А. Б. В. Бидел-Маффет, кавалер ордена Бани, член парламента, объявляет публике, что не желает, чтобы его имя везде упоминали, а в результате оказывается, что это его желание прямиком способствует тому, что оно появляется во стократ чаще или, несомненно и самым поразительным образом, ниоткуда не исчезает. Машина умолчания ревет, как зоосад в часы кормления зверей. Он не может исчезнуть; он слишком мало весил, чтобы уйти на дно; а ныряльщик всегда обнаруживает себя плеском. Тебе угодно знать, что я при сем делаю, - развертывал Байт свою метафору, - удерживаю его под водой. Только мы с ним - на середине пруда, а берега осаждают толпы любопытных. Того гляди, не сегодня - завтра поставят турникеты и начнут взимать плату. Вот так обстоят дела, - устало улыбнулся он. И, переходя на какой-то странный тон, добавил: - Впрочем, думаю, завтра ты сама все узнаешь.
Он наконец-то ее пронял; она разволновалась:
- Что узнаю?
- Завтра все выйдет наружу.
- Почему ты сейчас мне не скажешь?
- Скажу, - проговорил молодой человек. - Он и впрямь исчез. Исчез как таковой. То есть нет его. Нигде нет. И лучше этого, знаешь ли, чтобы стать повсеместно известным, не придумаешь. Завтра он прогремит по всей Англии. А пропал он во вторник, с вечера - вечером его видели в клубе последний раз. С тех пор от него ни звука, ни знака. Только разве может исчезнуть человек, который так поступает? Это же все равно - как ты сказала? - что кувыркаться на крыше. Правда, публике об этом станет известно лишь завтра.
- А ты когда об этом узнал?
- Сегодня. В три часа дня. Нo пока держу про себя. И еще... немного... попридержу.
Она не понимала, зачем; на нее напал страх.
- Что ты рассчитываешь на этом заработать?
- Ничего... в особенности, если ты испортишь мне всю коммерцию. А ты, по-моему, не прочь...
Она словно не слышала, занятая своими мыслями:
- Скажи, почему в твоей депеше, которую ты послал мне три дня назад, стояли загадочные слова?
- Загадочные?
- Что значит "Жаворонки прилетели"?
- А, помню. Так они и в самого деле прилетают. Я это своими глазами вижу, то есть вижу, что случилось. Я был уверен, что так оно неминуемо и случится.
- Что же тут плохого?
Байт улыбнулся:
- Как - что? Я ведь тебе сказал: он исчез.
- Куда исчез?
- Просто сбежал в неизвестном направлении. В том-то и дело, что никто не знает куда - никто из его присных, из тех, кто по крайней мере может или мог бы знать.
- И почему - тоже?
- И почему - тоже?
- Один ты и можешь что-то сказать?
- Ну-у, - замялся Байт, - я могу сказать о том, что последнее время бросалось мне в глаза, что наваливалось на меня во всей своей нелепости: ему требовалось, чтобы газеты сами раструбили о его желании уйти в тень. С этим он ко мне и пришел, - вдруг прибавил Байт. - Не я к нему, а он ко мне.
- Он доверял тебе, - вставила Мод.
- Пусть так. Нo ты же видишь, что я за это ему отдал, - самый цвет моего таланта. Куда уж больше? Я выпотрошен, выжат, измочален. А от его мерзкой паники меня мутит. Сыт по горло!
Нo глаза Мод смотрели по-прежнему жестко:
- Он до конца искренен?
- Бог мой! Конечно, нет. Да и откуда? Только пробует - как кошка, когда прыгает на гладкую стенку. Прыгнет, и тут же назад.
- Значит, паника у него настоящая?
- Как и он сам.
- А его бегство?.. - допытывалась Мод.
- Поживем, увидим.
- Может, для него тут разумный выход? - продолжала она.
- Ах, - рассмеялся он. - Опять ты пальцем в небо?
Но это ее не отпугнуло: у нее уже появилась другая мысль.
- Может, он и вправду свихнулся?
- Свихнулся? О, да. Но вряд ли, думается, вправду. У него ничего не бывает вправду, у нашего милейшего Бидел-Маффета.
- У твоего милейшего, - возразила, чуть помедлив, Мод. - Только что тебе мило, то мне гнило, - и тут же: - Когда ты видел его в последний раз?
- Во вторник, в шесть, радость моя. Я был одним из последних.
- И, полагаю, также одним из вреднейших. - И она высказала засевшую у нее в голове мысль: - Ведь это ты подбил его.
- Я доложил ему, - сказал Байт, - об успехах. Сообщил, как подвигаются дела.
- О, я вижу тебя насквозь! И если он мертв...
- Что - если?.. - ласковым голосом спросил Байт.
- Его кровь на твоих руках.
Секунду Байт внимательно разглядывал свои руки.
- Да, они порядком замараны из-за него. А теперь, дорогая, будь добра, покажи мне свои.
- Сначала ответь, что с ним, по-твоему, произошло, - настаивала она. Это самоубийство?
- По-моему, это та версия, которой нам надо держаться. Пока какая-нибудь бестия не придумает что-нибудь еще. - Он всем своим видом показал готовность обсасывать эту тему: - Тут хватит сенсаций на несколько недель.
Он подался вперед, ближе к ней, и, тронутый ее глубокой озабоченностью, не меняя позы и не снимая локтей со стола, слегка потрепал пальцем по подбородку. Она, все такая же озабоченная, отпрянула назад, не принимая его ласки, но минуту-другую они сидели лицом к лицу, почти касаясь друг друга.
