дыдущую жизнь, то можно считать, что и всю жизнь мы готовимся именно к тому дню, который вчера называли «завтра»… Не есть ли сегодня – итог всего? Сегодня во власти Варфоломея было низвергнуть какое-нибудь небольшое царство, или осушить море, или развенчать героя, ибо как раз сегодня завершалась ежегодная общая картина мира, которой и быть таковой в грядущих веках… и именно сегодня он не собирался развлекаться своей властью подобным образом, ибо именно сегодня пришел наконец момент свести и кое-какие личные счеты, тяготившие его на протяжении последней жизни, счеты с одним персонажем, так неосмотрительно пересекшим однажды пути его власти, неким сударем Полужаном. И в такой день!.. Куда запропастилась проклятая туфля?! Бес раздражения окончательно овладел им, когда он обнаружил ее на той же тумбочке, что и будильник. Полузасыпая, не зная, как добиться от него ходу, не найдя ничего под рукой, он подпихнул под будильник туфлю, добившись наконец искомого наклона, – воспоминание развеселило его, раздражение слегка улеглось, и сумел он без него с должной сыновьей почтительностью забрать у королевы-матери судно.
Следуя с судном в руке по коридору, услышал он и еще непонятные звуки, доносившиеся из кухни, – род всхлипываний. Кто бы это мог там плакать?.. Минуя ванную и туалетную комнаты все с тем же плещущим судном в руке, в одних подштанниках, король Варфоломей естественно заглянул на кухню, чтобы увидеть там патлатую босоногую девицу в короткой рубашонке, хлещущую с жадными всхлипами, обливаясь, прямо из бутылки холодное молоко (дверь холодильника была распахнута). Девица пискнула, как крыска, прыснула молоком и порскнула по коридору в комнату наследного принца (Варфоломея-младшего, или Среднего, потому что был еще и другой – Варфоломей-младше-младшего, или Варфоломей-младшенький… но его как раз и не было – они отбыли с герцогиней в Опатию лечить ее спинку…), – Варфоломей-король вздохнул вслед одной из многочисленных фавориток принца Варфоломея, которых уже не различал. Король потянул догадливо носом и уловил этот пряный запашок, за который и имел некоторые счеты с Александром Великим, относясь к нему в целом с симпатией, до некоторой степени обвиняя именно его в том, что, пристрастившись в своих войнах, переродившихся в странствия, к наркотикам, Александр проторил этой дури прямой путь в Европу. Принц в последнее время поверхностно увлекался Востоком, всякими правдами и неправдами накуриваясь ежедневно до смерти. И Варфоломей опять вспомнил, какой сегодня день, и бес раздражения на помеху от ближних поперек великого дела с новой силой вошел в него. Который, однако, час? И фамильные женины часы в виде троянского коня, еще донаполеоновские, эпохи расцвета герцогов де О, часы, за исправный бой которых велась последовательная, непрекращающаяся наследная битва во многих поколениях, – эти часы тоже стояли.
Он их озлобленно пнул, и они забили своим копытцем, застоявшись, за всю ночь сразу. Тридцать семь ударов насчитал Варфоломей – это не могло быть временем. Варфоломей рассмеялся – чего-чего, а чувства юмора у короля было не отнять, – взглянул в окно, оно слегка серело, что означало десятый час! Великое утро наступило, и Варфоломей давно опаздывал.
Завершив туалет королевы-матери, напоив ее кофием с гренками, «бедный рыцарь», он заботливо пересадил ее в трон-каталку, укутал в горностаевую мантию, до того ветхую, что уже без хвостов и лапок, так что напоминавшую даже кротовью, но все еще весьма теплую, и выкатил, вернее, выволок (коляска была без колеса, с приспособленной ломаной полулыжей…) этот трон на открытую террасу, где в углу в кадке чахла березка и открывался вид на сырые крыши Парижа, столицы французской провинции Варфоломея, родины его жены, в настоящее время приютившей его резиденцию. «Эх, эмигрантское житье…» – вздохнул Варфоломей. Он не любил этот город. «Если бы не женитьба…» – вздохнул он, выпустив облачко пара в сырой туман, в сторону родины, где и положено находиться Альбиону в тумане.
