о! – Хмырьев с удовольствием подписывал Алексею приговор. – Невозможно, товарищи! Психологическое тестирование и пробы на заторможенность замечательно подтвердили этот результат!
– Браво, коллега! – усмехнулся Иван Петрович, когда Хмырьев сел. – Прекрасная речь!
– Благодарю, – профессор с деланным смущением склонил голову. – Надеюсь, ваш комплимент относится не только к форме?
– Несомненно, к содержанию тоже, – серьезно сказал старик и неожиданно улыбнулся: – А знаете, дружище, я почти готов согласиться с вашими аргументами.
– Что же вам мешает согласиться окончательно? – впился в него глазами Хмырьев.
– Да внук мой, шельмец, покоя не дает, – добродушно рассмеялся титан. – Приходит на днях из детского сада и говорит: «Дед, хочешь, проверю, умный ты или дурак?» Я, конечно, опешил, но отвечаю: «Давай попробуй». А он мне – чтоб вы думали? – психологический тест! И понятно, дед испытания не выдержал. Попал в разряд безнадежных идиотов. Так, шельмец, и заключил. «Дед, – говорит, – мне тебя по-родственному жалко, но надежды поумнеть у тебя никакой нет!»
– А что за тест? – оживился Хмырьев, считавшийся, помимо основной специальности, любителем и знатоком тестирования.
– Пустяк, коллега, – подогрел его любопытство старик. – Вам эту задачку решить – раз плюнуть.
– Не скажите. Бывают такие вопросики…
– Тут ерунда. На размышление три секунды. Слушайте внимательно, – лениво, без видимого подвоха сказал Иван Петрович. – Отец и сын – запоминайте, – отец и сын попали в автомобильную катастрофу. Отец умер. Сына увезли в больницу. Неожиданно к нему в палату входит врач и говорит: «Это мой сын!» Может ли быть такое?
– Исключается, – быстро произнес Хмырьев. – Отец умер.
– А вот второй вопрос, – невозмутимо продолжал старик, никак не реагируя на ответ. – Только, пожалуйста, сосредоточьтесь, коллега. Внимание. Была ночь. Шел дождь. Автобус ехал по городу. Все спали. Не спал Толька, шофер. Требуется, сказать: какой номер был у автобуса, какое колесо не крутилось и как звали шофера? Ну-с, коллега, ваше слово.
– Гм… Была ночь. Шел дождь. Автобус ехал по городу. Все спали. Не спал только шофер… – Хмырьев лихорадочно пытался зацепиться за какую-то фразу. – Не-ет, – засмеялся нервно, – задача решения не имеет. Глупость какая-то, а не задача. Нет решения!
– И я так же внуку сказал, – охотно согласился старик. – А он мне: «Дед, у тебя никакого воображения! Если отец умер, а в палату входит врач и говорит: «Это мой сын!» – значит, врач – женщина, мать этого парня. Понял? С автобусом еще проще: номер у автобуса был мокрый, потому что шел дождь. Не крутилось запасное колесо. А шофера звали Толька, Анатолий!» Так что, коллега, – вздохнул он, – не выдержали мы с вами тестирования на уровне детского сада. Не-ет, – повторил он с удовольствием под общий хохот, – не прошли.
– Это ни о чем не говорит! – взвился Хмырьев.
– Совершенно с вами согласен, – оборвав смех, жестко сказал Иван Петрович. – Ваше тестирование больного абсолютно ни о чем не говорит! – И решительно поднялся из-за стола. – А сейчас, коллеги, – сделал он неопределенный жест, – пора, думаю, осмотреть того, из-за которого ломались копья. Прошу всех, кого это непосредственно касается, пройти в палату. А вы, молодые люди, – он дружески улыбнулся Сане и Диме, – пожалуйте сопровождать старика.
Совещание закончилось, эскулапы, обмениваясь мнениями, дружно покинули кабинет, Саня и Дима, встав, как телохранители, по правую и левую руку генерала медицинской службы, тоже вышли в коридор.
– Что,- спросил насмешливо титан, – поджилки небось трясутся? Побаиваетесь?
– Трясутся, Иван Петрович, – признался Саня.
– Молодец, не соврал, – улыбнулся генерал. – Я врунов страх как не уважаю, – и без всякого перехода потребовал: – Ну, выкладывайте. Однако без утайки, начистоту. Что там с вашим другом-товарищем стряслось? Что приключилось?
– Любовь, Иван Петрович, – объяснил Саня. – Неразделенная.
– Любо-овь? Давненько у меня таких пациентов не было, давненько… Ну, ладно. Нужны подробности. Как ваш друг-товарищ вел себя в последнее время? Что говорил? Был агрессивным, раздражительным? Словом, все как на исповеди.
И Саня, пока они неторопливо шли по коридору, замыкая процессию, честно, во всех деталях изложил свои наблюдения, не скрыв ни первых минут в пустыне, ни последних, когда Леша сорвался окончательно. Генерал только крякал, задавал наводящие вопросы, интересовался нагрузками на тренировках, качал головой и через несколько минут, казалось, был в курсе всех их дел. Проходя в дверь Лешиной палаты, остановился на мгновение, заговорщицки подмигнул и, мельком оглядев помещение, неожиданно сердито потряс кулаком воздух:
– Вы куда меня привели?! Это что за труп? – он ткнул пальцем в сторону Леши.
– Это космонавт, товарищ генерал. Тот самый…
– Этот труп – космонавт?! – лицо старика побагровело. – Шутить изволите!
– Я… космонавт, – в отрешенных Лешиных глазах мелькнуло движение жизни.
