сь, в глуши, уже второй год. Ни жены, ни ребенка, да и сам как бродяга. Хорошо, добрые люди приютили и паспорт не спросили. Ну и как мне дальше жить? Почему Бог так несправедлив: одним — все, другим — ничего? А если бы ребенок невинный пострадал? Почему же Бог такое допускает?
Пока они кружили по лесу, как-то незаметно вышли к тому месту, где первый раз встретились с Анатолием. Вот и береза поваленная, на которой отец Никифор сидел и плакал, тоже обвиняя Бога в несправедливости. Анатолий присел на березу, и монах сел рядом с ним:
— Дети, Анатолий, из-за наших грехов страдают. Высшая Божественная справедливость в том и состоит, что Бог каждую слезинку невинного страдальца утрет и наградит его несказанной радостью в жизни вечной. Но вот если бы к нам, грешникам, Бог был бы справедлив, думаю, никто бы из нас не был живым сейчас. Если Бог есть жизнь, то что такое грех, как не отпадение от жизни? Если грех есть отпадение от жизни, то непонятным представляется не то, что согрешивший умирает, а то, как он еще может жить. Не стоит в Боге искать справедливость в нашем несовершенном понимании. Бог прежде всего милосерд. И то, что Вы еще живы и повстречали меня, — это милосердие по отношению к Вам. И то, что я еще жив и повстречал здесь Вас, — великое милосердие ко мне, грешному. Я — человек верующий, потому не верю в случайные встречи. Бог свел нас в этом забытом людьми уголке, значит, мы нужны друг другу. И уж, конечно, оба мы нужны Богу. Это так же несомненно, как то, что настоящая жизнь для нас только начинается, и если мы этого не поймем сейчас, то уже не поймем никогда.
Самара,
сентябрь-ноябрь 2003 г.
Друзья
Архиепископ Палладий сидел в своем любимом кресле, углубившись в чтение толстого литературного журнала. Вечерние часы по вторникам и четвергам он неизменно отдавал чтению современной прозы, считая, что архиерей обязан быть в курсе всех литературных новинок. Взглянув в угол на напольные часы, снял очки и, отбросив журнал, с раздражением подумал: «Чего это сын казахского народа полез в христианскую тему? Какое-то наивное подражание Булгакову… Да и главный герой, семинарист Авель, какой-то неправдоподобный. Хотя бы съездил в семинарию, посмотрел. Наверное, когда мусульманину приходится читать писателя-христианина, пытающегося импровизировать на тему магометанства, тоже становится смешно от наивности».
Его размышления прервал телефонный звонок. Владыка поднял трубку и важно произнес:
— Я Вас слушаю.
— А я вот говорю и кушаю, — раздалось в трубке, и следом послышался смех.
Владыка, растерявшись вначале от такой наглости, услышав смех, сразу признал своего друга и однокашника по семинарии митрополита Мелитона и, расплывшись в улыбке, в том же тоне отвечал:
— Приятного аппетита, Владыка, но будь осторожен, так подавится недолго.
— Не дождетесь, не дождетесь, — рассмеялся митрополит.
— Ну, не тяни резину, говори: с хорошим аль с плохим звонишь?
— А это с какой стороны посмотреть: для меня — так с хорошей, а тебе — одни хлопоты.
— Чего это? — забеспокоился Палладий.
— Да вот в отпуск у Святейшего отпросился, еду к тебе в гости.
— О преславное чудесе! Мелитоша, дорогой, наконец-то ты вспомнил своего друга.
— Не юродствуй, брат, мы с тобой каждый год в Москве видимся.
— На то она и Москва, а к себе в гости заманить тебя никак не удавалось, а уж как белый клобук получил — совсем занятым стал, ну да видать Господь услышал молитву мою.
Владыка лично поехал на вокзал встречать дорогого гостя. Митрополит вышел из вагона в длинном летнем плаще, лакированных черных ботинках и сером берете, без архиерейского облачения, так как визит его был неофициальным. Но шлейф запаха розового масла и дорогих благовоний стелился за ним, как невидимая архиерейская мантия. Палладий тоже был в цивильном. Они крепко обнялись и расцеловались. И неторопливой походкой двинулись через вокзал к выходу. Архиерейский водитель Александр Павлович, взяв один из двух здоровенных чемоданов у келейника митрополита, обогнув Владыку, устремился вперед к машине, келейник кинулся вслед за ним. Вокзал был полон народу, но архиереи, не обращая ни на кого внимания, шли с такой важностью и уверенностью, как будто они шествовали по своему собору к кафедре. И люди, чувствуя исходящую от этих двух импозантных бородачей власть, безропотно расходились, уступая дорогу.
Обед, начавшийся в архиерейских покоях, плавно перешел в ужин.
— А теперь, Владыка, отведай вот это блюдо, рецепт ты его не найдешь ни в одной поваренной книге.
— Сжалься надо мной, — взмолился митрополит. — Неужто решил меня сегодня прикончить таким способом? Все очень вкусно, просто нет слов, и ты знаешь, я никогда не страдал отсутствием аппетита, но, увы, это сверх моих сил.
— Тогда пойдем, Владыка, в беседку пить чай.
Круглый стол в беседке весь был уставлен сладостями и фруктами. Но оба архиерея, не притрагиваясь к десерту и попивая душистый чай с мятой, завели оживленную беседу на тему «А ты помнишь?»
