— А вот это ты, граф, не лишку ли хватил?
— А вот нет. Я буду скупать весь товар у всех купцов, которые его собираются за рубеж продавать. Скупать на рубли, и цену платить ту же, что и иностранцы предложат, так что купцам убытку с этого не будет. А продавать я иностранцам все это буду даже дешевле…
— Продолжайте, граф, продолжайте, — Николай разве что в голос не рассмеялся.
— Но вот жадный министр финансов, Егор Францевич Канкрин, обложит всю зарубежную торговлю вывозными пошлинами. Достаточными, чтобы казна от временной утраты доходов с мужиков не пострадала. Причем пошлины эти пусть платят покупатели!
— А тебе-то какая с этого выгода будет? — поинтересовался Николай.
— Мне? Я из дешевого сырья, которое иностранцам не достанется, сделаю на фабриках товар дорогой.
— А почему это сырье иностранцам не достанется?
— Цену я как бы объявлю и низкую, но с пошлиной-то оно окажется куда как дороже прежнего. Вот им и не достанется, а в России будет чем заводы и фабрики обеспечивать.
— А юноша по-государственному мыслит, — заметил Николай, повернувшись к министру финансов. — И даже не могу понять, в чем тут подвох… Продолжайте, граф.
— Подвох в том, что нет у меня этих заводов и фабрик. Мужики-то все здания быстро выстроят, а вот нужные машины в здания поставить быстро у меня не получится. Однако, имея монополию на внешнюю торговлю, я и иностранные машины быстро закуплю, потому как именно мне зарубежцы будут все лучшее предлагать чтобы друг друга обскакать и с русского рынка хоть каких-то денег получить — а уж обучить мужиков, точнее отроков мужицких на машинах этих работать я точно смогу: у меня школа уже отлажена. Поначалу мне и тех рабочих хватит, что уже у меня обучение заканчивают, а потом и новых обучу в должных количествах.
— Планы, конечно, у вас грандиозные, но вот исполнение оных… как ни крути, а денег на все ваши преобразования потребуется ох как немало. Не разворуют ли по дороге большую часть?
— У Павлова не разворуют, — подал голос сидящий в уголке Бенкендорф. — Я, конечно, не очень-то и одобряю способы, коими Никита Алексеевич дела ведет, но должен признать, что способы сии весьма действенны. И пока граф не попадется… впрочем, Никита Алексеевич же за всех своих мужиков отвечать не может?
— И каково же будет ваше мнение, Александр Христофорович?
— А чем мы рискуем? Да и доверить управлять имуществами на двадцать миллионов человеку, который только что двадцать миллионов России просто подарил…
— Тридцать подарил, — ухмыльнулся Николай.
— Сорок, — немедленно возразил Канкрин, — Сорок!
— Ну что же герцог, дерзайте. Все бумаги Егор Францевич на неделе подготовит, а…
— Простите, Ваше Величество, граф…
— А указ о присвоении вам титула герцога подготовят уже через пятнадцать минут. Был в России один герцог, но и вы для Державы уже не меньше сделали. И, в отличие от первого, свой карман с государственным не путаете, а даже скорее наоборот. Ладно, на сегодня, думаю, закончим, пойдемте обратно в зал, посмотрим, что нам к ужину предложат москвичи. Ну и герцогиню поздравим…
Та встреча в Кремле четыре с половиной года назад многое изменила в нашей жизни. Наверное, больше всего она изменила в жизни Алёны, ведь герцогинь в России, кроме неё, вообще не было. И в результате только для того, чтобы отвечать отказом на многочисленные письма с приглашениями в гости, ей пришлось нанять целый секретариат. Впрочем, люди там были уже проверенные: значительно подросшие и набравшиеся опыта в редакции «Известий» девочки из Свиньина. А так как опыта они набирались под непосредственным руководством Алёны, то ответы у них получались весьма убедительными. Я случайно один увидел, на приглашение княгини какой-то, и смеялся минут пятнадцать: «К сожалению, ваше приглашение мне принять нет никакой возможности: если принимать хотя бы каждое десятое из тех, что мне сейчас приходят, то вряд ли у меня найдется время даже в ретирадник сходить хотя бы раз в неделю».
Канкрин, конечно, никакой мне «монополии на внешнюю торговлю» не дал. Но после довольно недолгих обсуждений он подписал у Николая закон о введении экспортных пошлин, по которому пошлины взымались в момент вывоза товара за границу, причем платить их должны были покупатели и исключительно в золоте. Размер пошлин устанавливался для разных товаров различный, но достаточный для того, чтобы продажи в заграницу зерна и пеньки прекратились полностью. Одновременно были ликвидированы пошлины на ввоз в Россию любых станков и промышленного оборудования, а случившееся два года спустя соединение железной дорогой Варшавы и Берлина сделало доставку европейского оборудования в Россию делом крайне недорогим и очень быстрым. Если же учесть, что Фридрих-Вильгельм успел соединить рельсами Дрезден в Веной, а Дюссельдорф с Льежем и Монсом, то почти любая европейская машинерия за пару недель могла достичь любого из городов в Европейской части России. А к началу сорокового года — даже Екатеринбурга и Челябинска.
