Мы отшвартовались. Кэп, в фуражке, молодой и подтянутый, бодро переложил штурвал. Мелькнули ветлы на островке. Кирпичный форт смотрелся теперь на фоне города как ржавое пятно. Мы миновали длинный ряд судов и вышли на простор.
В этом районе форватер был отмечен двумя рядами буев. Нам предстояло свернуть налево и по мелководной части залива направиться к каналам европейской внутренней сети. Я уселся на комингсе, наблюдая за механиком. Он стоял неподалеку от тамбура машинного отделения, подставив лицо ветру. Симпатичный такой, крепко сбитый парнишечка с вьющимся русым чубом.
За кормой показался катер. Он догонял нас. Механик несколько раз оглянулся. Он встал так, чтобы видеть корму. Катер гнал перед собой белый бурун.
А небо между тем хмурилось, предвещая то ли ветер, то ли дождь. Вдали серой полосой открылся залив, но мы не успели выйти на морской простор. Сзади сердито загудела сирена. Катер прыгал на крутой, взбитой волне. На носу его стоял человек и кричал в мегафон. Кэп дал малый ход.
Катер толкнулся кранцами в борт, и на палубу теплохода вскочил человек в темном кителе с нашивками. Механик продолжал машинально тереть ветошью руки, не сводя глаз с человека, который поднялся в рубку.
На мостик вышел Кэп.
— Поворачиваем оглобли, — сказал он.
Механик сжал кусок ветоши.
— А в чем дело? — спросил Ленчик.
— На дезинфекцию. Всем по прибытии — в санпропускник. Выход переносится на утро.
Ложко, размахнувшись, выбросил ветошь за борт. На его лице промелькнула довольная усмешка. «Посмотрим на тебя через часок-другой», — подумал я.
С этой секунды я не оставлял механика. Вместе, рука об руку, мы сели в автобус, доехали до санпропускника, сдали вещи суровому служителю, который отправил их в горячее железное чрево. Прошлепав по кафельному полу, мы мыли-лились одним куском карболового мыла, а механик рассказывал о своих родственниках с берегов Волги.
Казалось, его забавляет это нечаянное приключение.
Шиковец был немногословен. Видимо, все, что он хотел произнести в мой адрес, было уже высказано мысленно.
— Знаешь, во сколько нам обошлась эта процедура? — спросил он, насупившись. — Примерно в три с половиной тысячи рублей. Об остальном не говорю.
— Ничего не нашли?
— Ничего. Искали так, что и зубочистка не завалялась бы.
Он вел себя мужественно. Не пытался переложить тяжелый груз ошибки. Взял на себя все, что положено по должности и чину. Я стиснул зубы. Ощущение было такое, будто кто-то взял за шиворот и возит физиономией по наждачной бумаге.
Это было не просто поражение. Это был позор. Вся версия, которая казалась мне безукоризненной, летела в тартарары. С треском, с грохотом летела.
Шиковцу было не легче. Какова-то будет реакция в управлении! Ведь осмотр теплохода потребовал всяческих начальственных санкций.
— Разрешите идти? — спросил я и, повернувшись, щелкнул каблуками.
Вечером мы с «боцманом» сидели в закусочной «Стадион». Стасик был прекрасным собеседником: он слушал, не перебивая, и аплодировал белесыми ресницами каждому слову. Закусочная покачивалась, словно за окнами свирепствовал шторм. Перед нами стояли пустые кружки, их ручки были похожи на оттопыренные уши Стасика.
— Ты боишься механика? — спросил я у «боцмана».
Реакция его была непосредственная, как у ребенка.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. За что все-таки он ударил тебя?
Фонари, установленные у форта, бросали отблеск на веснушчатое лицо Стасика.
— Если я расскажу, он добьется, чтобы меня списали.
— Чепуха!
— Он грамотный, а у меня четыре класса.
— Просто запугивает. Команда будет за тебя. За что все-таки?
— Позавчера он на яхте плавал и вернулся мокрый. Отдал китель и велел высушить. Ну…
Это уже было нечто новое. Оказывается, пока я летал в Ленинград, на «Онеге» произошла еще одна ссора.
— Я стал сушить на распялке, смотрю — в кармане матросская книжка. Совершенно сухая, даже чернила не расплылись. Я ему говорю: ты книжку где держал, когда тонул? Он почему-то рассердился и… В общем он очень вспыльчивый. Я пригрезился, что расскажу, как он дерется ни с того ни с сего. Он говорит: «Тебе, дураку, веры не будет, а я доложу как ты западный образ… это… пропагандируешь».
— Как это «западный образ»?
— А я жевательную резинку покупаю пачками, — сказал «боцман», потупившись. — Для ребятишек, в подарок. Они любят. Я и сам люблю.
Все же я не выдержал и рассмеялся. Глядя на меня, расхохотался и Стасик. По-моему после такой «исповеди» ему стало легче. Нет, механик зря не берет в расчет этого парня. Он прост, бесхитростен, но отличается завидной наблюдательностью!
В самом деле, как удостоверение осталось сухим? Если бы механик завернул его в непромокаемую оболочку, то «боцман» и нашел бы его в таком виде. Я вспомнил вдруг, как Прошкус жаловался по поводу пропажи полиэтиленовых мешков. А может быть…
15
И снова — будто прерванный и вернувшийся сон — неспешное движение по узкой протоке, кланяющиеся камыши, гул дизеля. Только палуба на этот раз пуста: сеет мелкий дождичек. Команда собралась в рубке.
