И всем на удивление, самая мощная диктатура в новейшей истории, со всей своей миллионной тайной полицией, со всей своей армией, милицией, комсомолом, стукачами и сексотами, союзниками и вассалами, тюрьмами и лагерями, за какие-то три дня бесславно скукожилась, сдулась и приказала долго жить.
Вот тогда, через пару месяцев, осенью, еды не стало совсем. Мэр Москвы Попов, появляясь на публике, рассеянно сочувствовал голодным москвичам, но говорил почему-то исключительно об открытии российско-американского международного университета, президент Ельцин, тот вообще куда-то пропал. Лили бесконечные дожди, куцый урожай тонул в жидкой трясине подмосковных грядок, гнилая картошка, мешок которой мне удалось раздобыть с превеликим трудом, вытекала сквозь пальцы.
Одна моя знакомая по имени Эсмеральда, подсчитав, что в Москве тридцать два ЗАГСа и четыре дворца бракосочетаний, бросилась уговаривать всех встречных-поперечных лиц мужского пола по очереди подавать с ней заявления на регистрацию брака, чтобы получить талоны на свадебные продуктовые заказы. Эсмеральде нужно было найти тридцать шесть холостых мужиков, прописанных в разных районах. Сначала от нее шарахались, потом перестали, тем более она сама платила регистрационный взнос и отдавала женихам талончик на покупку костюма и ботинок.
Граждане в своих квартирах пытались разводить кур, мужик из соседнего дома решил держать козу на балконе и стал выгуливать ее на поводке. Коза косила глазом на голодных бультерьеров и жалобно блеяла. А в неправдоподобно пустых магазинах голоса растерянных покупателей эхом отражались от стен, лишь кое-где последним бастионом стояли одинокие грязные трехлитровые банки с жидкостью подозрительного цвета. На этикетках значилось: «Сок березовый».
В эти недели настоящего голода у меня случилось несколько гастрономических приключений.
Сначала в институте я вдруг получил две банки немецкого маргарина. Выдача торжественно производилась по спискам деканата в деревянной избушке на Аллее Жизни, а сама акция была названа красиво и незнакомо — «гуманитарная помощь». Давали не всем, а только тем студентам, у кого были дети. Бездетные сглатывали слюну и бессильно завидовали. Когда маргарин был уже съеден, заморские банки вылизаны, отмыты и поставлены для красоты на подоконник, вдруг позвонил мой старинный приятель Андрюха из Калуги. Мы с ним учились в одной группе в училище. К тому времени Андрюха успел окончить институт и работал в родном городе Калуге в качестве судмедэксперта.
Он сообщил, что приедет в Москву в пятницу на концерт в «Олимпийском», где будет выступать модный певец Филипп Киркоров и другие популярные молодые исполнители. И полчаса поболтать перед концертом у нас будет, а то мы несколько лет не виделись.
Подъехав к «Олимпийскому», мне удалось почти сразу разыскать «Икарус» с наклейкой «Калуга» на лобовом стекле. Сидящий на заднем сиденье Андрюха, увидев меня, дал радостными знаками понять, что сейчас вылезет наружу. Из автобуса показались две стройные девушки, затем и он сам.
— Вот, Леха, познакомься, — сказал Андрюха, приобняв симпатичную брюнетку, — Марина, моя жена.
Я церемонно раскланялся.
— А это Люба, — сообщил Андрюха, обнимая не менее симпатичную блондинку, — моя любовница.
Девушки засмеялись.
Пока мы обменивались первыми новостями, остальные калужане, покинув автобус, нестройной группой двинулись на встречу с прекрасным.
— Андрюш, пойдем и мы, пожалуй, — сказала брюнетка Марина, беря блондинку Любу под руку. — Хотим успеть внутри этот «Олимпийский» посмотреть, может, купим там чего. Ты, главное, не забудь, что билет у тебя в паспорте.
И девушки отправились догонять земляков.
Мы с Андрюхой закурили по второй, а с голодухи мне всегда курилось плохо, язва подсасывала.
И тут Андрюха говорит:
— Леха, может, ты пожрать хочешь, выпить? У нас в автобусе целая сумка добра всякого. А то не по-людски как-то. Пошли сядем, тяпнем за встречу. Минут пятнадцать в запасе имеется.
Мы пробрались на заднее сиденье, Андрюха снял с полки кусок фанеры, застелил большой льняной салфеткой и стал доставать из сумки свертки, шуршать бумагой, разворачивать.
Через минуту на импровизированном столе появились: кружок домашней колбаски, соленые огурчики, каравай черного хлеба, яйца, помидоры, луковица и бутылка самогонки. У меня уже было начались рези в желудке, но тут Андрюха вовремя разлил в два относительно чистых стакана, и мы выпили за встречу. Закусили. Андрюха огурчиком, а я всем сразу. Повторили. Накладывая на хлеб колбасу в четыре слоя, которую ловко нарезал Андрюха, я украдкой косился на секундную стрелку на своем «Ориенте». Пятнадцать минут, отведенные на обмывание встречи, неумолимо заканчивались.
Вдруг Андрюха хлопнул себя по лбу, полез куда-то под сиденье и извлек оттуда ярко-красный спортивный баул. Расстегнул молнию, вытащил что-то большое и, судя по всему, тяжелое. За то время, пока он это разворачивал, я успел умять пару крутых яиц, помидор и остатки колбасы.