Пока что после Москвы все могло проехать вглубь России лишь по узкоколейкам — исключая Ярославль и Калугу, куда дороги изначально строилась с нормальной колеей (и сразу двухпутные), но с одной стороны объемы перевозок были еще невелики и узкоколейки справлялись, а с другой у меня на широкую колею были вообще несколько иные планы. Вероятно, очень нескромные, но и не очень срочные: я был очень занят «управлением казенными крестьянами».
Некоторые мои «детальные предложения» Егор Францевич, после довольно недолгих размышлений, поддержал — и под мое управление (ну и на мое кормление) было передано довольно много военных (и Канкрин еще почти на треть сократил казенные расходы на армию). Формально царь — «за заслуги в построении железных дорог» и «на заслуги в развитии горного дела» (последнее — с подачи Карнеева) — присвоил мне еще и очень забавное звание обер-берг-гауптмана третьего класса. Это было «горное» звание, соответствующее, между прочим, воинскому званию генерал-лейтенанта, так что военные не вякали по поводу назначения меня начальником. Да и «прикомандированные» ко мне военные были в общем-то в званиях невысоких, там старшими были хорошо если капитаны, а в основном — поручики и иногда штабс-капитаны. Причем эти офицеры располагались в уездных городах, а вот подчиненные им прапорщики уже сидели по волостным центрам. И руководили унтерами, размещавшимися уже по обычным деревням.
Понятно, что всех их приходилось кормить, одевать, холить и лелеять — но за это все они во-первых следили за порядком в населенных пунктах и окрестностях, а во-вторых, охраняли назначенных (в основном Алёной) школьных учителей. Последних просто набрали из выучившихся в моих школах девиц (парни все же в основном «в промышленность» у меня направлялись), а селяне почему-то «баб ни в грош не ставили». Ну, раньше не ставили: теперь дети крестьянские в школы ходили в обязательном порядке, а те мужики, кто детей по любым причинам в школы не пускал, подвергались дендромассажу силами солдат, управляемых назначаемыми «старшими по деревне» унтерами, так как батоги в стране дефицитом точно не были.
Солдатики свои обязанности исполняли с большим рвением, поскольку и сами они в обязательном порядке школы посещали и грамоте учились всерьез: если кто вовремя соответствующий экзамен не сдавал, то недостающие знания немедленно вкладывались им через задницу.
Дабы уж совсем соблюсти приличия, Алёну Николай назначил шефом специально учрежденной части под названием «бригада особого назначения», в которую все переданные на дело «управления государственными имуществами» подразделения и переводились, причем командиром самой бригады был назначен как раз генерал Киселев. Он же был назначен и министром государственных имуществ, в связи с чем у меня с ним постоянно возникали довольно резкие разногласия. Но в одном мы все же сошлись: то, что творили с крестьянами помещики на территории Царства Польского и на Украине, нужно было пресекать максимально быстро и жестко. Ну, насчет быстро — это была его забота, а вот насчет «жестко»…
На самом деле дорога из Петербурга в Москву вовсе не стала первой «железкой» нормальной колеи. Первой стала дорога, о которой в Петербурге (как и во многих других местах нашей необъятной Родины) практически и не знали ничего. Коля Засыпкин возле Нерчинского Завода завод металлургический поставил, с четырьмя домнами и двумя конвертерами. Но на полную мощность завод заработать не смог: угля для печей не было. Окрестности поселка представляли собой лысые сопки, на который любые деревца были вырублены за долгие годы плавки серебра и свинца, так что пришлось сначала переправить к нему еще пару тысяч мужиков с телегами, чтобы возить дрова из более удаленных мест.
Мужиков переправить было тоже делом не дешевым. Знаменитый Сибирский тракт был, как я догадался, одной из первых платных дорог в Империи, и на участке от Ачинска до Иркутска приходилось платить с каждой телеги три копейки за версту. То есть чуть больше тридцати рублей с каждой телеги, а, учитывая, что мужик с семьей и скарбом ехал на двух телегах, то просто перевозка такой толпы мне влетела почти в полтораста тысяч рублей, ведь кроме мужиков пришлось и много другого добра туда везти.
Тем не менее Коля две домны запустил еще в тридцатом году, а две домны — это чуть больше двадцати пяти тысяч тонн стали в год. Которая почти целиком ушла на изготовление рельсов и прочих нужного для прокладки путей металлоизделий. В первый же год Коля проложил сто двадцать километров дороги на запад, поставил пяток поселков у дороги — и с дровами у него стало сразу хорошо: мужики лес теперь вдоль дороги рубили и возили на завод вагонами. Ну а потом железная дорога побежала вдаль со скоростью под двести километров в год, целенаправленно устремляясь к месторождению очень хорошего коксующегося угля. Я почти случайно запомнил, что в поселке со странным названием Букачача добывали настолько хороший уголек, что его в советские времена практически полностью японцам продавали задорого. Самого поселка еще, конечно, не было — но его положение на карте я помнил (именно из-за чудного названия), так что «переобнаружить» его местоположение в реальности оказалось не очень сложно.