Кто не знает, что такое Уланова? Но будет еще одна «Звезда», и, быть может, удастся пробить ей «продуктовую книжку», то есть право, заплатив 75 рублей, покупать на 150 рублей продуктов ежемесячно в «кормушках» – специальном магазине на Грановского или в Доме правительства, где кино «Ударник». Можно будет и о даче заикнуться, и о других «благах», которые полагались любому сверхсредней величины чиновнику в годы его службы, а министрам – и при уходе на пенсию. Боже мой, сколько их, этих министров, и кто их помнит, если не прославили себя каким-нибудь скандалом. А тут великая балерина сидит круглый год в своей высотке, окруженной со всех сторон асфальтом, выхлопными газами да скрежетом автомобильных тормозов…
Кстати уж, и об этих «благах». О них десятилетиями ходили легенды. Послушать со стороны – так просто молочные реки, кисельные берега. Я основные из них – «книжку» и право лечиться в «спецполиклинике на Сивцевом Вражке» и в «спецбольнице в Кунцеве», той самой, что всегда была на слуху в годы правления борца с привилегиями Ельцина, – получил двадцати шести лет, когда стал членом редколлегии «Комсомольской правды». «Полагалось».
«Книжку», повторюсь, выкупали за 75 рублей, а продуктов за нее «получали» на 150. Если учесть, что продукты эти были дефицитные, то есть те, что кроме рынка, достать было негде, считай, что это была рублей в триста максимум прибавка к моей зарплате, которая сама составляла 270 рублей. Став главным редактором, получал в месяц 450 рублей до налога в 13 процентов.
Добавлю, что, вопреки тем же слухам, набору этих продуктов, недоступных для основной массы населения, далеко было до того, что сейчас можно увидеть на прилавках любого гастронома в Москве. Увы, основной массе населения они так же недоступны, как и ранее. Только уже по другим причинам.
Побывав за границей, познакомившись в Штатах с пособиями для безработных и малоимущих, я пустил хохму, которую сам потом слышал от третьих лиц не раз: в Америке талоны на питание выдают самым бедным, а у нас – самым преуспевающим.
Был ли поход или письмо Кати и Володи в «инстанции», но уже через три недели Татьяна позвонила мне и сообщила торжествующе, что указ только что подписан и будет обнародован в день рождения. Так 8 января 1980 года Галина Сергеевна стала первым в гуманитарной сфере дважды Героем Социалистического Труда. И все же о «книжке» пришлось хлопотать отдельно. А до дачи в ту пору даже и не дошло.
…То редакторское поручение, которое привело Татьяну к Улановой, стало для нее знаком судьбы. С ее холерическим темпераментом, она ни о чем не могла говорить спокойно, ничего не умела делать вполсилы. Это само провидение вручало ей великого человека, столь беспомощного, внушила она себе, в отношениях с окружающим миром. Этому стоит посвятить жизнь. «Остаток жизни», по ее, тогда еще едва перевалившей за тридцать женщины, выражению.
Мы в «Комсомолке» загорелись: Татьяна поможет Галине Сергеевне написать воспоминания. А газета получит «право первой ночи» на публикацию глав из нее.
Мой переход в ВААП, знакомство с международным книжным рынком лишь подхлестнули наши амбиции. Книга, несомненно, станет мировым бестселлером.
Оставалось только создать ее.
И кажется, Галина Сергеевна вполне была готова поучаствовать в этой благонамеренной авантюре.
Татьяна объявила, что первым шагом должен стать документальный фильм. Работа над ним «окунет» Галину Сергеевну в ее прошлое, поможет разговорить.
Звучало убедительно. Позднее я сам пошел по этому пути: написав очерк-воспоминание о Константине Симонове, принял предложение его вдовы сделать двухчасовой документальный фильм. А там дело дошло и до романа-биографии.
Кто из пишущих не знает, какая это неимоверно трудная задача – усадить себя за письменный стол. То ли дело – документальное кино. Тут в хлопотах о съемках, склоках с оператором, рысканьях по архивам и сам не заметишь, как сочинится сценарий. Константин Михайлович, например, любил говорить, что сценарии к своим документальным фильмам и телефильмам – а он их сделал десятки – часто садился писать, когда лента в основном была уже смонтирована. Татьяну устраивал именно такой путь. Организовывать, пробивать, выбивать – это была ее стихия. И коль скоро речь шла о местах, вещах и людях, связанных с именем Улановой, которое открывало все двери, дело шло, казалось, на лад.
Я и оглянуться не успел, как получил приглашение на рабочий просмотр. Всего-то на этом рабочем просмотре нас тогда было, наверное, человек семь, включая героиню, автора, вернее авторшу сценария, режиссера – Алексея Симонова и двух наших коллег из «Комсомолки» – Инну Руденко и Лену Брускову.
Поскольку в фильме было «много Галины Сергеевны», он мне понравился. Цепляться к деталям не хотелось. Тем более что нацеленный на тебя яростный взгляд Татьяны, в авторском экстазе забывшей о еще недавно существовавшей между нами субординации, которая раньше как-то удерживала ее в рамках, ясно давал понять, что ничего, кроме откровенных восторгов, она не потерпит. Вдохновлял сам факт, что фильм-таки появился. Что от слов Татьяна перешла к делу, и можно было ожидать, что теперь они приступят с Галиной Сергеевной к мемуарам.
