– Я вторые сутки тут дежурю, – вздохнула она.
– Ты молодец, – улыбнулся Саня. – И завоюешь мою дружбу, если…
– Если… – тонкие, вразлет брови взметнулись в ожидании.
– Если скажешь, что умеешь петь, – закончил Саня.
– Да, – в ее глазах отразилось недоумение. – Я умею петь.
– Тогда ты можешь здорово помочь.
– Как? Как, Александр Андреевич?!
– Видишь тех бандуристов? – Саня показал на лужайку, где самодеятельный ансамбль сатурновцев готовился к сражению. – Иди к ним. Иди, иди, Вера. Скажи, что послал тебя Сергеев и что после артподготовки твой черед.
– Я побежала. – Она вмиг все поняла и просияла. – Спасибо… Саня!
Поднимаясь по широкой парадной лестнице, Саня вспомнил говорящего попугая и с веселой бесшабашностью подумал, что профессору не мешало бы сегодня захватить умную птицу с собой, тогда бы силы уравнялись: у них отряд сатурновцев с солисткой, у Хмырьева – попугай. Отворив дверь в просторный кабинет начальника госпиталя, где была назначена встреча, он сразу увидел среди множества халатов хрустяще накрахмаленный халат Хмырьева, попугая с ним не оказалось, профессор явно переоценивал свои возможности, лишал себя мощной поддержки.
– Что же вы, голубчик! – растягивая слова, бросился к нему профессор. – Мы ждем, ждем… А вы задерживаетесь! Даже халат не надели! Безобразие!
Саня с обворожительной улыбкой, молча постучал по циферблату часов – точный хронометр показывал ровно десять, улыбнувшись еще шире, просунул руки в рукава халата, любезно поданного Димой, который пришел пораньше, чтобы прояснить ситуацию, и, кивнув Хмырьеву, поджавшему тонкие губы, отошел с товарищем к окну, здороваясь со знакомыми медиками.
– Может, начнем, товарищи? – Саня услышал голос Хмырьева. – Две минуты одиннадцатого. Безобразие!
– Кто тут вздумал начинать без меня? А? Признавайтесь! – добродушный бас раздался у порога, и в кабинет вошел седой как лунь генерал-лейтенант медицинской службы. Был он высок, худощав, слегка сутулился, живые, проницательные глаза смотрели из-под густых белых бровей иронично, насмешливо, с молодцеватым задором, и единственное, что портило первое впечатление о нем, – форма. Безукоризненно сшитая, она сидела на старике мешковато, без той ладности, строгой изысканности, которые отличают профессиональных военных, и сразу выдавала в нем человека сугубо штатского.
– Ты, Хмырьев, вздумал без меня начинать? – переспросил он, подставляя руки для халата, который уже держал ассистент. – Да я тебя, каналью… на гауптвахту посажу! Под домашний арест! – беззлобно ворчал старик, застегивая пуговицы тонкими морщинистыми пальцами. Наконец он поднял глаза, повел плечами, и Саня удивился необыкновенному превращению: мешковатость исчезла, от сутулости не осталось и следа, перед ними стоял, возвышаясь, титан в белом и халат сидел на нем так, точно старик родился в нем.
– Как можно, Иван Петрович?! – обиженно протянул Хмырьев. – Арестую!.. На гауптвахту!.. Такие речи в вашем возрасте!
– Ах ты, старая перечница! Ты уже выставить меня перед честным народом хочешь! В немощные старики записываешь! Выжившим из ума представляешь!
– Иван Петрович!..
– Ну-ка, иди сюда! – закипая негодованием, старик прочно уселся на стул в центре стола для заседаний, показывая Хмырьеву место напротив.
– Иван Петрович!..
– Садись, шельмец! – Старик нахмурил густые брови, и Хмырьев, страдальчески морщась, подчинился. – Бери мою руку!
– Иван Петрович!..
– Бери, бери!
Они уселись друг против друга, уперлись локтями в стол и сцепились руками – кто кого переборет. Саня с любопытством и удивлением наблюдал за поединком. Лица титана он не видел, но крутой, уверенный затылок и сильная, пружинистая спина говорили сами за себя; Хмырьев же сначала наигранно улыбался, затем губы дрогнули, сомкнулись в тонкую ниточку, побледнели, он старался изо всех сил, но безуспешно; тогда Хмырьев слегка приподнялся на носках и на стуле, приналег, это был запрещенный прием, однако титан не сделал ему замечания – лишь хмыкнул, рука Хмырьева стала дрожать, в конце концов, обессиленная, упала на полированную поверхность.
– Есть еще порох в пороховницах, есть! – сказал, молодо поднимаясь, старик. – Моя Василиса так и говорит: «Ну когда ты, Ваня, угомонишься?!» Я ей честно: «Никогда, матушка. Мне жить интересно, любопытно…» А ты, Хмырьев, – он с доброй, отеческой улыбкой повернулся к поверженному, – тренируйся. Спортом занимайся. Бегом. Если хочешь, приходи на прием, я тебе без всякой очереди лечебную физкультуру пропишу. Стыдно в твоем мальчишеском возрасте таким слабаком быть. Ну как, станешь тренироваться?
Хмырьев обиженно, с досадой отвернулся, вытирая со лба капли пота.
– Что ж, вольному – воля, – старик прошелся по кабинету, здороваясь с каждым за руку. – Куда прикажете садиться? – спросил весело, с подковыркой. – Какое место нынче отвели? Небось на задворках?
