огда этим и супруга моя промышляла: ей доктор прописал «активный образ жизни». Я, конечно, подозревал, что прописал он это ей под дулом её пистолета, но не возражал, поскольку беременным очень полезно много ходить.
Как правило, владельцы шинков мои просьбы игнорировали, тогда я, вежливо поинтересовавшись «тебя же, скотина, я предупреждал?», просто простреливал ему ногу. Алёна же почему-то всегда стреляла в руку, причем исключительно в левую. После этого шинкарю доводилось до сведения, что если кто-то (не обязательно один из нас) его в данном населенном пункте увидит в любой день, начиная с послезавтра, то его пристрелят, а всю семью отправят на каторгу. Почему? Да потому что я так хочу…
Егор Францевич, правда не вникая в способы сокращения торговли крепкими напитками, попенял мне, что таковое сокращение уменьшает доходы казны. Но после обстоятельной беседы он признал, что многократный рост доходов с казенных крестьян убытки эти изрядно перевешивают и далее возникать не стал. А вот Александр Христофорович меня специально вызвал к себе и «указал на недопустимость причинения физического ущерба» отдельным подданным Империи.
— Никита Алексеевич, я категорически не приветствую ваши способы борьбы с пьянством среди мужиков. Конечно, не могу не признать, что доходы с казенных угодий там, где вы столь жестко выгнали шинкарей, изрядно увеличились, но последний случай — это уже из ряда вон!
— Вы говорите о том случае, когда толпа пьяных шляхтичей с оружием в руках набросилась на беременную женщину? Помилуйте, Александр Христофорович, что же еще могла сделать Алёна Александровна для спасения собственной жизни? Святой молитвой отвратить от себя сабельные удары?
— Но какова причина, по которой они на неё набросились?
— Как вам наверняка известно, отец моей супруги умер от пьянства, поэтому жена моя категорически пьянство не любит. И, будучи в своем праве, всего лишь попросила шинкаря — который, между прочим, торговал самогоном вопреки всем законам земным и небесным — это безобразие прекратить. Шинкаря попросила, а не это пьяное быдло…
— Ладно, я предпочту поверить в вашу версию, тем более и свидетелей тому она привела не одну дюжину… я даже не уверен, что столько народу в шинок вообще войти одновременно может. Но мне иное тут очень интересно: супруга ваша застрелила сразу шестерых… сановных панов, — последние два слова Бенкендорф произнес с явной издевкой. — Но до сего дня мне было известно лишь об одном случае, когда человек стрелял сразу несколько раз из одного пистолета…
— Я тоже слышал о чем-то таком, и задумался о том, как такое возможно. Задумался — и придумал. Вот, посмотрите, — я достал из наплечной кобуры новенький пистолет, вытащил из него магазин, проверил, не остался ли патрон в стволе, и протянул его главному жандарму Империи. — Здесь двенадцать патронов, а недостаток конструкции лишь в том, что один выстрел обходится почти в три рубля. Ведь в каждом патроне фактически приходится делать отдельную брандтрубку, то есть патрон сам от обычного капсюльного пистолета без ударника мало чем отличается.
Бенкендорф с некоторой опаской повертел в руках машинку:
— И как он работает?
— Вы же знаете, что выстрел из пистолета дает изрядную отдачу. В этой конструкции часть отдачи используется для замены патрона в стволе и для взведения курка, так что пока в магазине есть патроны, для выстрела достаточно лишь нажать на спусковой крючок. В теории все просто, а вот воплотить теорию в практику, должен сказать, было весьма не просто…
— Забавная вещица, — произнес Бенкендорф, — но, как я погляжу, полезная. Во что вам обошлось изготовление этой машинки?
— Если не считать затрат на изобретение и приведение конструкции в рабочий вид, то, я думаю, рублей в триста. А вот патрон, — я поглядел в глаза Александра Христофоровича, с любопытством разглядывающего блестящий патрон, сделанный мною «по примеру» Парабеллума 7.65х21 — патрон мне обходится как раз примерно в три рубля.
— Ваша борьба с пьянством в копеечку вам влетает, как я погляжу. А пуля… пуля у вас, я гляжу, медная?
— Нет, свинцовая. Из меди только оболочка сделана, чтобы разогревшийся свинец по стволу не размазывался и не мешал следующим пулям. Тут же подряд много выстрелов сделать можно — а если после каждого ствол чистить потребуется, то вся затея смысла не имеет.
— Да, я о таком просто не подумал… А вы могли бы изготовить еще несколько таких машинок? Императору, мне например…
— Вам лично и Николаю Павловичу — сделаю без вопросов. Но более никому: если враги России такое повторят, то это нанесет Державе вред воистину неизмеримый.
— При такой цене…
— И дело даже не в самом пистолете. А вот специальный порох, без которого пистолет работать не сможет — это вещь, которую выпустить в мир просто недопустимо. Пуля из этого пистолета убивает человека на расстоянии в триста шагов, а если этот порох использовать в винтовке, то можно будет солдату стрелять более чем на две версты.
— Вы правы, пожалуй Императору лучше про этот ваш пистолет вообще не знать. Пока… Да, а этот специальный порох — он горячий? — как-то непонятно для меня поинтересовался Бенкендорф.
