этому, улыбается, и соблюдай правила, не лихачь… Или вот случай был. Пригласили его на Кубу. В мундире он, понятно, не ездит, костюм штатский надевает. А рубашки старые, видно, разонравились. «Заскочим, – говорит, – Коля, в ГУМ после работы, рубашку новую куплю». Ну, мне, если честно, прямо до пяток обидно стало. Генерал, дважды Герой, дело претяжеленное тянет, орлы его на весь мир гремят, а он по ГУМу будет таскаться! Неужели я сам не смогу или продавца прислать некому, чтоб такого человека по пустякам не отрывать?! Однако молчу. Но в мыслях все-таки держу, как задачу ему облегчить. И не к парадному входу подкатил, а к служебному. Думаю, сбегаю сам к директору, в торговле народ сообразительный, секунда разговора и – самый наилучший товар наш. Считаешь, благодарность за полезную инициативу получил? Как же, держи карман шире. «Нехорошо это, – говорит, – нельзя. Ни мне, ни вам… Вы человек в возрасте, фронтовик, понимать должны. Стыдно». Вот так и отбрил. Заставил подкатить к общему входу, где и протолкнуться невозможно, из машины вышел, пошел рубашку искать. Ну, мне, понятно, интересно сделалось, чем дело кончится, я малость повременил и – за ним. Смотрю, и глазам не верю: в очередь встал. Стоит, а все на него пялятся, узнавать стали. Минуты через две, гляжу, нашлись сердобольные женщины, пошептались, гвалт подняли – проходите, мол, пожалуйста, без очереди, времечко-то ваше не то что наше, дороже ценится. Правильно, по-государственному рассудили, хоть и бабы. И дорогу ему уступают. Он замялся. А тут какой-то фраер в потертых джинсах и черных очках спинами загородился, гнусавым голосом орет: «А мы что, не люди? С утра в очереди стоим! Генеральскую форму напялил и прет нахрапом!» Ну, будь моя власть, я б таких гадов – без суда и следствия! Насилу сдержался. Гляжу, Владимир Александрович мой до корней волос покраснел и баб, которые того типа живьем растерзать хотели, удерживает: «Товарищ прав. Без очереди нельзя. Да мне, собственно, и ничего не надо. Просто мимо проходил». Повернулся и – к машине. Я кое-как опередил, за руль сел, чувствую руки трясутся, ехать не могу – такая ненависть к фраерам этим жалким. Ну, кое-как совладал с собой, спрашиваю: «Что, Владимир Александрович, купили рубашку?» Улыбается грустно: «Нет тут хороших рубашек, Коля. Поехали домой. Устал что-то, голова раскалывается». Жалко мне его стало. «Вам бы отдохнуть по-человечески, – советую. – А то даже в машине не подремлете. Вон опять папку с депутатскими письмами захватили, опять читать будете». А письма эти, надо сказать, у меня в печенках сидят. Строчат кому надо и кому не надо, и все не по адресу. Вот и скажи теперь, имею я право не жалеть такого человека? Не имею я такого права, хоть и в глаза ему говорю: генералы раньше круче были, куда круче… А что касаемо вашего вопроса, Александр Андреевич, – закончил шофер свой рассказ, – отвечу просто: настроен Владимир Александрович по совести. И рассудит дело по совести, хоть и не будет громыхать кулаком по столу, что, не скрою, мне весьма не по нраву. По совести, – повторил он с удовольствием. – Так что не бойтесь ничего и правду-матку рубите смело. Такой мой вам совет.
– Спасибо, дядя Коля, – сказал Саня, растроганный до глубины души рассказом. – А чем все-таки закончилась история с рубашкой?
– До слез просто, – улыбнулся шофер, видимо вспоминая что-то хорошее. – На обратном пути в Звездный решил я попытать счастья в обычном сельповском магазинчике. Притормозил у маленькой деревушки, заходим. Народу – никого. А за прилавком – девчушка светловолосенькая, курносенькая. Увидала Владимира Александровича и вся, как солнышко майское, засветилась. «Ой, – пищит,- а к нам космонавты еще никогда-никогда не заходили! Ни разу в жизни!» Я смеюсь: «Они, говорю, все больше по ГУМам да ЦУМам обитают». И гляжу, у девчушки прямо слезинки на глазах от моей плоской шутки. «Конечно, – вздыхает, – в столичных магазинах ассортимент шире». Ну, я сразу исправляюсь: «Зато, комментирую, там таких симпатичных продавщиц отродясь не было и не будет. Правда, Владимир Александрович?» Он улыбается – девчушка ему тоже понравилась – и просьбу смущенно излагает: мол, нужна рубашка. Девчушка как услышала, что ее космонавт о чем-то просит, вмиг взметнулась, юлой закрутилась, одну сорочку достала, другую, третью. Посмотрит, взглядом оценит и в сторону – не то, значит. И нашла-таки, егоза! Такую рубашку откопала – ну и фасон, и цвет, и размер – все соответствует! В ней Владимир Александрович и улетел на Кубу. А вернулся, так, думаешь, что в первые же дни вспомнил? «Давай, – говорит, – Коля, заедем по дороге в тот магазин – я девочке сувенир привез. А то нехорошо как-то, она так старалась, а мы с тобой, два медведя, и не поблагодарили как следует». Видел бы ты, Александр Андреевич, глаза егозы той, когда мы второй раз зашли и от всего чистого сердца подарок поднесли. Они, те глаза, и сейчас у меня перед мысленным взором стоят, и трогают до слез. Так что, Александр Андреевич, спеши делать людям добро. Ты еще молодой, многое успеть сможешь. Спеши…
ПОСТИЖЕНИЕ ИСТИНЫ
Сердечно простившись с шофером у массивного серо-коричневого здания на одной из московских улиц, Саня открыл тяжелые парадные двери, предъявил безусому сержанту, перетянутому белой, скрипучей портупеей, удостоверение с грифом «везде», подождал, пока контролер тщательно сличит фотографию в документе с оригиналом, и, покончив с формальностями, направился через просторный вестибюль к лифту.