Увы, от разговоров о работе над фильмом Татьяна перешла к разговорам о фильме – кто смотрел, кто что сказал, кто что написал… мемуары же должны еще вызреть. И вообще не так, в конце концов, важно, что Уланова о себе скажет, как то, что скажут о ней другие. Она, Татьяна, будет это выслушивать и записывать.
Неожиданно выяснилось, что соотечественники, все соотечественники – начальство, коллеги, ученики, друзья, слушатели и зрители – в долгу у великой артистки, и ее, Татьяны Агафоновой, назначение – заставить их всех этот долг выплатить. Наверстать упущенное.
…Мы, друзья обеих, и не заметили, как Татьяна стала своеобразным ходатаем по делам Галины Сергеевны.
История их отношений – это еще одна сага того времени.
«Прежний» круг знакомств, в том числе и те немногие гости, собравшиеся у Галины Сергеевны на вечер, с которого я и начал этот рассказ, был убежден, что Агафонова подавила, чуть ли не поработила Галину Сергеевну, отлучила ее от старых друзей, особенно после того, как они решили объединить две свои квартиры – малую Татьяны и большую Галины Сергеевны все в той же «высотке» на Котельнической.
Слухи, разговоры и восклицания на эту тему достигали порой высокого накала и доносились до меня, уже посла, сначала в Швецию, потом в Чехословакию и Англию. Туда же не раз приезжали, как правило с труппой Большого театра, и Галина Сергеевна с Таней. Теперь, когда их обеих нет уже в живых (раньше ушла Татьяна), об этом можно рассуждать спокойнее.
Нет, не тем была человеком Галина Сергеевна, которого кто-то мог бы подчинить своей воле. Но и заступиться за себя, тем более попросить кого-то о чем-то, она не умела.
Парадокс нашего советского времени – великая балерина, всемирно известный человек, загадочная и непостижимая Уланова вела, особенно перестав танцевать, довольно-таки ординарную жизнь, состоявшую в основном из занятий с ученицами в Большом и редких встреч с немногими близкими ей людьми у себя дома. И в общем-то, не замечала монотонности дней поздней своей осени.
Татьяна, вместе с которой Галина Сергеевна приобрела всех нас в «Комсомолке», так же как мы обрели ее, вырвала ее из этой своеобразной летаргии, и свершилось нечто непредвиденное: открылись двери в другую жизнь. И выяснилось, что в этой новой жизни ничто человеческое ей не чуждо. Словно открылись поры души. Ей стало нравиться все то, чего раньше она старалась избегать и что обычно по нраву бывает всякому нормальному, обыкновенному человеку.
С удовольствием принимала приглашение в гости. Бывало, приходили с Татьяной первыми и уходили последними. Иногда – в час-два ночи, несмотря на то что утром чуть свет надо уже быть на ногах – сделать неизменную получасовую зарядку у домашнего станка и отправляться на занятия в Большой. Ни при каких условиях она не позволяла себе ни пропустить, ни опоздать на урок.
В гостях не отказывала себе в шутках и даже баловстве. Как-то зимним вечером на даче, толкая друг друга, чтобы согреться, мы упали в сугроб, и окружающие, к неописуемому их восторгу, услышали ее озорной выклик:
– Боже мой, на мне снова мужчина.
Другой раз, в разгаре многочасового застолья у нашей общей знакомой, Лены Брусковой, которая станет ей опорой после смерти Тани, она бросила мне, подмигнув:
– Вы заметили, Боря, все уже по два раза прогулялись из-за стола, а мы с вами все сидим.
В гостях, оглядев перегруженный закусками праздничный стол, могла спросить с интонацией заправского кутилы:
– А пить что будем?
Они с Татьяной не пропускали теперь ни одних зарубежных гастролей балетной труппы Большого. И молодым ее коллегам стало уже невозможно понять, как раньше они могли выезжать без Галины Сергеевны.
Радениями Татьяны – тут, впрочем, особых усилий и не требовалось – каждый такой выезд – в Швецию ли, в Японию, Латинскую Америку, Великобританию, США превращался в чествование танцовщицы века. Вернувшись очередной раз из-за океана, Галина Сергеевна поведала с гордостью:
– В Аргентине я поняла, что я – человек.
И не было в этом восклицании ни позы, ни преувеличения.
Волною бурной рока
Начиная работать над этой главкой, ловлю себя на мысли, что труднее всего будет справиться с теми ее страницами, которые намерен посвятить первому нашему знакомству с Женей Верещагиным. Уж больно все в жизни развивалось по стандартам той журналистской прозы, которую в изобилии печатало издательство «Молодая гвардия» и над которой мы в «Комсомолке» не прочь были, вслед за Александром Трифоновичем Твардовским, поиздеваться: «Растущий зам, отсталый пред и в коммунизм идущий дед».
«Растущим замом», если верить письму со строительства Братской ГЭС, был как раз Евгений Верещагин. «Отсталый пред» – это его комсомольское начальство, конкретнее первый секретарь Иркутского обкома комсомола Мелентий Арбатский, который, видимо завидуя популярности первого комсорга строящейся Братской ГЭС, копает под него и на предстоящую отчетно-выборную конференцию собирается вместо него привезти варяга из Иркутска.