Уже в плаще и с зонтиком заглянул он в комнату сына. Принц спал поверх одеяла, одетый. Чего же тогда девица была раздетая? – усмехнулся печально король. Но фаворитки уже не было: улизнула – Варфоломей и не заметил. В комнате удушливо пахло дурью. Король поморщился, распахнул форточку, укутал принца пледом. Тот не шелохнулся, безжизненный, задрав к потолку острый нос, за ним острый кадык, за ним острую грудь, – Варфоломею так и показалось, укутывая, что он заворачивает в плед птицу. Король вздохнул и выложил на столик пять франков, вновь вздохнул и добавил еще пять.
Совсем уже в дверях был король, как изволил проснуться Василий Темный (названный так в честь московского князя XV века, главным образом потому, что Варфоломей пока не установил, почему князь носил прозвище Темный…) и пошел, требовательно и грузно топая, зевая и мявкая, ему навстречу – огромный, морозный белый, слепой от рождения кот, не кот – медведь (почему и темный и русский…). Роняя зонтик, король ссудил его рыбиной, погладил вялой рукою тирана, утомленного властью, и еще раз вздохнул: кто в поднебесной обладает большею властию, чем царь?.. Его любимый кот.
И теперь уже всё: кухарка приходит к двенадцати, и все трое доживут до ее прихода.
По лестнице король спустился пешком (лифт ходил только вверх…). Внизу проверил почту; отсутствие письма от жены и новая пачка счетов вызвали его последний вздох «уф-ф!».
– Хватит! – сказал он в сердцах. – Надо наконец запретить себе это!
– А что это? – услышал он как бы со стороны.
– Надо прекратить говорить про себя «уф-ф!».
– Не требуйте от себя невозможного, Ваше величество.
Как мы видим, его не покинуло чувство юмора, которым он так скромно гордился. И ему уже нравилась новая система почтовых ящиков, установленная третьего дня, – защитного цвета с никелированными замочками, напоминавшая ему одновременно многоквартирный дом и военное министерство, но и Периодическую таблицу элементов (многие настаивают, что она русская…). Все номера были в строю, выровняв замки и щели, в строгом порядке, и только королевский номер выходил из ряда вон, как положено королевскому: подряд до тридцати двух, а потом его – двадцать восьмой… С Россией сегодня еще тоже, между прочим, предстояло разобраться: на полдень им была назначена аудиенция самому Павлу Первому и еще одному видному русскому военачальнику… Так, с неотвязной мыслью, что он никогда больше не унизится до схваток с Наполеоном[46] он опаздывал на службу.
Париж он тоже не любил. Если бы не жена… тут история становилась безальтернативной: дети. Он мечтал разделаться с этой работой по обмену опытом между двумя энциклопедиями с тем, чтобы вернуться на родину с повышением для работы над краткой «Британикой» для юношества. Нет! ни в многоквартирном доме, ни в министерстве (даже если ему отведут целый этаж) он никогда жить не станет.
Он вернется на родину, ему хватит жалованья, для начала он снимет себе небольшой особнячок в зеленом пригороде, а там уже… а там уже он все оборудует, как всю жизнь мечтал.
Внизу, значит, будут мать, жена и дети, туда он будет только спускаться обедать, и это будет полнота «простого человеческого счастья». А наверху… пусть это будет только скромный чердачок, но там! там будет подлинное царство Варфоломея Первого!
Значит, у простого столяра он закажет себе длинный Т-образный стол и стеллажи, на которых будут размещены только тщательно отобранные книги, необходимые для работы по «Британнике», а непосредственно у самого стола, чтобы вообще не вставать с места, уже у настоящего мастера закажет он себе вертящуюся полку собственного изобретения, где будет весь Шекспир и все по Шекспиру.
