ртнером был наш Женя.
Пять дней бок о бок с нами, чье поведение и манеры все-таки, видимо, расходились с тем, что существовало в ее представлении, смягчили, казалось бы, и Галину.
Атмосфера прощального вечера была особенно сердечной, и под влиянием ее Женя предпринял попытку окончательно закрепить достигнутый в непрерывных дискуссиях успех:
– Ну, вот, Галю, теперь ты видишь, какие мы. А обещалась всех нас, москалей, перевешать на первой осине…
Галина глянула на него в прищурку и после короткой паузы, которая привлекла внимание всех, кто был рядом, процедила:
– Ще приде час, Женечка, ще приде…
Ответом ей был взрыв хохота с советской стороны, который поверг ее в состояние шока. Чего угодно ожидала она в ответ на свой выпад, только не это. Немного пришла в себя только после того, как сообразила, что веселье было вызвано фиаско очередного пропагандистского хода Верещагина.
Помню, прилетели мы в Чикаго. Идем от самолета к зданию аэровокзала. Женя с двумя огромными чемоданами в руках, один свой, другой – одной из наших девушек, останавлива ется на секунду перед широкими, во всю стену стеклянными дверями, ставит чемоданы на землю, чтобы открыть двери, и, о чудо… створки сами поползли в разные стороны. Напомню, это был 1961-й год, и мы были из Советского Союза, который в бытовой и гражданской технике преуспел куда меньше, чем в военной и космической.
– Ну, Женя, а что ты на это возразишь? – спросил, снова под общий смех, инженер из Челябинска.
К чести Жени, он нимало не обижался на эти смешки. Полагая нас, среди которых он, член экипажа бомбардировщика времен Второй мировой войны, был самым старшим, просто несмышленышами, еще не отведавшими почем фунт лиха, он продолжал жить по принципу – подвергай все сомнению. Когда мы были на ферме, он, ласково погладив гусеницы покорителя полей, вкрадчиво спросил хозяина: «Тракторишко-то когда последний раз меняли?» И, выслушав ответ, полез куда-то внутрь в поисках технического паспорта – проверить…
…После Америки мы редко встречались – где Братск, где Москва, но из виду друг друга не упускали. Не исключаю, что здесь была и доля доброкачественного тщеславия с обеих сторон. Мне приятно было упомянуть в компании о друге-приятеле с Братской ГЭС; ему тем более – о былом молодом репортере, который когда-то заступился за него в газете, а теперь вон, глядите, стал ее редактором.
Только-только установится более-менее регулярная связь, как что-нибудь да происходит – то с ним, то со мной, – будь то хорошее или не очень, что на долгое время выбивает из колеи. С чувством запоздалой вины признаюсь себе, что он в таких ситуациях был более настойчив и последователен.
С началом моей посольской жизни мы и совсем подзатеряли было друг друга. Звонить из Стокгольма в Братск сложнее, чем из Москвы. А письма писать… Мне хватало служебной переписки, которая занимает процентов шестьдесят служебного времени посла.
Он, кажется, впервые встретился с необходимостью адресовать письмо за рубеж, и первое из его посланий начиналось так: «Борис Дмитриевич! Это Верещагин. (С чего бы это вдруг Дмитриевич, пожал я мысленно плечами.) Пишу, как Ванька Жуков на деревню дедушке. Дай мне четкий адрес для писем. Тебе – Борису Панкину. И тебе – послу. И телефон. Возможно, надо будет позвонить. Служебный и домашний. Договорились?»
По счастливой случайности это письмо, адресованное в МИД СССР, дошло до меня. Что же касается телефонов, то Женя никак не мог примириться с тем, что домашнего телефона у посла нет, – не положено по правилам безопасности, – и всегда сетовал на то, что начинать разговор приходится с секретарем – ненужная трата денег.
«Как я тебе сообщал раньше, – писал он в одном из следующих писем, находясь при идеально правильном правописании в конфликте со знаками препинания, из которых он жаловал только точку да отчасти запятую, – меня вновь догнала война. Вследствие контузии в 1945-м году в 1990-м году произошло очередное нарушение мозгового кровообращения или попросту инсульт. Результат – передвигаюсь с костылем, а левая рука временно не работает. Военно-врачебный признак инвалида войны первой группы. Лечение в Кисловодске и др. местах положительных результатов не дает. Ветераны войны (А. П. Маресьев и др.) обещают отправить меня на леченье до конца года в Израиль. Надеюсь и жду. Но пишу по другому поводу.
Задумали мы, Совет ветеранов, администрация г. Братска, руководство Братскгэсстроя, провести в августе 1993 года большое общественное дело, назвав его „Встреча с юностью на Ангаре“. Программа задумана обширная. Позднее, когда будет отпечатано вместе с официальным приглашением, тебе все будет отправлено. В программе встречи имеется в виду большая выставка на тему „Братск в периодической печати в 1960–1980 годы“. В том числе большой зал планируем отдать „Комсомолке“, имея в виду поместить ксерокопии всех статей, информаций и фото из Братска. На встречу обязательно пригласим всех редакторов „Комсомолки“. Напиши, кто и когда – А. Аджубей, Б. Панкин, Ю. Воронов… Остальных не помню и, конечно, собкоров и спецкоров. Напиши кого – твои предложения. Официальное письмо сегодняшнему редактору „Комсомолки“ скоро будет от оргкомитета направлено. Но мы надеемся на твою помощь в этом вопросе.