— Что значит «горячий»? Когда сгорает, то да. А насколько горячий… Вот в этом конкретно пистолете ствол нагревается так, что можно об него обжечься, примерно после пяти-шести выстрелов подряд. Собственно, поэтому ствол сверху кожухом таким и прикрыт. А почему вас это заинтересовало?
— Да так, мысль какая-то в голову пришла. Впрочем, мысль была глупая. Но вернувшись к тому, зачем я вас пригласил: а нельзя ли было с пьянством бороться, людей не калеча?
— Шинкарей, а не людей. Их, по-хорошему, вообще повесть мало было бы, ведь они людей убивают.
— Спаивают, но спиваются-то не все.
— Нет, именно убивают. Они в свою самогонку добавляют селитру — чтобы она казалась крепче, чем на самом деле, так что если кто выпьет с десяток рюмок этого пойла, то через полгода умрет в страшных мучениях. Так что мы калечили, как вы говорите, именно убийц.
— То есть вы выбирали тех, кто в вино селитру добавлял? — глаза Бенкендорфа сузились от гнева.
— Конечно.
— То есть вы сначала проверяли, чем они торгуют… Но мне попали жалобы на вас, где говорилось, что вы всех подряд…
— Александр Христофорович, мы — проверяли. И нашли, что селитру они добавляют все. Вообще все. Но раз уж вам мои подходы не нравятся… Давайте сделаем так: жандармерия проверит пойло во всех шинках Царства Польского и в западных губерниях — и я подскажу, как это сделать особого их внимания не привлекая, а затем всех тех, кто людей травит, арестует и… и отдаст мне в каторжные работы. Знаете ли, мне как раз людей не хватает дороги железные в Сибири строить.
— Думаете, что пара тысяч шинкарей вам сильно помогут?
— За каждым шинкарем стоит с десяток-другой самогонщиков, они же не сами это пойло готовят. И польские паны, которые этих шинкарей на работу эту поставили, тоже причастны. Возьмите шинкарей, допросите, вызнайте всех их поставщиков — и тут уже я подскочу с кандалами. Их ведь наделать тоже время какое-то потребуется…
— Не любите вы жидов и пшеков, как я погляжу.
— Так они не барышни младые, чего мне их любить-то? Но я людей по национальностям не различаю, я всех одинаково ненавижу. Но лишь тех, кто ради мелочной выгоды других людей уродует и убивает…
— Смелое заявление, но… Но я, пожалуй, насчет проверки шинков с вами соглашусь. А на какую каторгу отравителей отправлять, мы позже решим. И заканчивайте в людей стрелять, не старайтесь подменить собой Державу. Однако за помощь — спасибо… Ладно, больше вас не задерживаю. Но, мне кажется, что придется нам еще встретиться вскоре, еще до конца лета.
С Бенкендорфом мне пришлось встретиться еще неоднократно, причем не только по вопросам борьбы с пьянством. А еще раньше, в тридцать седьмом, буквально перед Рождеством, ко мне приехал из Германии прусский паровозостроитель Август Борзиг. Приехал с вопросом:
— Герр Никита, почему вы предлагаете в Берлине строить паровозы иной конструкции, чем их делают в Баварии? Мне кажется, что эти паровозы получатся много дороже, да и изготовить предлагаемые вами котлы крайне трудно.
— Видите ли, дорогой Август, водотрубный котел, который мог бы обеспечить паром машину сил в триста или пятьсот, в паровоз просто не поместится. То есть можно сделать и особо хитрый котел, чтобы в паровоз он поместился, но с работой кочегаром на таком не каждый даже инженер справится. А огнетрубный, хотя и потребляет несколько больше топлива, в состоянии обеспечить и пятьсот сил, и даже тысячу. Не сразу, но по мере развития паровозостроения… Водотрубные котлы хороши на флоте, в пароходе места много. А в паровозе размеры имеют значение. Что же до трудностей изготовления котлов — я могу предложить очень простое решение: вы будете получать котлы от меня, причем по себестоимости…
— И по себестоимости продавать вам паровозы. Я это помню.
— Но вы же получаете от меня колеса втрое дешевле, чем сами сделать можете, и с котлами так же получится. Еще раз уточню: вы сейчас не можете сделать котел, который выдержит десять-двенадцать атмосфер, а я могу такой котел сделать. Ведь по сути вам нужен только сам котел, трубы вы и без меня прекрасно в него поставите.
— Ну да…
— Сейчас баварские паровозы считаются лучшими, но — открою вам секрет — их практически невозможно сделать мощнее, чем в полторы сотни лошадиных сил. А с этим котлом вы уже через год сможете поставлять паровозы по двести, и даже по триста сил. Мне вообще не нужны паровозы слабее, чем в три сотни лошадей, а через пять лет они вообще никому нужны не будут.
— Но у вас уже работают паровозы по триста лошадей…
— Два паровоза, и я, хотя могу сделать еще парочку, делать их не хочу: они очень дорогие получаются. Но гораздо хуже то, что работать на этих паровозах умеют лишь пять бригад, которые мне с огромным трудом удалось обучить за четыре года, и обслуживают паровоз в рейсе сразу шестеро.