разворот начал не над контрольным ориентиром, а значительно раньше. И не с легким снижением пошел к цели, а в бешеном, неистовом пикировании. Где-то сбоку в электронном прицеле заплясала пирамида. Едва заметным движением ручки управления и педалей он перевел перекрестье прицела сначала на центр мишени, а потом чуть выше – к самой макушке пирамиды. Холодный взгляд скользнул по табло радиовысотомера. Пять секунд полета оставалось до столкновения с землей… Четыре… Три…
Большой палец правой руки лег на черную широкую кнопку.
Та-та-та-та-та… та-та-та-та-та – самолет задрожал, ощетинившись кинжальным огнем, и в тот же миг, словно подброшенный невидимой катапультой, свечой взмыл к солнцу. Саня почувствовал боль в глазах и во всем теле, синее небо стало грязно-фиолетовым, яркими разноцветными фонариками в небе вспыхнули звезды. Тяжелым, непослушным взглядом он посмотрел на акселерометр – показатель перегрузки. Стрелка прибора, перескочив красную черту, застыла на отметке 7. Подсознание автоматически отметило эту опасную перегрузку, руки плавно перевели машину в горизонтальный полет. И сразу стало легко, будто и не было той чудовищной силы, что железным молотом вбила летчика в кресло. Саня огляделся. Он вышел точно в расчетное место, но немного дальше обычных ориентиров.
– Ах так тебя, в хвост и в гриву! – с большим опозданием понесся в эфир зубовный скрежет руководителя стрельбами. – Восемьсот пятый, ты что это летаешь?! Чего ты, спрашиваю, вытворяешь, а?!
– Я – восемьсот пятый, – услышал Саня удивленный голос капитана Ропаева. – На кругу. В чем дело?
– Не он, – щелкнуло в наушниках, и микрофон на земле выключили.
– Цель вижу, иду на цель! – сказал Саня.
– Валяй! – Руководитель стрельбами, не владея собой, даже не спросил позывной и снова, видимо, не отпустил кнопку выключения микрофона. – Кто же это, а? – Голос его дрожал от негодования. – Ну, заяц, поймаю – убью!
Сане стало смешно. Руководитель стрельбами – лысый, меланхоличный, вечно засыпающий на разборах капитан, заготавливающий летом в своем хозяйстве, на полигоне, грибы и ягоды, проспал и на этот раз. Но теперь он наверняка впился в резиновый намордник перископа всем вспотевшим от досады и страха лицом и ждет, караулит, готовый немедленно сообщить о нарушителе Руководителю полетов. Придется рисковать. Надо только учесть шероховатости первого захода и не повторить ошибки. Надо сработать ювелирно точно – первый раз он на долю секунды затянул выход из пикирования, и пришлось закладывать опасную перегрузку… Он принял решение.
Правая рука военного летчика Сергеева плавно, но вместе с тем широко отдала ручку управления от себя, левая слегка подобрала на себя сектор газа, глаза метнулись к прибору, отсчитывающему в процентах обороты турбины, и, прочитав показания, впились в перекрестье прицела. Та-та-та-та-та… та-та-та-та-та – страшный вой и грохот, казалось, потрясли землю. Та-та-та-та-та… Та-та-та-та-та… – выплеснув шквал огня и металла, машина почти вертикально пошла в небо. Но Саня не почувствовал адской перегрузки. Выполняя боевой разворот, он знал наверняка, что особо прочной мишени-пирамиды больше не существует. Страшная усталость навалилась на него, комбинезон прилип к мокрой, холодной спине, ничего не хотелось.
– Восемьсот первый работу закончил! – нажав кнопку передатчика, сказал Саня.
– На точку, восемьсот первый! – бесстрастно приказал Руководитель полетов.
– Понял, я – восемьсот первый. Беру КУР (курсовой угол радиостанции) ноль.
Рыжая земля понеслась под фюзеляж, но теперь глобус крутился в обратном направлении. Покрасневшие от напряжения глаза считывали с циферблатов приборов нужную информацию, но все чаще, отрываясь от приборной доски, Саня поглядывал влево – туда, где должна была появиться белая взлетно-посадочная полоса, рассекающая зеленый хвойный лес пополам.
Он увидел полосу раньше, чем дернулась, поворачивая на сто восемьдесят градусов, стрелка радиокомпаса.
– Восемьсот первый на третьем, – доложил Саня через несколько секунд. – Шасси выпустил! – И покрутил головой влево и вправо, проверяя выход механических указателей.
За бортом завыло, загудело; двигатель, недавно работавший на высоких, пронзительных нотах, низко, басовито рокотал, крохотные стреловидные треугольники, распрямившись, вышли из пузатого фюзеляжа, превратившись в сильные, могучие крылья. Скорость упала. После молниеносного броска на полигон, где каждое мгновение полета требовало неослабного напряжения и внимания, Сане казалось, будто самолет ползет немногим быстрее черепахи.
– Восемьсот первый, – раздался в наушниках голос Руководителя полетов, когда Саня зарулил на стоянку, – зайдите на СКП!
– Понял, я – восемьсот первый, на Стартовый Командный Пункт!
– И побыстрее!
– Есть побыстрее!
Саня остановил двигатель, выключил энергосистему, перекрыл кран подачи топлива и, проделав все необходимые манипуляции с тумблерами и кнопками, выбрался из кабины. Земля казалась твердой как камень, а ноги мягкими и ватными. Три «К», вытянувшись по стойке «смирно», ждал замечаний.
