– Да, минут на двадцать, – ответил курсант, уходя на второй круг, и до судороги тряс истребитель, пытаясь сорвать стойки шасси с замков. Но замки наглухо заклинило.
– Сажусь без шасси! – Сергеев-первый принял решение и почувствовал себя тоскливо.
– Будьте внимательны, пятьсот пятидесятый!
Белые самолеты его товарищей кружили над аэродромом, точно аисты над гнездом, освобождая раненому птенцу полосу и воздушное пространство для маневрирования.
Птенец сделал четвертый разворот и пошел на посадку.
Полоса, прямая и строгая, понеслась на остекление фонаря и до нее оставалось совсем немного, когда в кабине, во всем мире наступила тишина. Мощный реактивный двигатель – его обратный билет на землю – заглох. Заглох в полном соответствии с законом «мерзавности», когда один отказ «тащит» за собой другой, но все начинается с какой-то гайки, которую не проверил, не докрутил техник. Эта недокрученная гайка обернулась трагедией – двигатель заглох. И как только он заглох, скис, спина первого Сергеева стала холодной и мокрой. Но это продолжалось совсем недолго, какую-то долю секунды. Уже в следующее мгновение второй Сергеев, вырвавшись из тени, швырнул самолет вниз, хотя радиовысотомер показывал триста метров и Сергеев-первый отчетливо видел под собой поле, трактор, жирные пласты чернозема. Всё в нем противилось этому стремительному снижению, ибо всякое приближение к земле неизбежно вело к столкновению с планетой. Он не хотел умирать, ничего не совершив, ничего не оставив; инстинкт жизни проснулся в нем, ослепил, и, повинуясь его горячему зову, он попытался рвануть ручку управления на себя, взмыть в небо, но второй Сергеев мертвой хваткой остановил это безрассудное движение.
«Мальчишка! – сурово бросил второй Сергеев. – Ты не имеешь права терять скорости – этой охранной грамоты военного летчика! Ты должен пожертвовать высотой. Это единственный шанс!» И тотчас будто перевоплотился в настоящего Сергеева. Расчетливо, хладнокровно вогнал безмолвную машину в бешеное пикирование, у самой пашни, не замечая перегрузок, выровнял и, как только скорость начала падать, посадил самолет на фюзеляж, на брюхо. Он все просчитал, все сделал красиво и точно, этот второй Сергеев. Только не знал, не мог знать, что на поле их вынужденной посадки забыли выкорчевать огромный камень. Машина врезалась в этот камень, поползла боком, курсант Сергеев услышал раздирающий душу металлический скрежет, приборная доска надвинулась, увеличилась в размерах, он почувствовал что-то теплое и липкое на лице и, теряя сознание, понял, что все-таки использовал свой единственный шанс и приземлился.
С того дня второй Сергеев надолго поселился в Саньке рядом со своим двойником, Сергеевым-первым. Затаившись в самом дальнем уголке души, он с добродушной усмешкой наблюдал, как Санька мучается от безделья в госпитале, как тоскливо перебирает струны гитары и поет совершенно никчемные песни, которые и петь-то не стоит, потому что для девятнадцатилетнего человека в этих песнях нет ни капли здравого смысла. Но его двойнику, надевшему личину настоящего Сергеева, песни почему-то нравились.
Пилоты мы, пилоты мы, пилоты,
Веселая и дружная семья.
Полжизни подарил я самолетам,
Еще полжизни – только для тебя, –
надрывно тянул двойник Санькиным голосом.
Последние строчки ясно посвящались Наташе. Вслушиваясь в них, Сергеев-второй терялся: каких полжизни Санька подарил самолетам? Что за полжизни обещал оставить Наташке? Летает-то курсант всего второй год. И если его девятнадцать лет разделить пополам, налицо явное завышение своих возможностей и нахальный обман. Сопливый мальчишка работает под старого летчика, все повидавшего, все испытавшего, прошедшего через десятки аварий и катастроф, наделенного мудростью опыта. Отсутствие здравого смысла в поведении курсанта, работа на публику очень обижали второго Сергеева – это был принципиальный субъект. И однажды, устав от аллогизмов и беспричинных всплесков души того, в ком он поселился, Сергеев-второй исчез.
Как прежде, надолго, но теперь, быть может, навсегда.
Обиженный и оскорбленный, он, вероятно, никогда бы уже не появился, если бы сам Саня не вызвал его к жизни. Саня умолял, просил, требовал. Саня запутался в противоречиях и сомнениях, и первому Сергееву, с которым курсант остался, решить эти сомнения оказалось не под силу – тут требовалась умная, властная рука. Началось с того, что после госпиталя в Саньке стала происходить переоценка ценностей. Прежде авиация была для него только удовольствием, только средством познания мира. Он любил перегрузки, зверскую усталость после полета, ибо, преодолевая перегрузки и усталость, чувствовал себя сильным. И казался самому себе самым мужественным человеком на свете. Он любил смотреть на землю с высоты птичьего полета, любил острый вкус опасности, риска, любил истинное братство, связывающее авиаторов, любил настоящую мужскую дружбу – все это давала авиация. Но вот однажды техник подкатил к его самолету две тележки с бомбами – предстоял полет на боевое применение.
– Настоящие? – Саня потрогал холодный металл.