Ленчик чуть пошевеливает штурвальное колесо, небрежно, двумя пальцами.
— Залив! — торжественно объявляет Валера.
Берега протоки начинают постепенно расступаться. Это уже прощание с родной землей. После десятичасового перехода, когда теплоход по диагонали пересечет залив, начнутся чужие края. Все смолкают на миг.
Дальше и дальше уходит от бортов земля — словно перед «Онегой» распахиваются зеленые ворота. Механик как будто дремлет, прищурив веки. Короткопалые мозолистые руки лежат на подлокотнике дивана. Они спокойны.
— Снимай колпак с компаса! — командует Кэп.
Валера снимает тяжелый медный колпак, похожий на каску. «Онега» набирает ход. Сзади стелется пенный след, над ним летают чайки, высматривая оглушенную рыбу.
Берега скрываются в пелене дождя. Ленивая волна бродит по заливу. Ветра нет, только дождь — затяжной, осенний. Если бы не могучий рев дизеля, мы бы слышали, как над заливом, а может быть, над всем морем стоит звон капель.
Кэпу предстоит вывести теплоход к цепи буйков, ограждающих опасные участки. На расстоянии тридцати-сорока километров от берега мели сжимают фарватер, а затем вновь расходятся. Коварен этот залив.
Как же все это будет? Механик спокоен. Видать, уверен, что и второй раунд за ним.
— Ленчик, передай штурвал Петровскому, — командует Кэп, — сам отправляйся на нос, впередсмотрящим. Как бы мимо буйков не проскочить.
Ленчик нахлобучивает зюйдвестку, на лице его явное неудовольствие.
Ленчик, зашевелившись, как медведь, в своем неуклюжем дождевике, поднимает руку. Кэп передвигает рычаг дистанционного управления на «малый ход». Справа по носу оранжевый буй.
— Хорошо. Так держи… Хорошо.
«Онега», дрожа корпусом, снова набирает ход. Мы оставляем буй по правому борту. Следующая отметка опять оказывается правее.
— Молодцом, — говорит Кэп. — Через десяток рейсов…
Я не успеваю узнать, что произойдет через десяток рейсов. Где-то в глубине судна раздается громкое шипенье, которое тотчас переходит в скрежет. Кажется, что обшивка рвется на части, как дерматин. Теплоход замирает. Невольно оглядываюсь на механика: это и есть ожидаемый сюрприз?
— Мы на мели!
Ленчик, скользя, бежит по мокрой палубе, в своих брезентовых доспехах, и размахивает наметкой, как копьем.
— Метр пятьдесят на носу, метр пятьдесят пять на корме! Втюрились!
— Сели крепко, — Кэп оглядывает серый залив. — Неужели нанесло песку? Или буй сбило штормом?
— Штормов давно нет, — замечает Леша. — Не иначе как нанос.
— Черт знает что, — ворчит Кэп. — Попробуем поработать задним ходом. Может, промоем.
Дизель сотрясает теплоход, по обе стороны «Онеги», от кормы к носу, несутся мутные вспененные струи, но мы сидим, словно на магните.
— Это не нанос, — заявляет Ленчик, отставив тяжелую наметку. — Основание плотное. Переставлен буй! Служба пути дала маху.
«Яхта перевернулась в заливе, там, где бакены, — вспоминаю я. — Что же, начинается задуманная механиком большая игра?»
— Як буйку пройду, посмотрю, в чем дело!
Это механик. Он усаживается в «дюральку» и отталкивается наметкой от борта.
— Постой, возьми меня! — кричу я вслед шлюпке.
К буйку я не собираюсь, просто нужно проверить, как будет реагировать механик. Он делает вид, будто не слышит. Шлюпочка быстро уходит в морось.
Теперь все ясно. Исчезают последние сомнения. У буйка механик пришвартуется, спрыгнет в воду и поднырнет к основанию троса, которым буй связан с якорем. Там прикреплен тщательно завернутый в полиэтиленовые оболочки пакет…
Нет, не случайно Вася Ложко, прогуливаясь на яхте, сделал «оверкиль» именно здесь, где оранжевый буй предупреждал о близости мели. Пока Машутка цеплялась за днище перевернутой яхты — рост не позволял ей стоять в воде, — механик закрепил пакет и перетащил буй на несколько десятков метров, обеспечив «Онеге» вынужденную остановку.
Вот почему удостоверение осталось сухим. Он заблаговременно оставил его на берегу, а затем положил в карман кителя.
Дизель грохочет на максимальных оборотах. Со скрежетом перемалывая песок, теплоход ползет по мели, сантиметр за сантиметром приближаясь к спасительной глубине.
Но вот движение «Онеги» ускоряется. Она переваливается с боку на бок, словно утка. Под днищем нет сплошного грунта — только «ребра» песчаных наносов. Наконец — глубина… Легкая бортовая качка от волны.
Кэп утирается рукавом, царапая щеку шевронами.
— Ну, где там Ложко?
«Дюралька» показывается из дождя, за ней, словно плавучая мишень, скользит оранжевый буй.
— Забрось правее! — кричит капитан в мегафон. — Ох, и раскатаю я управление пути…
Шлюпка уже повисла на талях. Механик — я вижу его крепкую шею — вращает рукоятку лебедки. Плащ он положил в «дюральку», на банку.