– Все о'кей, – Саня показал большой палец. – Эроплан рычал, как зверь. Замечаний нет.
– Вас Командир ждет. – Механик сделал страшные глаза. – И майор Громов прибегал. Говорит: «Передай, пусть не лезет в бутылку. Бог не выдаст, свинья не съест!»
– Ладно, спасибо.
Шагая вдоль стоянки, Саня представил, как несется к его технику на всех парах неуклюжий майор Громов, как отдувается, – и ему стало смешно. Ясно, словно знал с детства, он вдруг понял, что в этом опытном, солидном, многое пережившем и повидавшем летчике годы не вытравили мальчишку. Мальчишка, живущий в майоре Никодиме Громове, поднимал грузное тело в тесную кабину самолета, мальчишка рукой майора Громова демонстрировал Командующему сложный пилотаж на малой высоте, мальчишка с первого захода поражал любые цели. Мальчишка прибежал предупредить своего брата авиатора, что над ним собираются тучи. И когда Саня все это понял, авторитет майора Громова, его непревзойденное мастерство перестали иметь для него то особое значение, какое имели прежде. Он вдруг увидел Громова-человека. И старый медведь стал ему по-человечески очень дорог и люб.
– Товарищ полковник! – поднявшись по узкой лестнице в стеклянную башенку СКП, доложил Саня. – Старший лейтенант Сергеев по вашему приказанию прибыл!
Командир сидел на вращающемся кресле посреди огромного пульта с приборами, телефонами, микрофонами спиной к старлею доблестных ВВС. Не поворачивая головы, продолжая осматривать воздушное пространство в районе аэродрома, Командир спросил:
– Какое у вас сегодня было задание, Сергеев?
– Учебно-боевой вылет на полигон. Стрельба из пушек по мишеням.
– Ну а вы?
– Выполнил задание, товарищ полковник. Поразил цель!
Командир подавил невольный смешок, резко крутанул кресло, быстрым, пронзительным взглядом окинул Сергеева с ног до головы и, словно потеряв к старлею всякий интерес, жестко спросил в микрофон:
– Пятьсот двадцать первый, ваше место?
– Я – пятьсот двадцать первый, – захрипел динамик громкой связи. – Работу в зоне закончил. Иду на точку.
– Вовремя надо докладывать, пятьсот двадцать первый!.. Семьсот пятнадцатый, запуск!
– Есть запуск, семьсот пятнадцатый!
– Выруливайте, четыреста двенадцатый! – Командир положил микрофон. – Что мне с вами делать, Сергеев?
– Виноват, товарищ полковник! – отчеканил Саня, вспомнив мудрый совет Громова. – Исправлюсь!
– Вино-оват?! – насмешливо протянул Командир. – Вот послушайте. – И, сняв одну из телефонных трубок, спросил: – Гавриил Петрович, так что у тебя на полигоне случилось? Я в первый раз не совсем понял.
– Слу-у-училось?! – истерично завизжала трубка ужасным голосом руководителя стрельб. – Вы-ы спрашиваете, чего случилось, товарищ Командир?! Па-а-али-гон выведен из строя! Этот гад, извините, товарищ Командир, этот, как его, старлей восемьсот первый – точно по пирамидам! Та-та-та-та-та… та-та-та-та-та!.. Срезал, говорю, все верхушки пира-амид! Па-а-алигон не в строю! Из строя выведен, говорю, па-а-алигон!
– Ладно, Гавриил Петрович, вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Так волноваться вредно. Я разберусь!
– Как же не волно-оваться… – ошалело взвизгнула мембрана, но Командир больше не слушал – аккуратно положил трубку на рычаг, внимательно, будто в первый раз видел, посмотрел на Сергеева.
– Ну, товарищ старший лейтенант, – наконец выдавил Командир, – как прикажете это понимать?
– Виноват, товарищ полковник! – смиренно вытянулся Санька. – Недодумал. Мишени ведь особо прочные! Из пушки их разрушить невозможно!
– Вы мне тут ягненочка не стройте! – неожиданно рассвирепел Командир. – Особо прочные… Невозможно… Противно слушать! Нет такой мишени, которую нельзя уничтожить с помощью нового самолета. И цели такой нет!
– Так точно, товарищ Командир! Нет такой мишени и цели такой нет! – приободрился Санька. – А никто в нашем полку, кроме майора Громова, в это не верит.
– Ладно, – остыл Командир. – За нарушение безопасности полета, старший лейтенант Сергеев, объявляю вам строгий выговор! За покуроченные мишени – отстраняю от полетов. Будете пять дней дежурить на СКП вне очереди. Ну, а в вопросах этики и эстетики вашего поведения, думаю, разберется замполит. Да и товарищи как следует на собрании пропесочат.
– Разрешите идти, товарищ полковник?
– Подождите, Сергеев.- Командир вдруг скривился, точно от зубной боли, пряча улыбку. – Но за то, что вы, негодник этакий, все-таки произвели точный расчет и обрезали макушку у этих хваленых пирамид, – два дежурства снимаю. Остается три. Можете быть свободны!
– Есть, товарищ Командир полка, быть свободным! – весело, на одном дыхании выпалил Санька.
РАЗБОР
Комната отдыха пустовала – никто не играл в шахматы, не смотрел телевизор, не читал газет и журналов. Летчики вышли в коридор, где разрешалось курить, дружный смех горохом сыпался по всему этажу – Санька, королем восседая на подоконнике, в десятый раз повторял монолог руководителя стрельбами.