– Да, – почему-то строго, без обычной отеческой улыбки, ответил пожилой старшина, обслуживающий Санькин самолет. – Самые настоящие, товарищ Сергеев. – И осторожно освободил вертушки взрывателей от предохранителя.
И Санька вдруг каждой клеточкой, каждым нервом почувствовал, что его самолет взлетает с настоящими бомбами, и пушки заряжены настоящими снарядами. И как только Саня это осознал, он весь находился точно под высоким напряжением. Стоит после бомбового удара ошибиться, неверно вывести машину, думал летчик, и попадешь под свои осколки. Зазевайся на полигоне, потеряй лишь на секунду осмотрительность – и столкновение с другими самолетами неизбежно. Огромная ответственность легла на плечи юного летчика. Он словно повзрослел сразу на несколько лет – небо быстро превращает мальчишек в мужчин.
– Выхожу на цель! – чужим, охрипшим голосом сказал Сергеев, пройдя контрольный ориентир.
– Начинайте работу, пятьсот пятидесятый! – жестко, коротко приказал Руководитель полетов.
Все бомбы и снаряды легли тогда точно в цель. И потом они ложились точно в цель: не мог себе позволить Александр Сергеев роскоши промазать, не поразить, не уничтожить. Осознание того, что этими учебно-боевыми полетами, этими бомбами и снарядами страна еще вынуждена оплачивать на нашей неспокойной планете мир, подняло его сразу как профессионала на качественно новую человеческую ступень. Авиация с ее грохотом реактивных двигателей, стремительностью скоростей, опасностью, риском, авиация, которую он любил, которая доставляла ему удовольствие и служила средством познания, – эта авиация вдруг стала для него другой.
Понять эту, другую авиацию Сергеев-первый, отличный мальчишка, но все-таки мальчишка, не мог.
И тогда в муках, в поисках истины, Саня потребовал возвращения к жизни Сергеева-второго.
Этот второй пришел: серьезный и строгий. Он сказал: «То, чем ты сейчас занимаешься и будешь заниматься потом – это работа. Тяжелая, адская, напряженная работа. Работа для настоящих мужчин. Своими могучими крыльями ты закрываешь Россию. Ее поля, сады, заводы, улицы и проспекты. Ошибки в твоей работе, как показывает весь опыт авиации, оплачиваются ценой жизни – и собственной, и тех, кого ты призван защищать от любого противника. У тебя такая работа – защита Родины». «А как же удовольствие, ошалелость, счастье от соприкосновения с небом?» – спросил Санька. «Не нужно расставаться со счастьем Но пусть этим занимается мой двойник. Он, в сущности, хороший малый, только твоя работа ему не по плечу – слишком много эмоций. Вспомни, как он потерял самообладание в том полете, когда по вине техника заглох двигатель! Вспомни, как, лишившись расчета и разума, хотел у самой земли вогнать машину, потерявшую скорость, в штопор! Он хороший малый, но не для работы. Твоя работа – это высшая ответственность, долг, холодный расчет, холодное самообладание» – «Значит, я больше не смогу быть тем Сергеевым, каким был всегда?» – «Не сможешь. Ответственность и долг – твое право, твоя обязанность, часть твоей работы. Они потеснят в тебе мальчишку. С этого дня во всем, что касается работы, ты станешь мужчиной. Из. тебя может получиться настоящий мужчина».
Острота первых впечатлений, романтические порывы, мечты о дальних странствиях – все это осталось в Саньке после разговора со вторым Сергеевым. Но еще к этому прибавились тернистые пути-дороги совершенствования мастерства, характер, преодоление естественного сопротивления своей трудной работы. Второй Сергеев навсегда поселился в нем. И Саня с годами стал мастером. Научился делать все, что обязаны делать настоящие мастера, воздушные асы. В двадцать три года он стал военным летчиком второго класса, в двадцать пять – получил первый. Самый высокий.
И вот профессионал, прекрасно знающий свое дело, его особенности и тонкости, прекрасно освоивший новую машину, – этот профессионал вдруг заключает абсолютно безнадежное пари с капитаном Ропаевым! Кто заключает пари? Конечно, бесшабашный Сергеев-первый! Именно он выступил инициатором безнадежного предприятия, он спровоцировал Саньку на дурацкий поступок. Но странно: Сергеев-второй не ушел, как обычно, в тень, а впервые поддержал своего двойника. «Не дрейфь, старлей, – неожиданно хмыкнул вечно суровый гибрид. – Не дрейфь. Бросайся, не раздумывая, в эту авантюру. Ты познаешь самого себя!» И в ту же минуту старлей доблестных ВВС, закончив партию в шахматы, склонил к доске побежденного короля и упрямо сжал губы.
– Я раздолбаю их, – сказал он. – Я разнесу мишени-пирамиды, которые нельзя разрушить, в щепки!
ЗАПУСК – ЧЕРЕЗ МИНУТУ
Контролеры – безусые мальчишки в военной форме – знали Саню Сергеева в лицо.
Часто, возвращаясь с полетов, старший лейтенант останавливался у КПП, угощал ребят хорошими сигаретами, расспрашивал про житье-бытье, про вести из дома, про любимых, оставшихся на «гражданке». Сигареты Сергеев покупал специально – сам не курил и потребности к курению не испытывал. Только на КПП, чтобы не стеснять ребят, «портил» полсигареты и уходил с терпкой горечью во рту. Солдаты называли его Александром Андреевичем,