– Ты-ы? – не поверил генерал. – Да где было видано, чтоб космонавт имел такую скучную, побитую физиономию?! Гагарина помнишь?
– Помню, товарищ генерал, – сказал Леша.
– Тогда вставай! – как-то необыкновенно ласково и трогательно произнес в полной тишине старик. – Хочешь. я тебе помогу?
– Я… сам, – Леша сделал над собой усилие. – Сам!
– Только не торопись, дружок.
Чувствуя на себе тяжесть одних взглядов, недоверие других, страстную, горячую поддержку третьих, Леша медленно вытащил ноги из-под простыни, опустил сначала одну, затем вторую на мягкий коврик и, приподнявшись на локтях, сел на край кровати.
– Молодец, – похвалил старик, внимательно наблюдая за каждым его движением. – Теперь вижу, ты настоящий космонавт. Но надо… подняться!
– Я… поднимусь.
– Обязательно поднимешься. Я так всем и говорил. А мне… не верят.
– Почему? – гримаса боли исказила Лешино лицо.
– Считают, будто ты слабак. Ты слабак?
– Нет.
– Тогда победа будет за нами.
– Победа?
– Да.
Казалось, они не замечали никого из присутствующих, с жадным вниманием следивших за развитием событий, голос старика изменился до неузнаваемости, звенел в ушах, хотя титан и не произносил никаких особых слов; закаменевшее лицо Алексея начинало обретать мягкость, словно оттаивало изнутри, глаза оживали; упершись руками в металлический край кровати и слегка наклонясь вперед, он сделал попытку подняться. Саня видел, как плечо друга стало медленно заваливаться, пошло в сторону, но тут за окном послышались негромкие, знакомые переборы гитары, Леша вздрогнул, удержал равновесие, падение остановилось; шатаясь, он встал на ноги, прислушиваясь и еще ничего не понимая, и стоял так, ожидая чего-то и томясь, надеясь и не веря. Наконец звучание гитар стало мягче, густой, нарочито хрипловатый мужской тенор легко, задушевно вступил в музыку, повел старую песню:
Мы суровый и трудный народ,
И тяжелая наша работа,
И не каждый, быть может, поймет,
Как порой одиноко пилоту…
В палате наступило общее оцепенение; неожиданно Хмырьев сорвался с места, бросился к окну, закричал, чтобы прекратили безобразие, но песня, уже родившись, не могла умереть, у сатурновцев был мандат на праздничный концерт, и ребята, не увеличивая мощности усилителей, не обращая никакого внимания на Хмырьева, продолжали печально и тихо.
– Хорошо, стервецы, выводят, – ни к кому не обращаясь, вздохнул генерал. – А знаете, еще древние арабы собирали под окнами больниц музыкантов. И… помогало. Психотерапия. – И, спокойно обернувшись к Леше, спросил: – Так ты готов, космонавт?.. Прекрасно…
Ну-с, посмотрим, послушаем, молоточком по коленочке постукаем…
Он долго, сосредоточенно осматривал Лешу под звуки песни, удовлетворенно кивал головой, фальшивя, подпевал сатурновцам, а когда закончил, лицо его просияло.
– Итак, коллеги, наш пациент через пару дней встанет на ноги. Он просто перетренировался, – и, подмигнув Леше, спросил: – Ты здоров, голубчик?
– Я? – удивился Алексей.
И тут снова звуки гитар полились в распахнутые окна и протяжно зазвучал высокий, грудной голос Вероники:
Ли-па ве-ко-ва-я
Над ре-кой шу-мит,
Пе-сня у-да-ла-я
Вда-ле-ке зве-нит…
– Так ты здоров? – переспросил, улыбаясь и словно ничего не слыша, старик.
– Здоров, доктор. – Ни на кого не обращая внимания, он заковылял к окну. – Я совершенно поправился!
– Ну вот, коллеги, вы все видели своими глазами. Комментарии, как говорится, излишни. Он абсолютно здоров. Оставьте человека в покое – я беру ответственность на себя… Впрочем, если хотите, – старик снова сделал неопределенный жест, – можете отправить его в отпуск или в санаторий… Эх, где мои осьмнадцать лет, – вздохнул он, бросив озорной взгляд на окно.
И круто повернувшись, пошел к двери.
Свита в белых халатах торопливо двинулась следом.
ПОНЕДЕЛЬНИК, НЕВЕСОМОСТЬ
Солнце уже заполнило комнату, воздух, нагреваясь, терял ночную прохладу; натянув спортивный костюм и чмокнув жену, Саня спустился по лестнице и помчался к березовой аллее, где космонавты проводили часовую утреннюю зарядку. Все было ясно и определенно для него. После зарядки следовали холодный душ и вкусный завтрак, затем, влившись в мощный поток рабочих, инженеров, ученых, небожители расходились по классам, лабораториям, тренажерным и спортивным комплексам, ехали в КБ и на заводы, где создавались звездные корабли, садились в кабины реактивных самолетов, прыгали с парашютами, отправлялись за тридевять земель, чтобы искупаться в штормовом море или позагорать в пустыне… Саню и Диму (Лешу до вечера оставили в госпитале) ожидали сегодня первые, волнующие погружения в невесомость, это было ясно как день, ибо режим труда и отдыха в отряде соблюдался строго, жестко, и Сергеев, уже представляя себя в белоснежном скафандре, с особым удовольствием пробежал с сатурновцами пять километров по пересеченной местности и, перебросившись незначительными фразами с Юрием не Алексеевичем, вприпрыжку помчался по тропинке к