Надеемся, что откликнутся также „Правда“, „Известия“, „Красная звезда“, „Труд“, а также журналы „Вокруг света“, „Огонек“ и другие. Прошу, воспитай их редакторов до получения ими наших предложений. Они их получат в сентябре – октябре.
В дни встречи планируется провести обстоятельную научно-практическую конференцию „Уроки Братска“… Ждем от тебя реакцию на нашу затею, ответь обязательно, прошу. Если будут советы, пожелания, мы их примем с пониманием. На встречу приглашено и, надеюсь, приедет не менее трех тысяч чел. ветеранов Братска, живущих в СССР, а также пригласим много гостей из-за рубежа настоящего».
«Из-за рубежа настоящего…» В одной этой заключительной фразе – весь Женя. И Советский Союз он не называет бывшим. Письмо написано в конце 1992 года. Можно сказать, по горячим следам развала Советского Союза, которое им как бы не воспринимается всерьез.
«Привет от Маши и ребят, которые тебя помнят, когда мы пили кофе у тебя в „Комсомолке“».
На фотографии, приложенной к письму, вид у Жени непривычный – с бородой. В постскриптуме объяснение: «Рука не работает. Бриться нельзя, из-за этого отросла борода. Не узнаешь. Буду носить, пока президент не введет крутой налог на усы и бороду. Ждем твое фото».
Как ходили такие письма, свидетельствует лежащее передо мной уведомление, полученное из Форин Офиса: дата российской почтовой марки октябрь 1992. Штамп английского МИДа, ибо туда поначалу попало письмо, адресованное послу РФ, – 7 декабря того же года. Несколько дней назад совершился визит Ельцина.
Задним числом испытываю неловкость, воспроизводя повторяющееся «Прошу, ответь», «Прошу, напиши».
Видно, не всегда находилось время написать или даже ответить.
С минутным облегчением натыкаюсь теперь на такие строки:
«Борис Дмитриевич, здравствуй. Большое тебе спасибо за доброе письмо, книгу. Ну и виски к 8 янв. В день рождения будет употреблено с пользой.
Днями напишу подробнее обо всем.
Ждем роман о К. Симонове. Отрывки прочитали в «Юности». Маша уже на полке в моей комнате учредила место для книг Бориса Панкина. Пиши – места хватит.
Если будет прямой рейс до Братска, приезжай. Ждем».
А вот из письма, которое, как и предыдущая открытка, застало меня еще в Лондоне. Видимо, не будучи уверен, получил ли я ее, он пишет:
«Борис Дмитриевич, Борис, здравствуй!
Не знаю, получил или нет мое январское послание. Виски поступили прямо к дню рождения. Мне, дурню, 08.01.94 стукнуло 68. Сегодня спешу послать вырезку из „Красной звезды“. Подумал, едва ли ты ее регулярно читаешь, а там Симонов, и о нем тебе, видимо, будет интересно.
О своем житье писал в прошлом письме подробно.
Время отдаю в основном: 1) Копаюсь в своей родословной: добрался документально о своих предках по линии отца до 1654 года, дальше едва ли стоит, ибо письменные источники далее о смертных отсутствуют и, думаю, нет смысла с родословной забираться в каменный век, учет там был, думается, плохой.
Поездка на лечение в Израиль сорвалась, хотя при участии А. Маресьева приглашение из израильской клиники поступило, но у меня нет 87 тыс. долларов для оплаты поездки и лечения.
Не исключено что в 95-м г. представится возможность вольным туристом проехать по маршруту Польша – Франция – Голландия, повидать своих друзей-ветеранов; они в основном лидеры ветдвижения этих стран. Чего доброго, возможно, в Париже возьмем с сыном напрокат машину и махнем к тебе через Ла-Манш, если пустят. Мария уже начала возиться с огородом, хотя еще снег полностью не сошел.
О жизни нашей писать сложно. Это надо посидеть рядом и побеседовать.
„100 оборванных дней“ у нас в городе есть в книжных магазинах. Жду авторский экземпляр Константина Симонова. Дом наш с Марией постепенно превращается в мини-музей, в т. ч. одна комната отдана однополчанам, другая родословной, а третья – комсомол и Братск. В последний раздел ждем твое фото и ксерокопию твоей статьи в „Комсомолке“ в мою поддержку. (Попроси их, пусть подготовят)».
…Первые пять лет последнего десятилетия прошлого века оказались в моей жизни особенно суматошными. После почти восьми лет в Стокгольме – полтора года в Праге. Потом – три месяца в Москве.
Неполные три года в Лондоне. И снова в Стокгольме, теперь уже на положении частного, к тому же опального, лица.
Мне было не до переписки. Я нехотя отвечал на редкие письма, которые меня здесь находили. И тем более никому не писал первым. Верещагин потерял меня из виду. Теперь уж такой палочки выручалочки, как МИД, у него не было. О том, что в Швецию мне можно писать по принципу «на деревню дедушке», то есть «Стокгольм, Борису Панкину», он не догадывался. «Общая газета», где я вел колонку первые два года моей новой жизни, до него не доходила. Но вот появились мои первые публикации под рубрикой «Шведская модель» в «Российской газете», которую он выписывал, и Женя нашел выход.