Внизу, значит, они будут жить: готовить, убирать, стирать, – и он будет знать, что все своим чередом, что все в порядке, а он наверху будет крутить свою вертушку и не глядя находить необходимую ему книгу. К нему наверх будет вести лестница, но она будет подъемной, как в замке. И только он сам будет иметь право ее поднимать и опускать.
Так представлял себе король Варфоломей полноту царского счастья.
Столь ясная картина привела его в окончательное благорасположение духа.
Как Гарун аль-Рашид, ничем не отличаясь от обыкновенного служащего, король Варфоломей, скрываясь от любопытных взглядов под зонтиком, быстро скользил по лоснящимся плитам, будто на коньках: сегодня Вор его величества должен был выплатить окончательно свой долг или чистосердечно сознаться в содеянном.
Вор был пожалован придворным саном уже лет пять тому назад, когда обокрал Варфоломея. История выглядела простой с любой точки зрения, кроме королевской: ворочая исторические судьбы и передвигая светила, Варфоломей очень уж не любил вершить суд человеческий. Потому что у Варфоломея был брат.
Правильнее сказать, Варфоломей был братом…
В какой момент Судьба перепутала их? так, что судьба Варфоломея досталась брату, судьба брата – Варфоломею? Это брату было – царствовать, а Варфоломею – странствовать, а вышло наоборот. Они оба были Близнецы, но брат был постарше, и по всем принципам престолонаследия…
Да что говорить! Варфоломей с пеленок попользовался безответственными правами младшего, а брат, с Приготовительных форм, нес на своих нешироких плечах обязательства наследника. Это именно Варфоломей стал чуть позднее двоечником, а брат уже был отличником. Это брат обладал феноменальной памятью, множил в уме трехзначные числа и запоминал наизусть энциклопедию, генеалогические древа всех выдающихся родов Альбиона и толстенный справочник трансатлантических линий, подавая уже в пятилетнем возрасте гудок по прибытии в любой порт точно по расписанию, дуя в их общую детскую трубу. Надо было только спросить: где мы? – а он уж вам точно отвечал, в Тринидаде или на Майорке, – после чего оставалось только взглянуть на циферблат, а затем в справочник – совпадали и часы, и минуты, брат никогда не опаздывал, а маленький Варфуша уже не слышал его… он стоял на самом носу, пристально вглядываясь в очертания незнакомой бухты, и сердце его спрыгивало на берег прежде него самого, хотя он и сам спрыгивал первым из всей команды: мулатки, кокосы, белые штаны… Да что говорить! Уже из коляски брат свободно считывал все уличные вывески с конца до начала без запинки: яаксрехамкирап! яьвонысиревуг! Зетигрекиксдаблю, – шпарил он алфавит, – дисибиэй! А Варфушенька не слышал и уже не видел брата, потому что в сомкнутых джунглях, под верещание попугаев и обезьян, его окружали дикари – навели на его распахнутую широкую грудь свои стрелы и копья, выражая угрозы на никому не ведомом наречии: ппирг! нирипсарэуаб!.. – в трех пальцах от сердца входил ему под мышку мертвенно поблескивающий, леденящий клинок градусника. Медленный караван бесконечно брел сквозь жар Патагонской пустыни смерти – Ангины, Варфушу укачивали мерная поступь дромадера и звон его колокольца… Сквозь этот непрерывный звон вырастали строем миражи – пальмы в океане – Танжер, Бангкок, Сидней… То старший брат звонил ему над ухом в колокольчик, возвещая отбытие «Куин Элизабет» из Сингапура ровно в тринадцать тридцать. Через неделю корабль благополучно входил в бухту Здоровья, и Варфоломей спрыгивал на берег, а на борт поднимался старший бра