- Мне даже жалко тебя не будет, - обронила она наконец.
- Что ж так? Всех жалко, кроме меня?
- Я имею в виду, - пояснила она, - если тебе и впрямь придется себя проклинать.
- Не премину. - И тотчас, чтобы показать, как мало придает всему это-му значения, сказал: - Я ведь, знаешь, всерьез с тобой говорил, тогда в Ричмонде.
- Я не пойду за тебя, если ты его убил, - мгновенно откликнулась она.
- Значит, решишь в пользу девятки? - И так как этот намек при всей его подчеркнутой игривости оставил ее равнодушной, продолжил: - Хочешь поносить все имеющиеся у него брюки?
- Ты заслуживаешь, чтобы я выбрала его, - сказала она и, вступая в игру, добавила: - А какая у него квартира!
Он ответил выпадом на выпад:
- Цифра девять, надо думать, тебе по сердцу - число муз.
Но эта краткая пикировка со всей ее колкостью, как ни странно, снова их сблизила; они пришли к согласию: Мод сидела, упершись локтями о стол, а ее приятель, слегка откинувшись на спинку стула, словно замер, приготовившись слушать. И первой начала она:
- Я уже трижды виделась с миссис Чёрнер. В тот же вечер, когда мы были в Ричмонде, я отослала ей письмо с просьбой о встрече. Набралась наглости, какой себе ни разу не позволяла. Я заверила мадам, что публика мечтает услышать из ее уст несколько слов "по случаю ее помолвки".
- По-твоему, это наглость? - Байт был явно доволен. - Ну и как? Небось, она сразу клюнула.
- Нет, не сразу, но клюнула. Помнишь, ты говорил тогда... в парке. Так оно и произошло. Она согласилась меня принять, так что в этом отношении ты оказался прав. Только знаешь, зачем она на это пошла?
- Чтобы показать тебе свою квартиру, свою ванную, свои нижние юбки? Так?
- У нее не квартира, а собственный дом, притом великолепный, и не где-нибудь, а на Грин-стрит, в Парк-Лейне. И ванна у нее - не ванна, а мечта, из мрамора и серебра, прямо экспонат из коллекции Уоллеса - не скрою, я тоже видела; а уж нижние юбки - в первую очередь; и это такие юбки, которые тем, кто их носит, показать не стыдно: есть на что посмотреть. И деньгами - судя по ее дому и обстановке, да и по внешности, из-за которой у нее, бедняжки, бездна хлопот, - Бог ее, без сомнения, не обидел.
- Косоглазая? - с сочувствием спросил Байт.
- Страшна, как смертный грех; ей просто необходимо быть богатой; меньше чем при пяти тысячах фунтов такого уродства себе позволить нельзя. Ну а она, в чем я убедилась, может себе что угодно позволить, даже вот такой носище. Впрочем, она вполне-вполне: симпатична, любезна, остроумна - словом, великолепная женщина, без всяких скидок. И они вовсе не помолвлены.
- Она сама тебе так сказала? Ну и дела!
- Это как посмотреть, - продолжала Мод. - Ты и не подозреваешь, о чем речь. А я, между прочим, знаю: с какой стороны посмотреть.
- Значит, тем более: ну и дела! Это же золотая жила.
- Пожалуй. Только не в том смысле, какой ты сюда вкладываешь. Кстати, никакого интервью она давать мне не стала - совсем не ради того меня приняла. А ради того, что куда важнее.
Байт без труда догадался, о чем речь:
- Того, к чему я причастен?
- Чтобы выяснить, что можно сделать. Ей претит его дешевая популярность.
У Байта просветлело лицо.
- Она так и сказала?
- Она приняла меня, чтобы мне это сказать.
- И ты еще не веришь мне, что "жаворонки прилетели". Чего еще тебе нужно?
- Ничего мне не нужно - к тому, что есть; ничего, кроме одного: помочь ей. Мы с ней подружились. Она понравилась мне, а я - ей, - заявила Мод Блэнди.
- Прямо как с Мортимером Маршалом.
- Нет, совсем не как с Мортимером Маршалом. Я с ходу схватила, какая мысль у нее возникла. У нее возникла мысль, что я могу помочь ей - помочь в том, чтобы заставить их замолчать о Биделе, и для этой цели - так ей, видимо, кажется - я к ней просто с неба свалилась.
Говард Байт слушал, но, помедлив, вставил:
- Кого их?
- Как кого? Мерзкие газетенки - твою разлюбезную прессу, о которой мы с тобой все время толкуем. Она хочет, чтобы его имя немедленно исчезло с газетных страниц - немедленно.
- И она тоже? - удивился Байт. - Значит, и ее трясет от страха?
- Нет, не от страха, - вернее, не тогда, когда я последний раз ее видела. От отвращения. Она считает, что все это слишком далеко зашло, и хотела, чтобы я - женщина честная, порядочная и по уши, как она полагает, сидящая в газетном деле - прониклась ее чувствами. И теперь, при наших с ней отношениях, я таки прониклась, и думается, если удастся здесь что-то исправить, мне это будет не в укор. А ты мешаешь исправить и тем самым режешь меня без ножа.
- Не бойся, дорогая, - отвечал он, - кровью я тебе истечь не дам и до смерти не зарежу. - И тут же изобразил, как сказанное искренне его поразило. - Значит, по-твоему, она вряд ли знает?..