Притяжение Востока
Какие бы веяния ни привлекали к себе прерафаэлитов и художников их круга, вопросы морали и нравственности, приниженного положения женщин и бедняков неизменно были в списке излюбленных тем. Некоторые, как художник Форд Мэдокс Браун, пытались воплотить свои идеи в аллегорических произведениях. Полотно Брауна «Труд» которое автор писал более 10 лет, представляет собой своеобразную аллегорию на идеи философа Томаса Карлейля о значении и ценности труда, о его роли в спасении души.
Предполагается, что на картине изображен момент расширения канализационной системы Лондона – это было сделано для борьбы с распространением тифа и холеры. Художник задумал соединить в одном полотне представителей всех классов викторианского общества, а также показать все виды труда – и физический, и интеллектуальный. Браун считал, что призван продемонстрировать, что современные британские рабочие могут быть таким же объектом искусства не хуже, чем итальянские лаццарони (неаполитанские бездельники-оборванцы на бесконечных зарисовках художников-академиков, посещавших Италию).
В качестве доказательства в центр композиции он поместил «Аполлона Бельведерского викторианской Англии» – молодого землекопа в полосатом головном уборе и с маргариткой в зубах (маловероятная деталь). Вокруг него располагаются представители разных сословий: такие же простые рабочие; потрепанный жизнью бродяга, не обученный честному труду, продает цветы крестовника и звездчатки, из которых состоятельные англичане делали букеты; викторианские дамы, не занимающиеся ничем, кроме благотворительности; устроившиеся в тени косари ждут пока их наймут на работу. И совсем уж на заднем плане – аристократы на своих лошадях, далекие от народа и сторонящиеся труда. Справа художник изобразил философа Томаса Карлейля и лидера христианского социалистического движения Фредерика Денисона Мориса в качестве представителей умственного труда.
Форд Мэдокс Браун. Труд. 1852–1865
На переднем плане изображена знаковая группа детей в лохмотьях, явно недавно осиротевших: девочка держит младенца, на руке которого траурная повязка – знак того, что недавно у них умерла мать. Художник наделил малыша чертами своего сына Артура, умершего во младенчестве. Пристальный взгляд ребенка устремлен прямо на зрителя. Девочка, которая держит его на руках, одета в красное бархатное платье с чужого плеча, с полураспущенной шнуровкой на спине – намек на то, что в будущем малышку ждет незавидная судьба, и ей придется зарабатывать на хлеб, торгуя собственным телом. Судьба женщины, оказавшейся без поддержки семьи, мужа, в викторианскую эпоху и правда была незавидна.
Эту же тему затрагивает картина Холмана Ханта «Пробудившийся совесть». На картине изображена куртизанка, поднимающаяся с колен мужчины в момент раскаяния.
Среди колец на руке женщины нет обручального, по всей комнате, обставленной с вульгарным вкусом нувориша, разбросаны напоминания о пустой и праздной жизни: кошка под столом терзает пойманную птицу; гобелен, со свисающими с него спутанными нитками (символ нитей жизни), не закончен; на фортепиано стоит произведение «Часто в тихую ночь» Томаса Мура, посвященное воспоминаниям о счастливом прошлом, минувшем безвозвратно.
В книге «Прерафаэлитизм и Братство прерафаэлитов» Хант писал, что изначально идею для композиции картины ему подсказал роман «Дэвид Копперфилд», и художник стал посещать «разные прибежища падших девушек» в поисках подходящего места для сюжета. Хант не планировал воссоздавать какую-либо конкретную сцену из романа, но хотел захватить что-то общее: «Падшая девушка, ищущая любви, наконец находит объект поиска». Позже он передумал, решив, что в подобной ситуации девушка вряд ли испытает чувство раскаяния, которое он хотел показать. Натурщицей для женщины стала Энни Миллер: она часто позировала прерафаэлитам, а также была помолвлена с Хантом до 1859 года.
Мало-помалу художники все больше отдалялись от духовных идеалов юности и от морализаторства. В 1860-х годах многие из живописцев, вначале считавших себя ревностными последователями идей Рёскина, отказались от дидактизма в искусстве. Именно они встали у истоков так называемого Эстетического движения или эстетизма. Эстетическое движение привлекло не только последователей Рёскина, но и многих независимых художников и дизайнеров, в том числе и американского художника Джеймса Эббота Мак-Нейла Уистлера.
Эстетическое движение в живописи выступало против засилья нравоучительных сюжетов и назойливого морализаторства. И если во Франции серьезные шаги в этом направлении делали Гюстав Курбе и Эдуард Мане, то в Англии таким новатором стал американский художник Джеймс Уистлер. Будучи поклонником французского литератора и критика Шарля Бодлера, художник позаимствовал у него не только идею дендизма, но и концепцию «искусства для искусства». Бодлеровская идея культа красоты и воображения, гармонии цвета, поэзии и музыки, которую Уистлер привез в Британию, сильно повлияла на Эстетическое движение. Другим поклонником Бодлера в Англии был поэт Алджернон Чарлз Суинберн, опубликовавший в сентябре 1862 года первую рецензию на его сборник стихов «Цветы зла».