— Слушай, совсем забыл, — сказал Андрюха, снимая последний слой газеты и являя миру невероятного, огромного, красивого, каким бывает законченное произведение искусства, румяного, поджаристого гуся. — Маринкина мать в дорогу приготовила!
Последний кусок колбасы застрял у меня где-то в верхней трети пищевода.
— Эх, жаль, времени нету! — спохватился Андрюха, тоже взглянув на мои часы. — Бежать надо, Леха. Начало уже через три минуты!
На гуся смотреть было невыносимо. Хотелось плакать в голос.
Я сдвинул фанерку, которая служила нам столом, поднялся, чувствуя, как в голову несильно ударила самогонка, и, держась за багажную полку, не сводя взгляда с этой райской птицы, произнес дрожащим голосом:
— Андрей! Я тебе спою! Спляшу. Буду декламировать хорошие стихи. Рассказывать смешные и свежие анекдоты. Открою все столь дорогие мне сентиментальные детские тайны. Посвящу в увлекательные семейные предания. Поделюсь видением текущего политического момента и предскажу будущее. Но только не ходи ты на этот концерт!
Часа через три неприлично сытый, пьяный больше от еды, чем от самогонки, я возвращался домой на метро. А все-таки надо было оторвать ногу от гуся и привезти домой Лене с Ромой. Андрюха добрый, он бы разрешил.
В октябре позакрывали все институтские столовые, даже донорский зал, где кормили за сдачу крови. Тогда мы придумали с раннего утра посылать гонца в булочную, и днем, когда он возвращался, клевали батон, как голуби. Потом и хлеб кончился. Вернее, он где-то еще был, но на всех перестало хватать. За ним стали выстраиваться молчаливые семичасовые очереди, которые далеко не всегда заканчивались удачной покупкой.
В промтоварных магазинах картина была не лучше. На первом этаже нашего большого универмага из всех товаров оставался расшитый красными петухами фартук землистого цвета, а на втором одиноко скучал скатанный в трубу рваный палас невероятно депрессивной гаммы, на котором красовалась бумажка с надписью «Брак». Потом исчезло и это.
Прошедший войну дед Яков утверждал, что, когда он прибыл на побывку с фронта, с едой в Москве ситуация была куда лучше.
В ноябре ударили морозы, и стало не только голодно, но и холодно, вот тогда-то я и встретил Альберта.
Альберт Колбасин был зятем моего друга Вовки Антошина. Несколько лет назад он женился на его младшей сестре Ленке, кроме того, мы все учились в одной школе и проживали в одном дворе.
Поначалу Альберт ничем таким не выделялся. В школе он был добродушным увальнем, учился средне, но сносно, не хулиганил, деньги у младших не отнимал, на гитаре не играл и даже не курил, — короче говоря, особой индивидуальностью не обладал. В старших классах Альберт за компанию записался в подпольную секцию карате, тут-то он себя и нашел. Через пять лет он превратился в здоровенного парня с тяжелым взглядом и набитыми кулаками. Все его свободное время уходило на оттачивание ударов руками и ногами.
В армию Альберта не взяли по слабому здоровью, оказалось, что еще в нежном возрасте он перенес туберкулезный процесс и теперь всю оставшуюся жизнь должен состоять на учете, соблюдать режим и выполнять предписания. Было забавно наблюдать, как этот чахоточный обладатель белого билета и черного пояса крушил толстенные доски, бегал бесконечные кроссы и при весе за центнер подтягивался на турнике тридцать раз.
Работать Альберт устроился скорняком в какой-то кооператив, которые как грибы после дождя стали появляться в перестройку. Ну, действительно, самое занятие для туберкулезника — это меховое производство.
И хотя он быстро стал авторитетным человеком в районе, известность его ограничивалась рамками нескольких кварталов. Все изменила та суббота.
Альберт решил посетить Парк культуры и отдыха, даже не сам парк, а Зеленый театр, где в тот день школа рукопашного боя под руководством знаменитого Тадеуша Касьянова должна была продемонстрировать гражданам, как легко и просто убить человека голыми руками. В те времена население стало испытывать явный и неподдельный интерес ко всем видам обороны и нападения. Люди бросились подпольно скупать газовые баллончики, выкидные ножи, дубинки, а собаки бойцовых пород моментально вытеснили милых декоративных песиков.
Альберт Колбасин шел по аллее парка в направлении Зеленого театра в хорошем настроении. Заканчивался июнь, он получил шесть с половиной тысяч отпускных, можно было смело махнуть к морю. Осенью обещали прибавить еще, дела у кооператива шли в гору. Смешно было смотреть на бывших одноклассников, что продолжали ишачить за жалкие две-три сотни.
Настроение испортил зеленый каблучок «москвич», который, проезжая мимо, наехал на лужицу, забрызгав новые голубые джинсы, только раз надеванные. Пять сотен стоят, между прочим. Машина, проехав еще метров тридцать, затормозила у какой-то палатки. Альберт, поравнявшись с ней через полминуты, несильно ударил своим пудовым кулаком по крыше и, нагнувшись к окошку, посоветовал шоферу в следующий раз разуть глаза, а не пачкать людям дорогую одежду.