Добредя до лестницы, Нэн поднялась на семейный этаж Мейден-холла. Своего мужа она нашла в их темной спальне – он сидел в кресле, обхватив голову руками.
Он не поднял голову, когда она закрыла за собой дверь и, подойдя к креслу, опустилась на колени и дотронулась до его руки. Она не сказала ему того, что собиралась сказать: что несколько месяцев назад Кристиан Луи дочерна сжег кедровые орехи и из кухни долго не выветривался резкий запах гари, а он, Энди, даже не упомянул об этом запахе, потому что вообще не заметил его. Она не сказала ничего этого, потому что не хотела думать о том, что это означает. Вместо этого она тихо проговорила:
– Энди, давай постараемся не потерять еще и друг друга.
Услышав ее слова, он поднял голову. Нэн поразило, как состарили его эти несколько дней. Исчезла свойственная ему живая энергия. Трудно было представить, что сидящий перед ней человек легко пробегал трусцой от ущелья Пэдли до Хатерсейджа, сломя голову слетал на лыжах с крутых горных склонов и, даже не вспотев, гонял на горном велосипеде по тропам Тиссингтона. Казалось, что он не в силах спуститься даже по лестнице, не говоря уже о том, чтобы заняться теми делами, которыми занимался всего пару дней назад.
– Позволь мне помочь тебе, – пробормотала она, пригладив назад волосы на его виске.
– Расскажи, что ты с ним сделала, – ответил он.
Ее рука бессильно упала.
– С чем?
– Нет необходимости произносить это слово по буквам. Ты захватила его с собой на прогулку сегодня днем? Наверное, да. Это единственное объяснение.
– Энди, я не понимаю, о чем ты…
– Брось, – оборвал он ее. – Просто скажи мне, Нэн. И скажи, почему ты заявила, будто даже не знала, что он у нее был. Больше всего мне хотелось бы узнать это.
Нэн почувствовала – именно почувствовала, а не услышала – странное жужжание в голове. Словно пейджер Николь опять зазвонил прямо здесь, в их спальне. Разумеется, это было невозможно. Пейджер лежал там, куда она спрятала его, – в глубокой расщелине известняковой скалы на Хатерсейдж-мур.
– Дорогой мой, – сказала она, – я не понимаю, о чем ты говоришь. Правда не понимаю.
Энди пристально взглянул на нее. Нэн встретила его взгляд. Она ждала, что он будет более откровенным, задаст четкий и прямой вопрос, от которого она не сможет уклониться: она никогда не умела хорошо врать, могла лишь изобразить непонимание или притвориться, что не знает чего-то, но не больше.
Однако он не спросил. Вместо этого он опять откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
– Господи, – прошептал он. – Что же ты сделала?
Она могла и промолчать. Он спрашивал не ее, а Господа. А пути Господни неисповедимы, даже для верующих. Однако страдания Энди были настолько мучительными для нее, что ей захотелось дать ему хоть какое-то облегчение. И она решила слегка приоткрыть завесу тайны. Пусть понимает ее, как хочет.
– К чему нам осложнения, – пробормотала она. – Пусть лучше все будет как можно проще.
Глава 14
Саманта столкнулась с дядей Джереми в гостиной, когда совершала свой традиционный вечерний обход. Она проверяла окна и двери – скорее по привычке, чем радея о том, чтобы грабители не унесли из дома еще остававшиеся в нем жалкие ценности, – и увидела дядюшку лишь после того, как подошла к окну с намерением убедиться, что все шпингалеты закрыты.
В зале было темно, но не потому, что Джереми спал. Он просматривал один из старых восьмимиллиметровых фильмов на проекторе, который тихо потрескивал и поскрипывал, словно работал на последнем издыхании. Изображение проецировалось куда попало – Джереми не стал утомлять себя установкой нормального экрана. В основном оно попадало на книжные полки, и неровные корешки покрывшихся плесенью томов искажали фигуры и лица героев фильма.
Джереми поднял стакан и сделал глоток. Он поставил стакан обратно на столик рядом со своим креслом, причем так аккуратно, что Саманта засомневалась в том, что он пьет спиртное. Джереми повернул голову и посмотрел в ее сторону, прищурившись, словно свет из коридора был слишком ярок для него.
– А-а. Это ты, Сэмми. Пришла скрасить мою бессонницу?
– Я проверяю окна. Не знала, что вы еще здесь, дядя Джереми.
– Вот как?
Проектор продолжал потрескивать. На корешках книг маленький Джереми и его мама совершали верховую прогулку: Джереми – на пони светлого окраса, а его мать – на горячей гнедой кобыле. Лошади легким галопом двигались на камеру, и Джереми сидел, изо всех сил вцепившись в луку седла. Он подпрыгивал так, словно сидел на резиновом мячике. Его коротенькие ножки потеряли стремена. Лошади остановились, и мама, спрыгнув на землю, сняла сына с пони и со смехом завертелась с ним по кругу.
Бросив разглядывать Саманту, Джереми снова переключил внимание на фильм.
– Потеря матери оставляет неизгладимый след, – проворчал он, вновь поднимая стакан. – Я говорил тебе когда-нибудь, Сэмми…
– Да. Говорили.
Множество раз со своего прибытия в Дербишир Саманта слышала историю, которую и так давно знала: о безвременной смерти его матери в магазине Лонгнора, о поспешной новой женитьбе отца и о том, как в нежном семилетнем возрасте его выслали в школу-интернат, хотя его единственной сестре разрешили остаться дома. «Опустошили меня, погубили, – частенько приговаривал он. – Украли у человека душу, такое не забывается».
