-то сказать, что-то важное, значительное, но слова были не нужны, слова были бы фальшивы, и Саня, вздохнув, перевел взгляд на горизонт, где зарождались сиреневые сумерки.