Начальник госпиталя жестом указал на свое массивное кресло за рабочим столом.
– Пожалуйста, сюда, Иван Петрович.
– Вот, пример берите, – титан ласково, как показалось Сане, потрепал по плечу хозяина кабинета. – Генерал-майор, известный стране человек, а не чинится – старшим место уступает. Спасибо, Павлуша, уважил. Не загубили тебя ни слава, ни должности. Молодцом… Прошу рассаживаться, коллеги, – сказал, опускаясь в кресло и с интересом оглядывая присутствующих. – Ну-с, из-за чего, позвольте узнать, столько народу от дома, от семьи оторвали?
– Иван Петрович, вам докладывали, – шепотом напомнил начальник госпиталя.
– Ах да. – вздохнул старик. – Нашла коса на камень. Одни говорят, ничего не болит, другие – резать надо. А истина, конечно, в золотой середине. Ну, хорошо. Пусть лечащий врач начнет. – Подперев голову кулаком, он закрыл глаза, словно собираясь вздремнуть, и Саня, похолодев, увидел, как Хмырьев многозначительно переглянулся с одним из медиков, морща в усмешке губы и пожимая плечами.
Но титан не спал – видимо, так ему удобнее слушалось и думалось. Несколько раз он открывал глаза, задавал вопросы, что-то быстро спрашивал по латыни, неопределенно качал головой, снова погружался в забытье и пробуждался вновь, растревоженный какими-то своими мыслями, и нельзя было понять, как он относится к происходящему, как расценивает диагноз, результаты анализов и проб, что предполагает делать. В какую-то минуту, всматриваясь в его спокойное, безмятежное лицо, Саня усомнился, действительно ли этот генерал один из лучших медиков страны, как о нем говорил Железнов, и действительно ли на его окончательное заключение можно положиться? По мере того как старик все реже и реже открывал глаза, сомнение крепло, росло, будто снежный ком. Сергеев уже не понимал, зачем он здесь, зачем сидит рядом с Димой, вслушиваясь в непонятные термины и формулировки, а видел только лицо Алексея, каким запомнил его вчера, передавая дичь, соусы, салаты, фрукты и пытаясь растормошить товарища. Леше было уже лучше, значительно лучше, он уже однозначно отвечал на вопросы, чувствовал присутствие друзей, но отчего-то не радовался этому, как прежде, в глазах стояла тоскливая, ледяная подавленность, движения были усталы, заторможенны, точно в замедленном кино, и казалось, ему хочется спать и все безразлично.
– У меня все, – услышал Саня тихий голос очередного выступающего и поднял голову.
– Молодцы! – неожиданно громко, с усмешкой гаркнул старик, пружинисто распрямляясь в кресле. – Анализы – блеск! Пробы – хоть сейчас в гроб клади и крышку заколачивай! А кто, позвольте спросить, разрешил брать пробы?! – гневный рокочущий бас заполнил кабинет, и казалось, некуда от него уйти, спрятаться. – Кто позволил проверять реакцию больного на раздражения извне?! Устраивать психологические тесты, которым я ни на грош не доверяю?!
– Я разрешил психологическое тестирование и лично брал пробы на заторможенность, – спокойно прозвучал в абсолютной тишине голос Хмырьева.
– Вы шутите, коллега! – неподдельное изумление промелькнуло в глазах старика, и Саня весь обратился в слух. – Такой блестящий специалист, как вы, профессор, говорю это совершенно искренне, не мог нарушить главную заповедь врача – не навреди! Вы шутите.
– Ничуть, – улыбнулся Хмырьев. – Данный случай является уникальным и представляет огромный научный интерес.
– Что представляет?
– Огромный научный интерес, Иван Петрович! Если позволите, я изложу свою точку зрения.
– Пожалуйста, пожалуйста, коллега. Мне всегда интересно ваше мнение. – Подперев голову рукой, он снова закрыл глаза, но теперь ни его расслабленная поза, ни безмятежность лица уже не могли обмануть Сергеева. Он все видит и слышит, все запоминает, этот хитрый старик, он лишь ждет своей минуты, которая еще не наступила.
– Иван Петрович! Товарищи и коллеги! – между тем вдохновенно, как на митинге, начал Хмырьев, изредка кося глазами в блокнот, лежащий перед ним. – Как вы прекрасно знаете, космическая медицина изучает влияние факторов космического полета на здоровье и работоспособность человека, разрабатывает меры профилактики и лечения заболеваний, обусловленных в основном длительным пребыванием в невесомости наших отважных космонавтов! – он бросил многозначительный взгляд на Саню и Диму. – Вы также знаете, что в невесомости изменяется ряд жизненно важных функций живого организма – обмен веществ, водно-солевой состав, кровообращение, наблюдаются расстройства вестибулярного аппарата и многое другое.
– Да, да, коллега,- кивнул, не открывая глаз, Иван Петрович. – Мы все это хорошо знаем. И совершенно с вами согласны.
– А если так, друзья, я перехожу к главному, – Хмырьев победно поднял вверх указательный палец. – Все эти изменения, еще не изученные нами на молекулярном уровне, должным образом, конечно, происходят с идеально здоровыми людьми. Заметьте, с идеально здоровыми. А что, я вас спрашиваю, будет, если в космос отправить человека с тяжелейшей формой депрессии? – Он перешел на латынь и минут пять сыпал непонятными словами и терминами. – Итак, – он вдохновенно начал делать заключение, – мной доказано, что пребывание такого космонавта на орбите абсолютно невозможн