– Как же не друг? – Железнов с любопытством посмотрел на отчаянного небожителя, словно брал в перекрестье прицела. – А Хмырьев говорит, чуть ли не единомышленников встретил. Это я с ним по телефону разговаривал.
– С Хмырьевым? – переспросил, холодея Саня.
– С ним. Говорят, у него в квартире смышленый попугай живет, – Железнов добродушно рассмеялся. – Так он этого попугая напичкал словечками из всей медицинской энциклопедии. Гости приходят, попугай посмотрит немного, разговоры послушает и… каждому диагноз выдает. А кто не соглашается – тут берегись. Крыльями машет, кричит, как рецепт выписывает: «У Хмыгьева консугтигуйтесь. У Хмыгьева! Хмыгьев – величина!» – подавив смех, добавил серьезно: – А если объективно, мужик он грамотный. Бывает, конечно, и ошибается. Но редко. Крайне редко. Поэтому на его причуды и смотрят с улыбкой. Улавливаешь мою мысль, Александр Андреевич? Хмырьев ошибается редко.
– Значит… – почувствовав, как сердце проваливается куда-то в пустоту, сказал Саня. – Значит… Алексей… обречен?
– Не знаю, – устало ответил Железнов. – Все… может быть. Будем надеяться… Я предпринял кое-какие шаги, да и доктор ваш, Роберт Иванович, не зря свой хлеб ест – в шесть утра с постели поднял, особое мнение на двадцати страницах, принес… Хмырьев ведь непросто так звонил – исследовательскую группу сколачивает. Жаждет Алексея по косточкам разобрать, но обратно собрать не обещает – не научились еще.
– Неужели все так серьезно? – спросил Саня, понимая, что генерал дал ему возможность освоиться в непривычной обстановке, адаптироваться, и главный разговор только начинается.
– Серьезней быть не может, – словно подтверждая его мысли, строго сказал Железнов. – Да, – добавил мягче. – Очень серьезно, Александр Андреевич. Во-первых, дата старта утверждена во всех инстанциях и запуск корабля не отменишь. Во-вторых, надо, хорошо все взвесив, отвечать на вопрос: кто полетит? Основной экипаж? Дублеры? Или сборная группа по перекрестной схеме? В-третьих, предстоит неизбежное выяснение отношений с медициной. А с медициной – вы не хуже меня знаете – шутки плохи. На них не надавишь генеральским мундиром, красным телефоном. Субординации тут не существует. Есть только человек. Без должностей и званий. Но когда есть человек и медицина – болезни всегда найдутся. Это общеизвестно. Поэтому при самом поверхностном рассмотрении вопроса чаша весов склоняется не в вашу пользу, Александр Андреевич. Говорю вам прямо, по-мужски. Верю, поймете правильно. О проблемах, возникших в связи с чрезвычайным происшествием, перед Руководством Центра подготовки, перед десятком предприятий и КБ, выполняющих заказы Академии наук, умалчиваю сознательно – они вас прямо не касаются. Но они существуют реально, и их надо решать немедленно. Тянуть время нам никто не позволит – нет у нас такого права. Чувствуете, как все связано?
– Да, Владимир Александрович, – сказал Саня, зримо представляя гигантскую пирамиду из чистого золота, по крупицам добытого рабочими, инженерами, конструкторами, учеными, врачами, методистами, испытателями, психологами, кулинарами – всей страной – пирамиду, на вершине которой, как последнее звено, завершающее титанические усилия масс, стоит фигура летчика-космонавта, облаченного в скафандр. «Что есть этот маленький человек в сравнении с бесчисленной армией людей, работающих на него? – спрашивал себя Сергеев. – Что есть он в сравнении со страной?» Ничто. Он лишь венчает вершину пирамиды, он вечный должник своего народа; он весь принадлежит прошлым, нынешним и грядущим поколениям, несет ответственность за успех порученного дела; его личная, незримая связь с вечностью многократно приумножена миллионами других связей, усилена ими до реально ощутимых, словно земляне начала восьмидесятых годов двадцатого столетия пытаются через него, человека в скафандре, передать в следующий век все самое лучшее, самое высокое и достойное, что имеют. – Да, – повторил он, чувствуя, как волнение, охватившее его, нарастает. – Я понимаю, Владимир Александрович. Хорошо понимаю.
Генерал кивнул.
– Тогда не будем тратить время на прояснение азбучных истин, Александр Андреевич, – времени и так нет. Роберт Иванович обстоятельно изложил мне точку зрения о случившемся. Рапорты спасателей, заключение профессора Хмырьева я изучил также. Теперь, если не возражаете, хотел бы слышать ваше мнение. Беспристрастное. Как Командира экипажа. Как друга Алексея. Как молодого коммуниста. Чтобы принять правильное решение, мне необходимо знать все. Абсолютно все, и немного больше. В чем, по-вашему, скрытая причина такого неожиданного для всех срыва потенциально здорового человека?
– Я много над этим думал, – Саня провел шершавым, непослушным языком по пересохшим губам. – И там, в пустыне, и в госпитале, и сегодня… Окончательный вывод может показаться неожиданным, даже… смешным… Вы, пожалуйста…
– Нет, нет, – строго ответил генерал. – Я весь внимание.
– Я не знаю даже…
– Давайте прямо. В той формулировке, к которой пришли в результате размышлений.
– В общем… Лешку надо… женить! – собравшись с духом и понимая, как странно произнесенная фраза звучит в этом кабинете, выпалил Саня.
– Ах, вот оно что, – задумчиво протянул Железнов. – Действительно, гениальное всегда просто… Женить? – переспросил с едва заметным сомнением.