Вторая половина XIX столетия – время рождения свежих идей и новых принципов не только в литературе, но и в изобразительном искусстве. Хотя общепризнанным художественным центром той эпохи считается Париж, в викторианском Лондоне кипела не менее интенсивная, пускай и совсем иная жизнь. Конечно, общая изолированность страны способствовала маргинальному положению ее культуры. Тем не менее именно здесь нашли свое развитие некоторые «французские» идеи, поначалу не вписавшиеся в художественный мейнстрим у себя на родине.
Устойчивые традиции реализма, постепенно занявшие доминирующую позицию во французской живописи, способствовали появлению импрессионистов, но надолго оставили за бортом изящную декоративную стилизацию (она появится только в 1880-е годы у Поля Гогена и Анри де Тулуз-Лотрека). Однако в Англии в живописи ключевые позиции занял декоративный аспект, основанный на переосмыслении легенд прошлого. Спустя десятилетие к английским художникам присоединились и ведущие дизайнеры.
То, что поиск новых форм в искусстве необходим, стало ясно после Всемирной лондонской выставки 1862 года. Она выявила огромный разрыв между высокими техническими достижениями страны и чрезвычайно низким уровнем дизайна. С этого момента английские художники задумались о возможностях искусства, более широких, чем казалось раньше.
Традиционная дидактическая модель Рёскина, согласно которой искусство должно было учить нравственной догме, оказалась изрядно устаревшей. В этот же период из Парижа в Лондон перекочевали мода на богемный образ жизни и концепция «искусства для искусства», не нашедшая в то время отклика во Франции. Обе идеи были тесно связаны между собой и закрепили отказ от общепринятых норм в жизни и в искусстве. Это был невероятный переворот в сознании для викторианского века, помешанного, как считают по сей день, на морали и нравственности.
Этот переворот в сознании не мог не отразиться в искусстве, чему немало способствовали и некоторые исторические обстоятельства. В 1859 году Британия передала официальное приглашение японскому правительству на участие во Всемирной выставке 1862 года. Одновременно в Эдо был направлен первый британский консул в Японии Реджинальд Алкок, которому удалось собрать одну из первых в Европе крупных коллекций японских изделий. Лучшие произведения из его собрания были также представлены на лондонской выставке.
Ярко выраженный декоративный характер и художественные приемы японского искусства, столь непохожие на европейский академический стиль, вызвали восхищение у наиболее прогрессивных британских художников и ценителей искусства. Алкок сформулировал характерные черты японской эстетики: отсутствие симметрии, отказ от прямого копирования природы. Реджинальд Алкок являл собой яркий и характерный пример викторианского исследователя-любителя. Он ограничился самым общим анализом увиденного, но его книга «Искусство и художественные индустрии в Японии» в дальнейшем стала своего рода образцом для многих специалистов и любителей дальневосточного искусства.
Алкок, сделав попытку рассмотреть японское искусство с точки зрения западной академической традиции и хронологии, пришел к выводу, что «о высоком искусстве, которое развивалось в Европе со Средних веков, японцам ничего не известно. Ряд действительно художественных работ, предназначенных для утилитарного использования, в Японии очень широк и гораздо более разнообразен, чем где бы то ни было в Европе. Особая грация и изысканность как в дизайне, так и в исполнении отличает все предметы, даже те, которые предназначены для повседневной жизни».
Интерес к японскому искусству обозначил новый виток ориентализма – масштабного направления, связанного с интересом к восточной культуре, и прежде всего – культуре Ближнего Востока, сложившегося и на континенте, и на Туманном Альбионе еще в начале XIX века. В континентальной Европе ориентализм стал одним из важных источников романтизма, культивировавшего идею возвращения к истокам и непременного паломничества на Святую землю. Но англичанами уже в начале столетия Ближний Восток воспринимался прежде всего как остановка на пути в Индию – основную колонию Британии. Художники, непременно сопровождавшие военные экспедиции и представителей администрации Британской империи, должны были тщательно и правдиво фиксировать все увиденное, прежде всего – богатый этнографический материал и бытовые реалии восточной жизни. В то время как французский писатель, политик и дипломат Франсуа-Рене де Шатобриан проповедовал романтические идеи христианского спасения мира через возврат к библейским заветам, в работах его английского современника Эдварда Уильяма Лейна, наполненных различными фактами и бесчисленными повседневными подробностями, в полной мере представлен современный Восток.
На протяжении XIX столетия восточные сюжеты в произведениях французских авторов все более отдалялись от конкретных реалий, став источником вдохновения для эмоциональной живописи Эжена Делакруа и творчества таких литераторов как Гюстав Флобер и Жерар де Нерваль. В то же время работы британцев, в первую очередь Александра Кинглейка, отличались значительно большей осведомленностью, скрупулезным вниманием к деталям, порой напоминая своей дотошностью каталоги.