Внутренне подтянувшись, он смотрел на солидные таблички с известными всей стране именами, определенно зная, что не допустит полуправды, не станет скрывать, утаивать Лешин срыв в барокамере и в пустыне, хотя ему хотелось взвалить на себя всю ответственность, прикрыть собой друга, вызволить из беды любой ценой. В застольной компании, в кругу знакомых, в какой-то частной беседе, в стычке с эскулапами он бы, вероятно, так и поступил, но сейчас на чашу весов, противоположную мужской дружбе, его собственной судьбе, судьбе Димы, ставились интересы государственные, и никакие мнимые угрызения совести не могли поколебать уверенности Сергеева в том, что лишь объективное медицинское обследование, объективная, беспристрастная информация о происшествии, представленная руководству, есть единственный шанс для спасения Алексея. «Живи по совести, в ладу с самим собой», – пронеслись в памяти слова бабушки, и космонавт Сергеев открыл дверь приемной, полностью сознавая, что люди, решающие участь их экипажа, не имеют права на ошибку.
Поздоровавшись с помощником, Михаилом Ивановичем, начинавшим еще с Каманиным, и получив разрешение, Саня открыл массивную двойную дверь, прошел в светлый, просторный кабинет. Руководитель подготовки космонавтов сидел за рабочим столом и, видимо, заканчивал разговор по телефону. Сергеев, мгновенно оценив обстановку, повернул назад, но Железнов, подняв на него глаза, молча указал рукой на кресло, и Саня, подчиняясь, сел, с любопытством оглядывая кабинет, в которой попал впервые. В глубине души он надеялся увидеть нечто необыкновенное, из ряда вон выходящее, но беглый осмотр показал, что кабинет совершенно стандартный: три стены метра на два от пола облицованы деревянными панелями, четвертую до потолка закрывали встроенные шкафы; привычной буквой «т» к рабочему столу примыкал стол для заседаний, весьма небольшой, рассчитанный на несколько человек; в правом углу, у окна, стоял треножник с графином, наполненным водой, и двумя стаканами; другой угол занимал телевизор. Нигде ничего лишнего. Большая географическая карта, старенький глобус планеты, фотография Гагарина с автографом да несколько макетов кораблей и станций, установленных на полке рядом с книгами, напоминали, что хозяин кабинета причастен к космическим делам; на телефонном столике были плотно расставлены аппараты.
– Нет, – твердо сказал в трубку Железнов, и Саня невольно перевел взгляд на суровое, словно высеченное из камня, лицо генерала. – Этот вопрос принципиальный и решать его надо принципиально, по-партийному… Нет, – жестко повторил он, – так мы ни о чем не договоримся. Речь идет не о каком-то капитане, как вы изволите выражаться, – о судьбе человека! Моего товарища, соратника, если хотите. И я, как Руководитель подготовки космонавтов, не могу допустить, чтобы парня превращали в подопытного кролика… Да, буду отстаивать свое мнение во всех инстанциях… Конечно, можете жаловаться – ваше право. Но, повторяю, ни о каких интересах науки разговора не может быть. Только об интересах человека! Об объективном медицинском обследовании, а если потребуется – о лечении… Понимаю… И это могу допустить… Нет, – он усмехнулся. – Подобные предположения маловероятны. Таким образом я могу предположить что угодно. Скажем, в воду забыли положить бактерицидные таблетки, и парень отравился обычной питьевой водой. Может так быть? Вполне… А что остальные? У остальных желудки оказались крепче… Вот поэтому… я и предлагаю не пороть горячку, а разобраться самым тщательным образом… Хорошо, буду ждать, звоните… Да, можно домой – часов в десять вечера, думаю, буду. Всего наилучшего. Привет супруге.
Он аккуратно положил трубку и неожиданно озорно, по-мальчишески, подмигнул Сергееву.
– Слышал?
– Да, – кивнул Саня, пытаясь понять, с кем разговаривал Железное.
– Что из этого следует?
– Не… знаю. Наверное, плохо все.
– Из этого, Александр Андреевич, следует, что вы заварили кашу. А кому расхлебывать? Владимиру Александровичу? Ты думаешь, у меня других дел нет? Вон их сколько, – тяжело вздохнув, он поднял со стола несколько пухлых, объемистых папок и положил обратно. – Уехать бы сейчас на необитаемый остров, – сказал печально-мечтательно. – На недельку. Костерок в тумане. Рыбалка на зорьке. Птицы поют. И нон проблем, все о'кей, как говорил в лучшие человеческие времена бригадный генерал НАСА Том Стаффорд… Нон проблем, – повторил задумчиво, глядя в окно. – Даже твой друг Хмырьев не достал бы.
– Он мне не друг, – насупился Саня. – Тамбовский волк ему товарищ.