– Какой плотоядный взгляд, Томми! Мы женаты всего лишь три месяца, и ты уже вожделеешь к другой женщине?
Хелен, взъерошенная со сна, стояла в дверях и, щурясь от света, завязывала поясок халата.
– Только потому, что ты уже спала, – возразил Линли.
– Твой ответ прозвучал без всякой задержки. Подозреваю, что ты использовал его гораздо чаще, чем мне хотелось бы. – Она подошла к нему и заглянула через плечо, положив прохладную тонкую руку на его затылок. – Так-так, все понятно.
– Просто легкое чтиво за ужином, Хелен. Только и всего.
– Хм. Ну да. Она хороша, не правда ли?
– Она? А, ты имеешь в виду Офелию? Я даже не обратил внимания.
Он захлопнул программку и, завладев рукой жены, прижал ее ладонь к губам.
– Да, лжец из тебя плохой.
Хелен поцеловала его в лоб и, высвободив руку, прошла к холодильнику, откуда достала бутылочку минеральной воды «Эвиан». Прислонясь к краю стола, она стала пить воду, с любовью поглядывая на мужа.
– Выглядишь ужасно, – заметила она. – Ты хоть ел сегодня днем? Впрочем, можешь не отвечать. Наверное, это твой первый нормальный прием пищи после завтрака.
– Так мне отвечать или нет? – резонно спросил Линли.
– Необязательно. Я прочла ответ на твоем лице. И как это тебе удается забывать о еде на целых шестнадцать часов, милый, когда я даже на десять минут не могу выбросить еду из головы?
– Такова разница между чистыми и грязными помыслами.
– Какая интересная точка зрения на обжорство!
Линли рассмеялся. Он встал, подошел к Хелен и заключил ее в объятия. От нее веяло ароматом цитрусовых и безмятежностью, и, прижавшись к ней, он ощутил щекой ее мягкие, как шелк, волосы.
– Я рад, что разбудил тебя, – ласково пробормотал он, наслаждаясь ее близостью и находя в ней огромное утешение.
– Я не спала.
– Неужели?
– Правда. Я пыталась уснуть, но, к сожалению, не слишком преуспела.
– Это на тебя не похоже.
– Не похоже. Я знаю.
– Что же не дает тебе заснуть? – Слегка отстранившись, он посмотрел на нее, отводя упавшие на лицо волосы. Ее темные глаза смотрели на него, и он пытливо заглянул в них, стараясь угадать, о чем они говорят и что пытаются скрыть. – Расскажи мне.
Хелен нежно улыбнулась и коснулась его губ кончиками пальцев.
– Как же я люблю тебя, – сказала она. – Гораздо сильнее, чем в день нашей свадьбы. И даже сильнее, чем в тот день, когда ты впервые затащил меня в постель.
– Рад слышать это. Однако что-то подсказывает мне, что твоя озабоченность связана с чем-то другим.
– Да. Меня волновало совсем иное. Но уже поздно, Томми. И ты слишком устал для разговора. Пойдем лучше спать.
Ему так и хотелось сделать. Приятнее всего было бы сейчас утонуть головой в мягкой подушке и найти успокоительное забвение во сне, лежа рядом с теплой и уютной женой. Но какой-то оттенок в голосе Хелен намекнул ему, что он поступил бы не слишком мудро, потворствуя своим желаниям. Ведь порой женщины говорят одно, а подразумевают совсем другое, и сейчас, казалось, был тот самый момент. Линли сказал, лишь слегка покривив душой:
– Конечно, я притомился. Но сегодня утром нам не удалось толком поговорить, и я просто не смогу заснуть, пока мы все не обсудим.
– Правда?
– Ты же знаешь меня.
Хелен внимательно посмотрела на него, и, видимо, ее успокоило то, что она увидела.
– На самом деле обсуждать-то особенно нечего. Всего лишь умственная гимнастика. Я целый день размышляла о том, на что готовы пойти люди, лишь бы не видеть чего-то, что должны видеть.
Линли слегка вздрогнул.
– Что с тобой? – спросила Хелен.
– Да просто дрожь пробирает. И что же сподвигло тебя на такие мысли?
– Обои.
– Обои?
– Да, для наших гостевых комнат. Ты ведь помнишь. Я сузила выбор до шести образцов – великолепное достижение, учитывая, в какой растерянности я пребывала в начале этого процесса, – и промучилась весь остаток дня, пытаясь выбрать один из них. Прикалывала их к стенам. Оценивала в сочетании с мебелью. Развешивала вокруг них картины. И в результате так ничегошеньки и не решила.
– Потому что думала о чем-то другом? – спросил Линли. – О людях, не желающих видеть то, что им нужно увидеть?
– Нет. В том-то и дело. Я была полностью поглощена обоями. И принятие решения насчет них, а вернее, моя неспособность к принятию решения стала своеобразной метафорой для характеристики моего образа жизни. Ты понимаешь?
Линли не понял. Он был слишком измотан, чтобы вообще понимать хоть что-то. Но он кивнул с задумчивым видом, надеясь, что в ходе ее пояснений сможет понять.
– Вот ты смог бы выбрать и выбрал бы. А я не сумела сделать это, при всем старании. «Почему?» – спросила я себя наконец. И ответ оказался очень простым: потому что я такая, какая есть. Потому что я стала той, кого из меня лепили. С самого рождения и до утра моей свадьбы.
Линли прищурился.
– И кого же из тебя лепили?