Решив, что лучше всего оставить дядю в мечтательной созерцательности, Саманта направилась к выходу из комнаты. Но его следующие слова остановили ее.
– Правда славно, что ее убрали с дороги? – спросил он с предельной ясностью. – Теперь путь свободен, как и должно было быть. Вот что я думаю, Сэмми. А ты как считаешь?
– Что? Я не понимаю… О чем вы? – пробормотала она, разыгрывая непонимание в обстоятельствах, где никакого непонимания быть просто не могло, особенно учитывая, что на полу рядом с креслом дяди лежала местная газета «Пик дистрикт курьер», первую полосу которой венчал кричащий заголовок «Смерть у Девяти Сестер».
Глупо, конечно, притворяться перед дядей. Смерть Николь, похоже, станет отныне подтекстом всех разговоров, и Саманте гораздо лучше привыкнуть к упоминанию имени Николь Мейден, воспринимая ее как героиню исторического романа типа Ревекки из «Айвенго», чем притворяться, что этой женщины вовсе не существовало.
Джереми продолжал смотреть фильм, в уголках его губ играла улыбка, словно ему забавно было видеть себя в пятилетнем возрасте, видеть, как этот славный мальчик прыгает по садовой дорожке, волоча палочку по ее краю, окаймленному в те времена хорошо ухоженным цветочным бордюром.
– Сэмми, мой ангел, – вновь воззвал он, не отводя взгляда от экрана, и опять-таки его голос прозвучал на редкость трезво и ясно. – Неважно, как это произошло. Важен сам факт происшедшего. А важнее всего то, какие перед нами теперь открываются перспективы.
Саманта хранила молчание. Она словно приросла к этому месту, пойманная в ловушку и зачарованная тем, что могло погубить ее жизнь.
– Она ведь плохо обходилась с ним, Сэмми. Очевидно, так уж у них повелось. Она держала поводья, а он послушно скакал, куда она хотела. Если, конечно, сам не скакал на ней… – Джереми рассмеялся собственной шутке. – Может, наш мальчик в конце того дня и понял бы всю неправильность происходящего. Но я не уверен. Она слишком глубоко проникла в его душу. Некоторые женщины умеют это делать.
«А ты не такая», – логически следовало из его слов. Но Саманта не нуждалась в таком добавлении. Обольщение мужчин никогда не было ее сильной стороной. Она полагала, что полная демонстрация ее добродетелей поможет ей завоевать прочную любовь. Женским добродетелям присуще долголетие, с каким не сравнится никакое сексуальное обаяние. И когда вожделение и страсть погибнут под силой привычки, нечто более существенное должно будет занять их место. По крайней мере, так она привыкла считать с отроческих и юношеских лет, проведенных в удручающем одиночестве.
– Ничего лучшего и произойти не могло, – продолжал вещать Джереми. – Всегда помни одно, Сэмми: все идет так, как тому назначено быть.
От волнения у нее вспотели ладони, и она украдкой вытерла их о юбку, в которую принарядилась к ужину.
– Ты подходишь ему. А та… Она не подходила. Она тебе и в подметки не годилась. Что могла дать Джули женитьба на ней? Всего лишь пару тонких лодыжек, знакомых Бриттонам уже сотни лет. А тебе понятны наши мечты и чаяния. Тебе они кровно близки, Сэмми. Ты способна претворить их в жизнь. С тобой Джули сможет возродить Бротон-мэнор. А с ней… В общем, как я и говорил, все идет так, как тому назначено быть. И в сущности, все получилось как нельзя лучше. Так что же мы теперь будем де…
– Мне жаль, что она умерла, – перебила его Саманта, осознав, что должна наконец хоть что-то сказать, а традиционное выражение сожаления было единственным, что она смогла придумать на тот момент, чтобы направить его мысли в другую сторону. – Мне очень жаль Джулиана. Он опустошен, дядя Джереми.
– А разве только он? Кстати, именно с этого мы и начали разговор.
– Мы?!
– Не разыгрывай передо мной святую невинность. И ради бога, не будь дурой. Путь ясен, пора обдумать планы на будущее. Ты и так достаточно настрадалась, добиваясь его…
– Вы заблуждаетесь!
– …и все, что ты сделала, заложило прочный фундамент. Но с нынешнего момента пора начинать возводить на этом фундаменте здание. Только без всякой спешки, имей в виду. Не стоит бежать в его спальню, сбрасывая трусики. Всему свое время.
– Дядя Джереми… Я вообще не думала…
– Вот и хорошо. Не думай. Предоставь все мне. Просто живи, как раньше жила. – Он поднес стакан к губам и пристально глянул на нее. – Планы сразу рушатся, когда женщины начинают усложнять их. Если ты понимаешь, о чем я толкую. А я надеюсь, что понимаешь.
Саманта едва дышала, пронзенная его взглядом. Как получилось, что какой-то старый пьянчужка, запойный алкоголик умудрился с такой легкостью разбередить ей душу? Правда, сейчас он выглядит совершенно трезвым. Неровной походкой Саманта прошла по комнате и закрыла окна, как и намеревалась. Фильм за ее спиной подошел к концу, хвостик пленки с шелестом соскользнул с катушки, а проектор продолжал работать вхолостую. Тики-так, тики-так, тики-так, тики-так. Джереми, казалось, ничего не замечал.