– Да. И все прошлые и будущие болячки как рукой снимет! – испытывая явное облегчение, подтвердил Сергеев. – Моя бабушка говорила: угадать в женитьбе – это выиграть или проиграть в жизни. Построить или исковеркать собственную судьбу. Воскреснуть или умереть. Искус – она любила это слово – в одиночестве страшнее, чем вдвоем.
– Ваша бабушка, Александр Андреевич, была мудрой женщиной, – с почтительностью произнес генерал и, сделав небольшую паузу, словно отдавая молчанием дань ушедшим, улыбнулся: – За вас, Сергеев, я абсолютно спокоен в житейском плане – имел удовольствие говорить утром с Натальей Васильевной… Но Алексей? У него есть избранница?
– Избранница есть, – подтвердил Саня. – Но, понимаете, они знакомы уже два года, а финала пока не видно. Вмешиваться в такие дела неудобно, Леша же, особенно в последнее время, не очень делился. Да и обстановка не располагала, – он вспомнил море, прыжки с парашютом, пустыню.
– Да, в таких вопросах каждый должен решать сам, – согласился Железнов. – Но кто же эта девушка, из-за которой или без которой насквозь просвеченный медициной мужчина попадает в госпиталь? Может быть, она сумеет нам помочь? Если, конечно, ваша версия правильна.
– Вы ее знаете, Владимир Александрович. Каждый год в госпитале встречаетесь, когда на плановое обследование ложитесь.
– Вероника?! – быстро, с какой-то неудержимой печалью сказал Железнов. – Вероника из барокамеры. Я правильно вычислил?
– Абсолютно, – растерянно произнес Саня, начиная о чем-то догадываться…
– А вы поинтересовались, сколько лет девушке? Может, ваш осчастливленный влюбленный спросил ее об этом?
– Ну, ей двадцать три-двадцать четыре, – неуверенно предположил Саня. – Но выглядит совсем юной.
– Двадцать три-двадцать четыре, – передразнил Железнов. – Тридцать пять лет и взрослая, на выданье, дочь!
– Тридцать пять?! Но как же… Она говорила, что молодой специалист… Сразу после института…
– И про «обет Вероники» не знаешь? – с неподдельным изумлением смотрел на него собеседник.
– Созвездие Вероники знаю. Про волосы Вероники… знаю. А про обет… про обет ничего не знаю.
– Да вас не то что в космос, вас… к проходной городка подпускать нельзя! – рассвирепел хозяин кабинета. – Мальчишки! Сопляки! Сотни людей подняты на ноги! Со-о-тни!.. Ладно, – сказал Железнов. – Забыли. Погорячился. Извини.
– Я понимаю, Владимир Александрович. На Алексея завязаны десятки предприятий, КБ, тысячи людей… А мы ничего не знали.
– Что ж, это горько. Но еще горше, если этот роман привел к таким последствиям. Ведь Алексею, возможно, придется проститься с отрядом.
– Как… проститься?
– Обыкновенно. Сегодня срыв, завтра… А потом и…
– Владимир Александрович!
– Что Владимир Александрович? – сдерживая себя, зарокотал генерал. – Любить вашему донжуану никто не запрещает. Никто в его личную жизнь вмешиваться не намерен. Но если эта жизнь принципиально затрагивает интересы общества, тут уж извините. Она перестает быть личной. Биография летчика-космонавта СССР должна быть кристально чистой – не хуже меня знаешь. При отборе в отряд космонавтов оцениваются не только физические, профессиональные качества кандидата, но и нравственные. Или, может, вам нужно объяснять значение слов «честь», «совесть», «достоинство», «порядочность», «принципиальность»?.. Вдумайтесь в мои слова, Александр Андреевич. Мне очень нужно, чтобы вы все поняли, осознали. Вам, молодым, продолжать то, что начинали мы, ветераны, – генерал долгим, задумчивым взглядом посмотрел на портрет первого космонавта планеты. – Всмотритесь повнимательнее в его улыбку. Это не просто улыбка хорошего, доброго человека. Это улыбка бесконечно счастливого и честного человека. Его совесть чиста перед всем миром. Перед отцом. Перед мамой. Перед женой. Перед детьми… Знаете, Александр Андреевич, – глаза Железнова неожиданно повлажнели, но генерал не отвернулся, не постарался скрыть, подавить нахлынувшее волнение, – у меня недавно тут, в кабинете, раздался телефонный звонок. Говорил мужчина, голос незнакомый, фамилия тоже. Объяснил: много лет назад, когда был маленьким, женщина, взявшая его из детского дома и заменившая погибшую мать, написала письмо Гагарину, просила помочь. История простая. Ребятишки хвастались друг перед другом: «У меня папа – шофер», «У меня – инженер», «А мой папа – музыкант». Дошла очередь до этого паренька, Вовки. Папы у него нет, но ему очень хотелось, чтобы отец был, как у всех. Он возьми и выпали: «А у меня папа – космонавт! Он уже в космос летал!» Мальчонку подняли на смех. Он прибежал домой, плачет. Мать его кое-как успокоила, а потом написала Гагарину про свою беду. И знаешь, что Юра ответил? Наизусть помню: «Владимиру Котову от Юрия Гагарина, космонавта-один. Дорогой Вовка! Мне рассказали, какой ты славный парень и как «отважно водишь» к самым звездам космические корабли. Вот еще немного подрастешь – вместе полетим к Марсу на взаправдашнем звездолете. Не возражаешь? А тем, кто дразнит тебя, скажи,