– Твою жену, – сказала она. – То есть жену человека, подобного тебе. Жили-были пять сестер, и каждой из нас – каждой в отдельности, Томми, – судьба предназначила особую роль. Сначала нас надежно оберегало материнское чрево, а потом мы все оказались на отцовских руках, и он, поглядывая на нас, говорил: «Хм. Вот эта, полагаю, годится в жены графа», или: «Смею сказать, она станет следующей принцессой Уэльской». И в какой-то момент, осознав, какие роли он предназначил нам, мы стали играть их. О, нас никто не вынуждал, разумеется. И Богу известно, что ни Пенелопа, ни Айрис не танцевали под ту музыку, что отец написал для них. Но остальные трое – Кибела, Дафна и я, – да, вся наша троица стала всего лишь мягкой глиной в его руках. И когда я поняла это, Томми, мне пришлось сделать следующий шаг. Я спросила себя: почему?
– Почему вы предпочли быть мягкой глиной?
– Да. Почему? И когда я упорно искала ответ на этот вопрос, то к какому выводу я пришла, как ты думаешь?
Мысли его путались, в глаза словно песку насыпали, но Линли произнес вполне разумно, на его взгляд:
– Хелен, но какое отношение это имеет к обоям?
И почти в тот же момент понял, что она ждала совсем других слов.
Она высвободилась из его объятий.
– Неважно. Сейчас неподходящий момент. Я так и знала. Ты же совсем вымотался. Давай просто пойдем спать.
Он попытался сосредоточиться.
– Нет. Я хочу услышать это. Признаю, что я устал. И мне не удалось ухватить связь с танцующей мягкой глиной. Но мне хочется поговорить. И выслушать тебя. И узнать…
«А что, собственно, узнать?» – в полной растерянности подумал он.
Хелен нахмурила брови – недвусмысленный сигнал, предупреждающий его о том, что он был недостаточно осторожен.
– Что? Танцующая мягкая глина? О чем ты говоришь?
– Да ни о чем. Просто глупость. Я идиот. Прости, пожалуйста. Иди сюда, я хочу обнять тебя.
– Нет уж, объясни, что ты имел в виду.
– Хелен, да ничего я не имел. Просто сморозил глупость.
– Но эта глупость родилась из моих слов.
Линли вздохнул.
– Извини. Ты права. Я переутомился. В таком состоянии я обычно болтаю всякий вздор. Ты сказала, что две ваши сестры отказались танцевать под сочиненную отцом музыку, а остальные, будучи мягкой глиной, послушно сплясали. Я услышал это и задумался, как мягкая глина могла танцевать под его музыку и… Прости. Это было дурацкое замечание. О чем я только думал?
– А я вовсе ни о чем не думала, – сказала Хелен. – И это, по-видимому, не удивляет никого из нас. Но ведь ты хотел именно этого?
– Чего?
– Бездумную жену.
Ему показалось, будто она отвесила ему пощечину.
– Хелен, это не только полная чушь. Это оскорбительно для нас обоих.
Он подошел к столу, сложил на тарелку нож и вилку и отнес их в раковину. Споласкивая посуду, он задумчиво наблюдал, как вода кружится у стока, и наконец тяжело вздохнул.
– Черт. – Он повернулся к Хелен. – Прости, милая. Я не хочу, чтобы между нами возникли разногласия.
Ее лицо смягчилось.
– Их нет между нами, – сказала она.
Линли вернулся к ней и снова заключил в объятия.
– Тогда в чем дело? – спросил он.
– Я в разногласиях с самой собой.
Глава 24
Процесс установления, к кому конкретно из «Кинг-Райдер продакшн» заходил Терри Коул, оказался не столь легким, как ожидала Барбара Хейверс после разговора с Нейлом Ситуэллом, несмотря на то что у нее имелся список сотрудников этой компании. Мало того что их насчитывалось три дюжины человек, так еще и большинство из этих трех дюжин проводило субботний вечер где угодно, только не дома. Все-таки они так или иначе принадлежали к театральному миру. А театралы, как выяснилось, не имели привычки блаженно нежиться под собственной крышей, если им выпадала возможность выехать на природу. Поэтому лишь после двух часов ночи Барбаре удалось узнать, к кому же из них заходил Терри Коул на Сохо-сквер: к Мэтью Кинг-Райдеру, сыну покойного основателя этой театральной компании.
Он согласился встретиться с ней («Утром, после девяти, если не возражаете. Мне хотелось бы выспаться») в его квартире на Бейкер-стрит.
В половине десятого Барбара прибыла по адресу, указанному рядом с именем Мэтью Кинг-Райдера и его телефонным номером. Перед ней высился большой дом, одно из тех осанистых викторианских зданий, которые в конце девятнадцатого века знаменовали переход от изобильного великолепия к более сдержанному и отчасти более замкнутому стилю жизни. В сравнении с лачугой Барбары квартира Кинг-Райдера казалась настоящим дворцом, хотя явно была результатом тех плохо продуманных реконструкций старых квартир большей площади, при которых вентиляция и естественное освещение приносились в жертву стремлению владельцев дома увеличить арендную плату.
По крайней мере, такую оценку дала Барбара той квартире, где принял ее Мэтью Кинг-Райдер. Он попросил ее милостиво простить его за беспорядок.
– Я готовлюсь к переезду в собственный дом, – так объяснил он наличие всякого хлама и мусорных мешков, ожидающих приезда мусоровоза перед дверью его апартаментов.