— А ты помнишь, — восклицал один, — профессора такого-то?
— А как же! — отвечал другой. — Умнейший был преподаватель, Царство ему Небесное, таких уж сейчас профессоров нет. А ты помнишь архимандрита Варсонофия?
— А как же! Великий был старец. Помню, как-то подошел он ко мне и говорит…
Темный сад окутала ночная тьма, легкий ветерок разогнал сгустившийся над клумбою цветочный запах, который достиг беседки. Владыка вдохнул полной грудью прохладу вечера, произнес:
— Благодать у тебя, Палладий… Вели-ка ты постелить мне в саду.
— Ну что ты, Владыка, еще какая муха или комар укусит тебя, а мне потом отвечать перед Синодом. Пойдем, брат, наверх, там тоже прохладно и свежо. Утром, после завтрака, едем в лес за грибами.
Рано утром митрополит проснулся от громких голосов во дворе. Взглянув в окно, увидел, как Палладий лично отдает распоряжение во дворе своему водителю Александру Павловичу, чтобы тот чего не забыл. Увидев Мелитона, крикнул:
— Доброе утро, Владыка, через полчаса завтрак.
Когда собрались, Палладий, посмотрев на ботиночки митрополита, изрек:
— Для леса обувка не подойдет. Тащи, Александр Павлович, мои старые боты. Поедем в лес не на «Волге», а вот на этом вездеходе, — указал Владыка на стоящий во дворе темно-зеленый «уазик». — Военные списали, а я у них купил, специально, чтобы на рыбалку и по грибы ездить. Машина — зверь, никакого бездорожья не боится.
Отъехав километров сорок от города, водитель свернул прямо в лес, и по стеклам машины захлестали упругие ветви деревьев.
— Нет, ты только видел, — хвалился Владыка, — ничто ей нипочем.
Заметив, что Александр Павлович собирается объезжать здоровую лужу, митрополит съехидничал:
— А вот и почем.
— Поворачивай, Павлович, прямо, — взревел уязвленный Палладий.
Водитель покорно поехал в лужу, «уазик» залез почти по брюхо в грязь и забуксовал.
— Что теперь прикажете делать? — кисло улыбнулся митрополит.
— Прикажу включить блокировку и пониженную передачу, — пряча свое волнение и неуверенность в нарочито пафосном тоне, произнес Палладий.
Водитель переключил два рычажка, и машина, зарычав сердито, поползла по грязи, все увереннее набирая ход.
— Действительно, машина — зверь, — восхитился митрополит.
— То-то, Владыка, — торжествовал Палладий.
Выехав на солнечную поляну, окруженную с одной стороны елями, с другой — березами, остановились.
— Вот там, в ельничке, маслят пособираем, а в березовый за белым пойдем.
Маслят действительно набрали за час по полной корзине. А вот белых архиепископ только штук пять нашел, да с полкорзинки подберезовиков и подосиновиков. Митрополит и вовсе три гриба отыскал.
— Да, — сокрушался Палладий, — кто-то здесь до нас потрудился. В прошлом году, веришь ли, Владыка, пять полных корзин на этом месте взял. Пойдем обедать, а после обеда еще в одно место проедем.
На поляне бессменный водитель, он же старший иподиакон архиепископа Александр Павлович, уже накрыл обед на раскладном столике, приставив к нему два походных раскладных креслица. Из термоса разлил суп с фрикадельками из осетрины, на второе — судак, запеченный в яйце.
Владыка Палладий достал маленькую походную фляжку из нержавейки и разлил в пластмассовые кружечки душистый коньяк.
— Ну, Владыка митрополит, благослови нашу походную трапезу.
Митрополит повернулся на восток, прочел молитву и благословил стол.
— Что-то так хорошо здесь, может, не поедем больше никуда? — предложил он.
— Сделаем три кущи: мне, тебе и Александру Павловичу, и будем здесь жить, — засмеялся Палладий. — Вчера в саду рвался остаться, сегодня в лесу. Из тебя не синодал, а анахорет-пустынник неплохой получился бы.
— Такое житие надо было от юности выбирать, а сейчас мы с тобой только в архиереи годимся. Из нас, наверное, и путных настоятелей не выйдет.
— Твоя правда, Владыка, никуда мы больше не годимся, — поддакнул Палладий, выпивая коньячок.
После обеда, попив кофейку, Владыки прогуливались по поляне, пока Александр Павлович убирал посуду и раскладную мебель в багажник. Затем все сели в зверь-машину и поехали по лесной просеке в глубь леса. Побродили по лесу полчаса и, ничего не обнаружив, решили возвращаться домой.
Вдруг Владыка Палладий неожиданно спросил водителя:
— Слушай, Александр Павлович, а что за этими холмами, мы ни разу туда не ездили?
— Там, Владыка, прекрасная дубовая роща.
— Все, едем туда, — распорядился архиерей.
Прямо перед ними был высокий холм. Круто вверх на него уходила дорога, но было сразу заметно, что по ней мало кто ездил.
Измерив глазом дорогу, Александр Павлович предложил:
— Давайте, Владыка, в объезд, тут километров пятнадцать-двадцать будет, подъем затяжной и очень крутой, здесь можем не вытянуть, двигатель поизносился, слабоватый.
— Ну вот тебе и хваленая машина, — стал подтрунивать митрополит.